Исторически балет не самое веселое искусство. Слезы и розы в нем всегда были предпочтительнее смеха. Тем не менее старые мастера знали, что безостановочно рыдать на протяжении трех-четырех часов публике скучновато. Отсюда в старых спектаклях — то комический дуэт Кота в сапогах и Белой кошечки, то вездесущие шуты, то неунывающий Меркуцио, так и норовящий перетянуть зрительский успех, если зазеваются пресно влюбленные Ромео и Джульетта.
Для шутки на балетном языке достаточно согнуть «утюжком» натянутый подъем — безупречная по чистоте линия сморщится. Или задрать плечо. Или направить стопы, всегда развернутые наружу, носками внутрь. Балет, от рождения говоривший высоким слогом, почти сразу же пытался снизить пафос, и мало найдется хореографов, не искавших для этого форму.
От Французской революции до драмы в колхозе
По праву старшинства первым комическим балетом обычно называют «Тщетную предосторожность». За две недели до Великой Французской революции в Бордо балетмейстер Жан Доберваль устроил собственную революцию. Впервые в истории на сцену в балете «Тщетная предосторожность, или Худо сбереженная дочь» вышли не идиллические пастухи и пастушки, а крестьяне. Конечно, это были крестьяне, сбежавшие с полотен Ватто и Буше, — розовощекие, упитанные, полные жизненных сил. Они виртуозно разыгрывали языком танца то, что позже трансформируется во французский водевиль: историю о том, как дочка богатой вдовы, влюбившись в простого, но ловкого и смекалистого парня, обводит вокруг пальца мамашу, которая пытается найти состоятельного жениха.
От той первой постановки не сохранилось ничего, кроме четко разработанного сюжета. Его почти без изменений повторяют разные версии, дошедшие до наших дней, даже с музыкой разных композиторов. Самая известная и успешная принадлежит английскому хореографу Фредерику Аштону, который поставил ее в 1960 году. Аштон с дотошностью обыгрывал все повороты сюжета, заставляя зал хохотать уже при поднятии занавеса, когда на сцене появлялся ансамбль охорашивающихся курочек и петуха. Петух деловито предводительствовал в коллективе, потирая одну лапку о другую.
Неизменный хит постановки — танец в сабо, исполняемый мамашей. Особую пикантность номеру придает то, что роль мамаши Симон по древней балетной традиции отдана мужчине, а мужчины умеют подчеркнуть все маленькие женские уловки и ужимки.
В России патентованный комический балет — «Дон Кихот», поставленный в 1869 году в московском Большом театре. Мариус Петипа был не первым балетмейстером, обратившимся к роману Сервантеса. Но именно его спектаклю была уготована длинная счастливая жизнь, в ходе которой от оригинала сохранился лишь каркас безупречной драматургии, емко очерчивающей ситуации и характеры.
Печальный рыцарь в балете — лишь тот гвоздь, по меткому выражению Дюма, на который Петипа бесподобно подвесил свою танцующую картину. Спектр внимания сосредоточен на похождениях барселонского цирюльника Базиля и дочки трактирщика Китри, которые преодолевают все препоны, чтобы соединить свои судьбы. А на пути к счастью Китри умеет ловко подшутить над Базилем, вместо ножки оставляя ему для поцелуя воздух, смеяться над нелепым женихом-дворянином Гамашем и переживать, когда Базиль врывается в кабачок, потрясая таким ножом, которым можно зарезать огромного быка.
В 1935 году в Большом театре поставили балет Шостаковича «Светлый ручей», который был с таким энтузиазмом принят публикой, что привлек внимание Сталина, лично явившегося в Большой. После этого спектакль сгинул, оставшись в истории только несколькими фотографиями и разгромной передовицей «Балетная фальшь» в газете «Правда». Композитор Шостакович дал зарок музыки к балету больше не писать. А шутить в нем разучились до окончания СССР.
