Очень московское собрание: как коллекция братьев Морозовых возвращалась домой

Cвое первое произведение искусства Иван Морозов купил в 1901 году. Иван стал собирать по примеру своего старшего брата-погодка Михаила Морозова, умершего в 1903 году. Михаил первым из русских купил и привез в Москву картины Гогена и Мунка. После его смерти вдова Маргарита Морозова передала собрание Третьяковской галерее.

В декабре 1918 года коллекция Ивана Морозова (278 картин и 23 скульптуры европейских мастеров)  была национализирована и преобразована во Второй музей новой западной живописи (Первый был создан на основе коллекции Сергея Щукина). Музей  открылся для публики 1 мая 1919 года, спустя несколько дней после того, как Иван Морозов с семьей бежал из советской России. В марте 1923 года коллекции Щукина и Морозова вошли в состав Государственного музея нового западного искусства. В 1925 году все произведения русских художников из коллекции Ивана Морозова  (302 картины и шесть скульптур, среди них 43 работы Михаила Врубеля, 27 — Исаака Левитана, 75 — Константина Коровина, «мирискусники» Сомов и Головин, «голуборозовцы», «бубновалетовцы», работы Михаила Ларионова, Натальи Гончаровой, Марка Шагала) были отправлены в Третьяковскую галерею и провинциальные музеи. В 1948 года в рамках борьбы с космополитизмом Музей нового западного искусства был расформирован, основную часть коллекций поделили между собой Государственный Эрмитаж и ГМИИ им. Пушкина.

За воссоединение коллекции Щукина и Морозовых, за возрождение Государственного музея нового западного искусства до последних дней своей жизни боролась директор, а затем президент Пушкинского музея Ирина Антонова.

Но там, где не сработал административный ресурс, включилась сила больших денег. При посредничестве миллиардера Бернара Арно и его фонда Louis Vuitton, оплатившего страховку, транспортировку работ и комиссионные музеям, Эрмитаж, Пушкинский, Третьяковка и провинциальные музеи смогли консолидироваться. Так в 2016 году в Париже открылась выставка объединенной коллекции Сергея Щукина. В 2019 году эту коллекцию  показали в Москве, а собрание Морозовых — в Санкт-Петербурге, уже осенью 2021 года выставка Морозовых открылась в фонде Louis  Vuitton в Париже.

В 2022 году серия выставок продолжилась, несмотря на сложности: 26 июня этого года в Эрмитаже будет представлена объединенная коллекция Сергея Щукина. А 28 июня в ГМИИ им Пушкина — коллекция, собранная братьями Иваном и Михаилом Морозовыми. Перенесенная из Парижа словно «на мягкой пуховой подушке», по выражению научных сотрудников музея, в Москве она будет представлена впервые. На выставке «Брат Иван. Коллекции Михаила и Ивана Морозовых»  покажут 73 работы из Эрмитажа, 71 из Третьяковской галереи и 113 из коллекции самого Пушкинского. Большинство произведений было собрано Иваном Морозовым — его брат Михаил умер совсем молодым. 

О том, каким человеком и коллекционером был Иван Морозов и в чем ценность его собрания, редактору культуры Forbes Яне Жиляевой рассказал Алексей Петухов, куратор выставки, старший научный сотрудник музея, хранитель коллекции нового французского искусства. 

— Ирина Александровна Антонова (легендарный директор Пушкинского музея. — Forbes Life) утверждала, что коллекции Морозовых и Щукина очень «московские». На ваш взгляд, так ли это? Если да, то в чем тогда заключается их «московскость»?

— Действительно, и собрание Щукина, и собрание Морозовых — очень московские коллекции. В дореволюционном Петербурге ничего подобного не было. И та, и другая — взаимодополняющие части одного явления — коллекций начала XX столетия, которые собирали именно в Москве. 

