«На 100 лет вперед»: почему человечество не умеет думать о будущем
Великое зловоние, или как кризис может подтолкнуть к радикальному планированию
Представьте себе Лондон 1850-х гг. На самом деле важно не столько представить, сколько ощутить его запах. Со времен Средневековья все отходы жизнедеятельности в городе сбрасывались в зловонные выгребные ямы, наполненные разлагающимися нечистотами, или же прямо в Темзу. Хотя с 1830-х гг. были очищены тысячи выгребных ям, сама Темза на тот момент оставалась гигантской сточной канавой, которая одновременно служила основным источником питьевой воды в городе — лондонцы пили собственные нечистоты. В результате начались вспышки холеры, от которой в 1848 г. умерло более 14 000, а в 1854 г. — еще 10 000 человек. Несмотря на это, городские власти практически ничего не делали, чтобы справиться с непрекращающейся катастрофой в сфере здоровья населения. Мешали им не только нехватка средств и мнение, что холера распространяется воздушным путем, а не через воду, но и частные водопроводные компании, которые настаивали на том, что питьевая вода, которую они качают из реки, исключительно чистая.
Кризис достиг апогея удушающе жарким летом 1858 г. В том году в городе уже были три вспышки холеры, а теперь в отсутствие дождя пологие берега Темзы обнажили отложения нечистот двухметровой толщины. Город наполнил чудовищный смрад. Терпеть его приходилось не только работягам: гнилостные испарения проникли в недавно отстроенное здание парламента, а новая система вентиляции только способствовала их распространению. Запах был настолько мерзким, что дебаты в обоих палатах пришлось прекратить, а парламентарии бежали из залов заседаний, закрывая лица тряпками.
То, что вошло в историю как Великое зловоние, в конце концов побудило правительство действовать. Премьер-министр Бенджамин Дизраэли в спешном порядке за рекордные 16 дней провел законопроект, который обеспечил столичному управлению городских работ широкие полномочия и долгосрочное финансирование, необходимое для строительства в Лондоне современной канализационной системы. Благодаря кризису, который не смогли игнорировать даже члены парламента, Великобритания приступила к одной из самых радикальных реформ общественного здравоохранения XIX в. Как писала The Times, «эти жаркие две недели сделали для санитарной администрации метрополии то же, что бенгальские мятежи сделали для администрации Индии».
Однако канализацию еще предстояло построить. На этом этапе в дело вступает один из героев викторианской эпохи, главный инженер лондонского управления городских работ Джозеф Базалгетт. За 18 лет он создал сеть коллекторов длиной 132 км, на строительство которой ушло 672 000 м2 цемента и 318 млн кирпичей. По коллекторам сточные воды поступали к насосным станциям, расположенным ниже по течению реки, откуда их можно было безопасно смывать в море во время отлива. Примечательно, что почти вся эта система служит до сего дня: прогуливаясь по широким набережным Виктории и Альберта вдоль Темзы, туристы на самом деле идут по сооружениям, построенным 22 000 рабочих Базалгетта, внутри которых, всего в нескольких метрах от поверхности, расположены коллекторы.
Каким образом канализация сохранилась в целости и сохранности до наших дней? Ответ кроется в способности главного инженера к долгосрочному планированию. Базалгетт предвидел рост численности городского населения и построил канализацию, пропускная способность которой более чем в два раза превышала требуемую на тот момент. Он также настоял на закупке недавно изобретенного портландцемента, который был на 50% дороже обычного, но намного долговечнее, а после контакта с водой и вовсе превращался в камень. Кроме того, Базалгетт позаботился о том, чтобы для коллекторов использовался дорогой, но прочный стаффордширский кирпич из синей глины, а не обычные трубы фабричного производства. Хотя мы не можем знать наверняка, поскольку не располагаем личными дневниками инженера, но, похоже, он планировал канализационную систему на срок службы не менее 100 лет. Несомненно, этот человек был одним из величайших повстанцев времени того периода.