В начале 2000-х о партитуре вспомнил Алексей Ратманский, для которого советский балет долгое время был главным источником вдохновения. «Светлый ручей» оказался первым реанимированным им спектаклем. Как и было задумано авторами первой постановки, в декорациях советского колхоза он поставил классический французский водевиль с переодеваниями и путаницей персонажей.
В колхоз приезжает бригада столичных артистов, и звезда балета обнаруживает среди зрителей бывшую одноклассницу по хореографическому училищу, все еще ловко вертящую фуэте. Для Ратманского, изящного стилиста с тонкой иронией, это оказалось идеальными вводными данными. Профессиональные балетоманы впадают в экстаз от намеков на старые балеты, от «Тщетной предосторожности» и «Сильфиды» до «Пламени Парижа», неофиты чувствуют себя знатоками, узнавая приемы и интонации «Доярки и пастуха», «Кубанских казаков» и даже михалковской «Родни». Артисты наслаждаются путаницей амплуа, зрители — комическим эффектом от премьера, взгромоздившегося на пуанты 44-го размера.
Как шутят в балете
Балету необязательно быть прямолинейным. Он умеет накидывать на себя семь покрывал романтизма, чтобы под ними обнаружился комический бриллиант. Мастером в этом жанре был американский классик Джером Роббинс. Один из авторов «Вестсайдской истории», он прославился как непревзойденный интерпретатор музыки Шопена, в которой умел выявить все оттенки любовного настроения. «В ночи», «Другие танцы», «Танцы на вечеринке» — это бесконечные вариации в поисках любовной темы. В эту линию так и просится «Концерт», поставленный, как и все предыдущие спектакли, для труппы New York City Ballet.
Балет открывается роялем на сцене. Пианист становится частью действия. Участники спектакля словно пришли на концерт на какой-то летней эстраде. Подозрение, что что-то пошло не так, возникает, когда пианист вынимает платок и смахивает пыль с рояля. Следующие девять шопеновских пьес для девяти танцовщиков становятся поводом для актерских этюдов: музыкальный экстаз уводит их в мечты, где муж-подкаблучник замахивается ножом на опостылевшую жену, трепетный юноша чувствует себя героем, а романтическая меломанка оказывается в мире балерин-сильфид.
Для него Роббинс придумал один из самых известных, бродящий по интернету «Вальс ошибок» — безупречный комический номер, в котором ансамбль голубых танцовщиц безнадежно портит одна недотепа в очках, путающаяся в ритме. В балете, искусстве хирургической точности, любое отклонение от ритма может стать катастрофической ошибкой или гомерической шуткой. Роббинсу как никому удается второе.
Из легких сбоев ритма, уменьшения амплитуды движения, путаницы мужских и женских ролей, неожиданных цитат рождается и юмор нашего современника Иржи Килиана. Хореограф, обостренно умеющий передать напряженность мира и его трагическую повседневность, тонко ощущает градацию между юмором, иронией, сарказмом. В России широко известны его упоительные куртуазные «Шесть танцев» на музыку Моцарта, где барочные парики и кринолины, скользящие перед танцовщицами на колесиках, соединены с радикально современной по стилю хореографией.
Виртуозна «Симфония ре мажор» на музыку Гайдна: танцовщики в голубых трико и танцовщицы в нежно-розовых панталончиках, отсылающие к Буше и «Тщетной предосторожности», бессюжетно танцуют — так, что спектакль идет под непрекращающийся смех публики.
Актуальный российский юмор
Вячеслав Самодуров за десять с небольшим лет, на протяжение которых он руководит труппой «Урал Опера Балета», утвердился не только в статусе одного из ведущих российских хореографов, но и человека, определяющего тренды развития отечественного балета. Каждая его премьера — событие, каждый пируэт в творчестве — повод переосмыслить привычное.
Получив в 2011 году далекую от благополучия труппу Екатеринбургского театра оперы и балета, Самодуров посвятил себя ее становлению и превратил в бренд. Он редко позволял себе работу за пределами «Урал Опера Балета», делая исключения для Большого театра и оперы в соседней Перми, поэтому появление Вячеслава Самодурова на родине, в Петербурге, на сцене Мариинского театра с труппой Театра балета имени Леонида Якобсона — настоящая сенсация.