Москва, как главный предпринимательский центр страны, творческий, изобретательный, находчивый, в отличие от чиновного, церемонного, надменного Петербурга, предъявила миру гиперэмоционального Сергея Щукина и фундаментального Ивана Морозова, создававшего свою коллекцию как музей современного искусства — этой институции только предстояло возникнуть в XX веке. 

Продолжая мысль Ирины Александровны Антоновой, надо напомнить, что  со второй половины XX века Пушкинский музей живет со скрытой фантомной болью от раздела коллекций Морозовых и Щукина.

— Это случилось уже после войны?

— В 1948 году половина собраний ушла преимущественно в Государственный Эрмитаж. Сначала в Москве потеряли коллекции, а потом забылись имена коллекционеров. Только в конце XX века знания о Щукине и Морозове стали постепенно возвращаться. И чем больше мы узнавали о потерянном, тем сильнее становилась фантомная боль. 

Есть разные способы лечения фантомных болей. Если по законам эпохи Ирины Александровны Антоновой можно было повернуть все вспять, как сибирские реки, то сейчас подход другой. То, что Ирина Александровна называла исторической несправедливостью, Марина Девовна Лошак (директор ГМИИ им. Пушкина. — Forbes Life) определила как карму. Это наш кармический долг, кармическое переживание о Щукине и о Морозовых, о музейном западном искусстве, а теперь уже и об Ирине Александровне Антоновой. Поэтому наши выставки коллекций Щукина и братьев Морозовых — это и фундаментальное исследование, и искреннее переживание. 

Выставка коллекции Сергея Ивановича Щукина вышла очень теплой, эмоциональной. Это был запланированный эффект. На ее фоне выставка коллекции Михаила и Ивана Морозовых может показаться холодной, отстраненной, выстраивающей дистанцию. 

В нашем музее сохранился архив документов, из которых видно, как создавалась эта коллекция: счета, переписка с парижскими маршанами — все экономические основы собрания.

В Морозовской эпопее все и легко, и сложно. Для меня лично это гармоничная история, естественно развивающаяся по предначертанному пути. Специфика нашей выставки в том, что мы основываемся на документах, на знании о фундаментальных основах сложения коллекции. Но при при этом мечтательно строим воздушные замки, как, может быть, их строил и сам коллекционер Иван Морозов. 

В нашем музее сохранился архив документов, из которых видно, как создавалась эта коллекция: счета, переписка с парижскими маршанами — все экономические основы собрания. Мы знаем, кому, сколько, каким образом, с какими интервалами платил Иван Морозов за свои картины. 

Совсем недавно наша научная библиотека сделала открытие: была обнаружена личная библиотека Ивана Морозова. Мы получили документальное подтверждение того, что прежде понимали интуитивно: Морозов — коллекционер-знаток, коллекционер-интеллектуал, коллекционер-куратор — создавал свой музей не как отражение собственных эмоций, а как энциклопедию нового искусства, отражение тех представлений, которые определили его развитие в XX веке. 

Например, когда в 1910-1912 годах в Лондоне английский художник, историк и куратор Роджер Фрай проводил серию выставок современного искусства, где впервые прозвучал термин постимпрессионизм, мало кто из серьезных европейских и американских коллекционеров придавал им значение. Лондон в то время считался амбициозной, но не самой влиятельной площадкой, где представляли современное искусство. А в нашей научной библиотеке обнаружен каталог выставки Фрая с пометками Морозова. Рукой Ивана Абрамовича сделан подсчет: столько-то Сезаннов, столько-то Ван Гогов, столько-то Гогенов. То есть Морозов отслеживал, сколько, где и каких художников выставляют. Он понимал развитие художественной жизни и отслеживал ключевые события. 

 — Исследователь Наталья Семенова пишет, что Морозову все норовили дать совет по части искусства — и Валентин Серов, и Константин Коровин, и Сергей Виноградов. Пьяный скульптор Коненков как-то ворвался в его особняк и в пух и прах разнес морозовское собрание. А хозяин дома стоял и вежливо выслушивал. Почему? 