Наследие Базалгетта необычайно. По словам историка Джона Доксата, «хотя [Базалгетта] вспоминают и не так часто, как его современника Изамбарда Кингдома Брюнеля, этот превосходный и дальновидный инженер, принес, пожалуй, больше пользы и спас больше жизней, чем любой другой государственный служащий викторианской эпохи». Оба этих деятеля достойны нашего уважения за свое долгосрочное видение, за то, что руками рабочих они строили мосты, коллекторы, железные дороги и другие объекты инфраструктуры, которыми до сих пор ежедневно пользуются миллионы людей. Что побудило их планировать с учетом интересов будущих поколений? Возможно, за этим стояла своего рода «имперская психология» — уверенность в том, что триумфальная викторианская эпоха продлится еще очень и очень долго. Однако не исключено, что причина заключалась в особом долгосрочном менталитете, присущем самой профессии инженера-строителя.
Сегодняшние инженеры не пользуются такой славой, как их викторианские коллеги. Скольким людям известны имена главного инженера Евротоннеля или инженеров-первопроходцев в области солнечной энергетики? Да, инженерное дело — далеко не самая безобидная профессия, поскольку именно инженеры несут ответственность за проектирование ядерных боеголовок и нефтепроводов, но все же есть кое-что достойное восхищения даже в этом случае: их склонность к долгосрочному мышлению, их стремление строить на века. Кодекс поведения Института гражданских инженеров Великобритании гласит, что все его члены «должны в полной мере учитывать интересы общества, особенно в вопросах здоровья и безопасности, а также благополучия будущих поколений».
Как было бы замечательно, если бы наши политики и бизнес-лидеры принимали подобное обязательство и несли за него ответственность.
Один из важнейших уроков, которые преподносит нам история лондонской канализации, состоит в том, что успешное долгосрочное планирование должно быть основано на адаптивности, гибкости и устойчивости, изначально заложенных в проект. В своей книге «Как здания учатся» Стюарт Брэнд отмечает, что наиболее долговечными являются те здания, которые способны «учиться», адаптируясь с течением времени к новым условиям, открывая себя для разных социальных групп, легко расширяясь, модифицируясь или модернизируясь. Он проводит аналогию с живыми формами: «чем более приспособлен организм к текущим условиям, тем с большей вероятностью он менее приспособлен к неизвестным условиям в будущем». Проект лондонской канализации может служить образцом для подражания. Сделав коллекторы вдвое шире, чем требовалось на тот момент, Базалгетт обеспечил долговременную адаптируемость системы, а использование лучших строительных материалов дало ей достаточную устойчивость, чтобы выдержать более века непрерывной эксплуатации. Конечно, примеры устойчивости можно найти не только в канализации викторианской эпохи, но и повсюду в природе: тонкая паутина выдерживает ураганный ветер, а потоотделение и дрожь помогают телу регулировать температуру. Однако вопрос о том, как внедрить способность к эволюционному обучению в наши политические, экономические и социальные системы во избежание их паралича перед лицом меняющихся обстоятельств и внешних потрясений, остается открытым. В части III книги приводятся реальные примеры таких систем — от децентрализованных политических институтов, чутко реагирующих на изменения потребностей на местах, до гибкой экономической концепции космолокального производства.
Другой, не менее важный урок заключается в том, что для активации долгосрочного планирования требуется острый кризис. Если бы депутаты не испытали на себе всю прелесть Великого зловония, могли бы пройти десятилетия, прежде чем проблему канализации в Лондоне начали решать всерьез, и за это время от болезней погибли бы сотни тысяч людей. На протяжении истории человечества долгосрочное планирование, как правило, начиналось в моменты кризиса, особенно когда он затрагивал тех, кто обладал политической и экономической властью. Это наблюдение не стало бы новостью для Карла Маркса или Милтона Фридмана, которые принадлежат к числу мыслителей, утверждавших, что фундаментальные системные изменения обычно являются результатом кризиса, который может сломать правила игры, бросить вызов традиционным взглядам и открыть дорогу новым возможностям. Это подтверждают и такие хорошо известные примеры, как национальная программа «Новый курс», запущенная в Соединенных Штатах в ответ на Великую депрессию, или введение британским правительством нормирования продуктов питания и бензина во время Второй мировой войны из-за реальной угрозы вторжения немецко-фашистских войск.