Поводом стало 90-летие Родиона Щедрина, патриарха отечественной композиторской школы. Для поздравления «от лица и по поручению балетного цеха» хореограф выбрал «Озорные частушки» — концерт для оркестра, написанный Щедриным в 1963 году. Еще в 1965 году они, словно специально созданные для танца, сцены и света софитов, впервые выпрыгнули на балетную сцену. По совпадению именно Леонид Якобсон выбрал 8-минутную новенькую партитуру для номера «Малявинские бабы», которые вошли в его легендарный сборник «Хореографические миниатюры» для Мариинского (тогда носившего название Кировского) театра. Пять лет спустя фильм-балет «Озорные частушки» поставила москвичка Наталья Рыженко, задействовавшая в них молодых танцовщиков Нину Сорокину и Юрия Владимирова — виртуозов, обладавших исключительным чувством современности.
Самодуров еще танцовщиком умел вносить даже в самые романтические роли то ноту легкой иронии, то килограмм сарказма. В этом диапазоне располагались его Юноша в «Поцелуе феи» Алексея Ратманского, главный герой баланчинских «Рубинов» и солист в «Симфонии до мажор», Принц в «Золушке», Меркуцио в «Ромео и Джульетте» и, конечно, Базиль в «Дон Кихоте» — партии, исполненные в Мариинском театре. Мастер-классом для него стала работа в Амстердаме, где можно было в будничном режиме наблюдать работу труппы Иржи Килиана, и в Королевском балете Великобритании, где шли постановки сэра Фредерика Аштона.
Первая собственная постановка, с которой Самодуров дебютировал в Екатеринбурге, — Amore Buffo по мотивам оперы «Любовный напиток» — свидетельствовала, что он первоклассный ученик. Комбинации классических pas разнообразием выдавали равнение на Аштона, при этом они казались вывернутыми наизнанку, и это придавало дополнительной остроты комическому сюжету.
Десять лет спустя Самодуров больше не ставит балетов с комическими сюжетами. Но то усмешка, то ухмылка видны практически в каждом его спектакле: в противоречащей всем законам физики поддержке, внезапной синкопе, костюме, шантажирующем классические пропорции, и особенно — в игре сложных ритмов. Его хореография, кажется, создана для «Озорных частушек» Родиона Щедрина. «Озорные частушки» — мой выбор, — говорит Самодуров. — Они нравятся мне динамизмом, злостью, блестящей оркестровкой».
Для тех, кто видел хоть один балет Самодурова, казалось, что собственно «частушек», фольклора в его балете не будет. Разве что намек в костюмах постоянного соавтора, художника Анастасии Нефедовой, с которой были сделаны «Приказ короля» и «Конек-горбунок». Но что такое частушки? Лексика на грани нервного срыва на повышенных децибелах? Или концентрированная мысль, выраженная в емкой и эмоциональной форме? Если второе, то это как раз новый балет Самодурова.
Состоявшийся как хореограф на Урале, Самодуров чувствует яростную энергию современного города и его жителей, неуклонный ритм и скорость. Озорство, правда, в балете сменилось сарказмом. В «Озорных частушках», в отличие от сочинений, написанных специально для танца, вообще нет медленной части. Восьмиминутный концерт, чтобы стать балетом, повторяется дважды — сначала под рояль, потом под оркестр. Танцовщики появляются один за другим в черных прострелах занавеса по одному или двое, на монолог или дуэт у них несколько мгновений — счет буквально на секунды. Всего несколько движений, но они — сложившийся портрет: импульсивный, забавный, нелепый, умиляющий, трогательный, агрессивный. «Я никогда не ориентируюсь на название, мне важна сама музыка. У Щедрина она очень разнообразная. В «Озорных частушках» я слышу отголоски «Болеро» Равеля — его атмосферу», — рассказывал Самодуров перед премьерой. И атакующий напор его танца, как у Равеля, постепенно нарастая, в финале обрушивается настоящим тайфуном, сметая все со своего пути.