— Поколение Морозова с уважением относилось к советам, консультациям. Представители этого поколения прислушивались к мнению и художественных критиков, и самих художников. А те часто не отказывали себе в удовольствии сказать о чем-то, что это слабая вещь, ерунда, покупать не надо. 

Но это только кажется, что Иван Морозов плясал под дудку своих консультантов. Когда нужно было настоять на своем, он никого не слушал. Это Морозов в своем собрании соединил коненковские работы в дереве с панно Пьера Боннара, слепив новую композицию из своих недавних приобретений — произведений художника-француза и русского скульптора. На выставке мы реконструируем этот ансамбль. И покажем фотографии, которые свидетельствуют о том, как он существовал в доме Морозова. 

На выставке мы продемонстрируем и то, как, покупая искусство, совершая свой выбор, Морозов приоткрывал собственный интеллектуальный, внутренний мир. Как возникало пространство его мечты, которое Марина Лошак определила как «идеальный музей». Мы увидим Морозова, создателя идеального музея, музея мечты. 

Надо подчеркнуть, что Иван Морозов собирал свою коллекцию, будучи в возрасте ранней зрелости, то, что сейчас называется «30 плюс». Но он сделал то, что потом повторят его ровесники во всем мире. 

— Помогают ли новые знания лучше понять Морозова-человека? Почему, например, он не показывал коллекцию публике?

— Конечно, помогают. Морозов — успешный директор-распорядитель Тверской мануфактуры, топ-менеджер собственной фабрики. Он великолепно выстроил производственный процесс, многократно увеличив капиталы своего предприятия. Он был мастером тончайшего расчета, который невозможен без учета личностных особенностей партнеров. Поэтому, только узнав Морозова-предпринимателя, можно понять Морозова-коллекционера. 

В переписке с парижскими маршанами, например, хранится письмо, где Амбруаз Воллар отвечает Морозову, что Пикассо зовут Пабло. Покупая картины, в том числе мало известных мастеров, Морозов хочет узнать о них все: точное название картины, имя художника, подробности биографии. Он конструирует представление о художниках, опираясь не только на эмоции, как Щукин, но и на информацию о них. У Воллара, который писал как курица лапой и, видимо, говорил так же сумбурно, Морозову приходилось буквально выпытывать каждую деталь: «Уточни название картины, уточни художника, уточни датировку и, наконец, скажи, как его зовут». 

На обороте любой бумаги Морозова — обязательно какой-то подсчет. Он никогда не теряет нитей, не выпускает художников из поля зрения. Он отмечает, что его привлекло в том или ином мастере; где нужно подождать, прояснить какие-то детали. Это особый стиль, неторопливый, фундаментальный, тщательный, ведущий к неизменно мощному результату. 

Морозов не торопился. Ждал по три, а иногда по пять лет той картины, которая ему нужна. Это должна была быть лучшая картина. Поэтому Морозов, например, так и не успел приобрести произведения Эдуарда Мане.

Но к 1914 году задача Морозова не была выполнена до конца. Он не рассчитывал на то, что начнется война, революция, национализация. Морозов не торопился. Ждал по три, а иногда по пять лет той картины, которая ему нужна. Это должна была быть лучшая картина. Поэтому Морозов, например, так и не успел приобрести произведения Эдуарда Мане. Для его поколения Мане был одним из главных художников. Но Морозов не мог купить случайного Мане, он хотел лучшего. И выжидал определенную работу, которую ему обещали  в Париже. 

Можно предположить, что Морозов бы выполнил свою задачу как раз к середине второй половины 1920-х годов. Вот тут бы он, наверное, и отважился наконец открыть свой музей для публики. В Москве появился бы институт Морозова, как, например, в Лондоне возник институт Курто, основанный британским текстильным магнатом, ровесником Ивана Морозова.