Одна из причин, по которым нам не удается предпринять эффективных действий для решения проблемы климатических изменений — например, масштабные долгосрочные инвестиции в возобновляемую энергетику или карательное налогообложение выбросов углекислого газа, — заключается в том, что большинство людей (особенно на Западе) не воспринимают этот кризис как что-то, сопоставимое по своим угрозам со Второй мировой войной или хотя бы Великим зловонием. Последствия изменения климата ощущаются постепенно: планетарное потепление нарастает медленно, подобно тому, как нагревается вода, в которой заживо варится лягушка. И так же, как эта лягушка, мы не чувствуем опасности и можем попросту не успеть в последний момент выпрыгнуть из котла. Даже все возрастающего числа стихийных бедствий, связанных с изменением климата — от засухи в Кении до лесных пожаров в Австралии, — недостаточно, чтобы вызвать серьезные ответные меры. Неужели для пробуждения человечества нужна череда катаклизмов, которые непосредственно затронут влиятельных политиков и бизнесменов? Иными словами, надо подождать, когда Нью-йорк и Шанхай опустошат ураганы, унеся десятки тысяч жизней, европейские столицы охватят продовольственные бунты после массового неурожая, а члены британского парламента будут вынуждены спасаться из затопленного Вестминстерского дворца на плотах, поскольку морские волны перехлестнут через плотину на Темзе?
Сюда же относится целая плеяда долгосрочных проектов и институтов, возникших из пепла этой войны: Европейский союз, Организация Объединенных Наций, план Маршалла, Бреттон-Вудская финансовая система, а в Великобритании — государство всеобщего благосостояния, массовое государственное жилье и национализация промышленности.
Это может стать неутешительной новостью для экологических активистов, которые полагают, что позитивные и оптимистичные послания о светлом будущем гораздо эффективнее побуждают людей к действию, чем апокалиптические картины. В какой-то мере это верно в отношении широкой публики, но богатые и влиятельные люди с большей вероятностью реагируют на кризис. Скорее всего, они пойдут на радикальные меры только в том случае, если испугаются или почувствуют, что им есть что терять.
Возможно, в этом и состоит главный урок Великого зловония: к радикальному долгосрочному планированию может подтолкнуть только кризис. Такой тип менталитета, когда ничто, кроме кризиса, не способно вывести из спячки, весьма далек от соборного — правильнее было бы назвать его «канализационным». Это хорошо понимают некоторые активисты, такие как Грета Тунберг. «Наш дом пылает, — сказала она в 2019 г. на Всемирном экономическом форуме в швейцарском Давосе. — Мне не нужна ваша надежда, я хочу, чтобы вы запаниковали... и начали действовать».
Создание ощущения кризиса и чрезвычайной ситуации может стать наиболее эффективной мерой, препятствующей нашему гибельному сну, который ведет к цивилизационному краху.
Признание ключевой роли кризисов не означает, однако, что мы должны сидеть сложа руки и ждать катастрофы. Жизненно важно подготовиться к любому возможному экологическому или иному катаклизму, создав дорожную карту для долгосрочных системных изменений. Как выразился Милтон Фридман, несмотря на то что кризис предоставляет возможности для перемен, «когда он наступает, предпринимаемые действия зависят от имеющихся под рукой идей»
Трагедия финансового кризиса 2008 г. заключалась в том, что не было готового альтернативного экономического видения. Он давал возможность полностью перестроить глобальную финансовую систему, и все же правительства в итоге предпочли спасти банки и поддержать устаревшие экономические структуры, которые и породили кризис. Это ошибка, которую не следует повторять, — альтернативные модели должны быть всегда наготове. Вот почему так важно внедрять ценности и практику долгосрочного мышления здесь и сейчас.