Но до этого момента Морозов разрешал только публикации, ну и осмотр коллекции по предварительной договоренности, что называется. В интервью, которое Иван Абрамович дал уже после отъезда из России, в Париже, он рассказывал, что каждое воскресенье пускал в свой особняк публику. Хотя в Москве считалось, что его коллекция недоступна. Здесь уж точно не проверишь. Сам он сказал, что можно было прийти в его дом, исполнив несложные формальности. 

Не будем забывать, что Иван Морозов был человеком любящим, верным своей избраннице. Он был способен на страсть, на самоотдачу, на уважение и равноправие в браке. Как только он легализовал свои отношения с Евдокией Сергеевной, хористкой из ресторана «Яр», с которой прожил много лет к моменту свадьбы, он сделал ей свадебный подарок. Заказал крупнейшему художнику своей эпохи Морису Дени оформить для жены музыкальный салон. А это уже не просто украшение, а совместная работа над коллекцией. Вот такой Иван Морозов человек — с сильными страстями.

— Поэтому парижские маршаны прозвали его «русским, который не торгуется»?

— Думаю, что и Щукин, и Морозов переплачивали относительно цен на рынке. Русских считали баснословными богачами. И они платили больше, чем французы, и, наверное, почти столько же, сколько немцы. Но за это и Щукин, и Морозов получали лучшее. 

Хотя это могли быть совершенно неочевидные вещи. Например, за картину Поля Сезанна «Сцена в интерьере» Морозов отдал сумму, которую средняя французская семья зарабатывает за 12 с лишним лет. За темную, раннюю вещь, достаточно вялую, не очень уверенную, скопированную с модной картинки из журнала той эпохи. Но это иллюстрация ранней манеры Сезанна, веха важнейшего этапа в его творчестве. 

Морозов поступает как куратор, историк искусства. Он платит за раннего Сезанна почти в три раза дороже, чем за «Девочку на шаре» Пикассо. Но и за «Девочку на шаре» он тоже заплатил дороже по сравнению с тем, за сколько ушла сопоставимая по значимости «Семья комедиантов». Но, переплатив, получил возможность купить уникальное произведение из собрания Гертруды и Лео Стайн, когда те разъезжались из квартиры на улице Флерюс.

— Почему Ивана Морозова все время сравнивают с Сергеем Щукиным?  Щукин на 17 лет старше, и разницу в возрасте засчитывают как преимущество — якобы он и опытнее, и умнее, и успешнее. Так ли это?

— Не думаю, что Сергей Иванович Щукин как коллекционер успешнее Ивана Абрамовича Морозова. Но не сравнивать их, конечно, невозможно. Они живут в одно время в одном городе, ездят в Париж, ходят на одни и те же выставки, покупают картины одних и тех же мастеров. Но это два разных поколения, два разных подхода к коллекционированию. Поколение Щукина — эмоциональное, открытое, ценит свои чувства настолько высоко, что заставляет произведения нового искусства служить их отражением. Это поколение часто меняет направление коллекционирования, становится одержимым страстью к одному или другому художнику, а затем охладевает и переключается на другие процессы и имена. Так Щукин влюбляется в импрессионистов, заливает, заполняет произведениями Гогена брешь, связанную с потерей близких, попадает под гипноз Пикассо и растворяется в матиссовском удобном кресле. 

Поколение Морозова — другое. Фонд Барнса в Филадельфии, институт Курто в Лондоне, музей Креллер-Мюллер в нидерладском Оттерло, музей Ордрупгаард в пригороде Копенгагена, музей Фолькванг в германском Хагене — все это создаст к конце 1920-х поколение Морозова. Сам Иван Морозов не успел, умер раньше.

— Это из-за коллекции Морозов не уехал сразу после революции, а оставался в своем доме заместителем хранителя уже национализированного собрания?

— Да, конечно. Щукин, как человек эмоциональный и невероятно душевно сильный, уехал очень быстро. Но к моменту революции Щукин уже завершил свою коллекцию. К 1914-му году в его доме закончились свободные стены. Сергей Иванович охладел к коллекционированию, отдалился от собственного собрания. Оно оставалось слепком пережитых, уходящих в прошлое эмоций. 

История морозовской коллекции к осени 1917 года не была завершена. Наверное, он очень досадовал, что с 1914 года больше не мог ездить в Париж, но, как человек спокойный, ждал, пока все кончится и он продолжит задуманное. Революцию Морозов воспринял как открытый финал. Именно так Марина Лошак и Илья Доронченков (заместитель директора ГМИИ им. Пушкина по научной работе. — Forbes Life) предложили назвать последний зал нашей выставки. Там будут «Марокканский триптих» Матисса, «Девочка на шаре» Пикассо — вещи, которые по планам Морозова должны были вывести коллекцию куда-то дальше. 

На выставке мы представляем, что Морозов не бежал из советской России, не умер в июле 1921 года, а дожил до конца 1920-1930-х. Ему около шестидесяти, он осознает, что близок к окончанию своей миссии, и готов открыть музей для публики.

Поэтому, наверное, Иван Морозов остался в советской России. Видел шанс, что новая власть продолжит создавать музей с его участием. И Морозов развешивал произведения по дому, даже водил экскурсии. Но очень быстро власть показала, что ей важнее унизить буржуя, чем воплотить, довести до конца его замысел. Оскорбления Морозов не снес и весной 1919 года уехал из России. Спустя пару месяцев после эмиграции дом Морозова стал одним из лучших музеев нового искусства в мире, Музеем нового западного искусства в Москве. То есть история все-таки сказала свое слово, но уже практически без участия Морозова.

На выставке мы представляем, что Морозов не бежал из советской России, не умер в июле 1921 года, а дожил до конца 1920-1930-х. Ему около шестидесяти, он осознает, что близок к окончанию своей миссии, и готов открыть музей для публики. Он размышляет, кого из модных архитекторов своей эпохи пригласить для строительства здания музея. 

Архитекторы нашей выставки Кирилл Асс и Надя Корбут подумали, что Морозову были бы интересны мастера баухауса Мис ван дер Роэ, Вальтер Гропиус, русские авангардисты. Так на основе реальной коллекции Ивана Морозова возник проект музея. Чистая, светлая, легкая архитектура, мебель из стальных труб, прозрачные витрины — пространство, в котором могла бы в свое время разместиться коллекция. Увы, история распорядилась по-другому. 

— Покажете ли вы работы, которые «Антиквариат» в 1930-х продал за границу?

— Из коллекции Морозова было продано две работы. «Ночное кафе» Ван Гога сейчас находится в художественной галерее Йельского университета. Это альма-матер Стивена Кларка,  который нанес самый серьезный удар нашим собраниям своими покупками. Стивен Кларк — коллекционер, промышленник, потомок одного из совладельцев и директор компании «Зингер».

Основную часть своих приобретений Кларк передал в нью-йоркский Метрополитен. А «Ночное кафе» уехало в Йель, в его университет. Сейчас о том, чтобы привезти работу в Россию, даже речи идти не может. Но мы покажем документы, рассказывающие о последних днях картины в Музее нового западного искусства в 1933 году. 

Другим произведением, проданным из коллекции Морозова, стал портрет «Мадам Сезанн в теплице». Сейчас он находится в собрании Метрополитен-музея. Мы вспомним об обеих картинах и покажем документ об их покупке и свидетельство об их продаже. 

Но мы выставим вещи, которые не выдаются из нашего музея, не путешествуют. Их не было ни в Эрмитаже, ни в парижском фонде Louis Vuitton. Это хрупкие Ван Гоги — «Пейзаж в Овере» и «Красные виноградники», которые отреставрировали специально к выставке.