Ресторатор Дмитрий Левицкий — Forbes: «Ночной досуг потянется в спальные районы»
Дмитрий Левицкий — российский ресторатор, основатель группы компаний Hurma, создатель самого крупного гастрономического фестиваля в России Gastreet, который ежегодно проходит в Сочи, и ведущий двух фудпроектов на телеканале «Пятница!» — «Гастротур» и «Белый китель». В прошлом году ресторан Riesling Boyz Левицкого был отмечен рекомендацией гида Michelin.
— Сейчас вы собираетесь открывать несколько больших проектов в спальных районах Москвы — хотя многие рестораторы не делают на них ставку. Почему вы выходите на рынок, который все еще очень плохо развит в России?
— Мы следим за ситуацией. За два года пандемии, когда слово «удаленка» вошло в топ по популярности, люди стали чаще оставаться в районах. Да и многие компании уже и не думают возвращаться в центр. Москва становится более децентрализованным городом — и ресторанный бизнес это доказывает.
Почему мы двигаемся туда? Мы и наши коллеги-рестораторы, которые работают и в центре, и на окраинах, видим, что там происходит рост бизнеса — люди привыкают жить в районах. В 2015 году мы совершили первый «марш-бросок» в спальные районы. Тогда я был владельцем сети баров «Дорогая, я перезвоню», и мы открыли там три пробные точки. Тогда мы действительно опередили свое время. Но позже пошли санкции, и мы свернули эту историю. Но сейчас как раз самое время вернуться, ведь инфраструктура спальников улучшается: появились парки, аллеи, начинают жить центральные улицы. Как ни крути, но при Собянине Москва похорошела. Люди начинают воспринимать спальные районы как нормальные районы.
За последние 10 лет российская ресторанная и барная сфера начала движение по пути Европы, — бизнес становится малым и частным
Появилась общая хорошая тенденция децентрализованности Москвы. Во многих спальниках можно пойти в хороший ресторан, выпить качественный кофе. И мне кажется, скоро и хорошие объекты ночного досуга потянутся в спальные районы. Там они сейчас будут гораздо более актуальны, чем семь лет назад, когда мы открывали «Дорогая, я перезвоню». Плюс надо понимать, что такое ночная поездка из центра — это лишние 1500 рублей на такси.
— Можно выпить целых три коктейля на эти деньги.
— Для многих это целая вечеринка, да. Поэтому они не едут отдыхать в центр, потом достаточно дорого добираться обратно. И если предложить сегодня в спальниках хороший, качественный ночной досуг, он будет очень востребован. Пока что в отдаленных районах ночью в пятницу люди танцуют в «Чайхоне».
— Вы начинали с баров. Как, по вашему мнению, за последние лет 10 поменялась барная индустрия?
— Барная индустрия очень изменилась. Когда мы открывали свой первый бар почти 15 лет назад, она только зарождалась. Были ночные клубы и рестораны, а бары были средней непонятной субстанцией — вроде и не про еду, и не про танцы. Я помню, как мы обсуждали, что люди должны понять, что такое бар, когда и зачем туда ходят. Сейчас уже совсем другое время.
Самое главное, что за последние 10 лет российская ресторанная и барная сфера начала движение по пути Европы, — бизнес становится малым и частным. А эта тенденция дает невероятное разнообразие. Раньше на рынке были только большие сетевые компании — «Росинтер», Novikov и так далее, а сегодня есть очень много разноплановых «малышей». На барном рынке это особенно заметно — формат попроще, чем ресторан: наливать легче, чем готовить еду. Поэтому людей, открывающих барные проекты, очень много: они все разные и создают очень интересную карту барной Москвы. Сегодня уже не уследишь за количеством баров, которые открываются.
Плюс мы пережили три настоящие барные волны. Сначала коктейльную, когда открывались первые пространства без танцев, где можно было выпить коктейли другого уровня, — не пати-дринки и «Лонг-Айленды». Тогда же начали появляться первые спикизи. Потом волна крафта, когда открывались первые «наливайки», и из них выкристаллизовалась волна пивных. Она показала, что бар можно открыть за три копейки — просто снять 50 квадратных метров без всякой лицензии, а потом дома в ванной сварить пиво и чувствовать себя королем на барном рынке. Потом эта волна спала, и появились винные бары. Сейчас же, мне кажется, начинается ренессанс коктейльных историй.
— Сейчас, на мой взгляд, на рынке наконец-то есть разнообразие — в барах пьют не только коктейли. Хочешь вино — вот вино, хочешь пиво — вот пиво.
— Да, каждая волна оставляет за собой шлейф. Есть и винные барчики, которые продолжают развиваться уже на другом уровне, и пивные, которые просто живут своей жизнью. И коктейльные бары, пожалуйста, — есть и продолжают открываться.
— Больше баров стало выживать, раньше цикл их жизни был короче.
— Здесь не могу с вами согласиться. Любая хайповая волна рождает огромное количество открытий и потом закрытий. Но качественные проекты как жили, так и живут. Отсеивается шелуха — и последние два года, когда бары то полностью закрыты, то работают только до 23:00, этому очень сильно способствуют. Но и хорошие проекты, к сожалению, пропадают. Не все качественные бары коммерчески успешны.
Бары — не очень рентабельный и коммерчески выгодный бизнес
— На баре сложнее заработать.
— Это не очень рентабельный и коммерчески выгодный бизнес. Ребята собираются, создают бар, того, что они там зарабатывают, им хватает на жизнь. Это не та история, при которой есть подушка безопасности и возможность платить зарплату даже самим себе в течение трех месяцев. Бар — это малый бизнес, самозанятость его владельцев.
— В Москве большая проблема с ценами на недвижимость в центре. У нас даже помещение «три на три» где-нибудь в подвале стоит безумных денег. История с баром за миллион рублей вряд ли возможна в Москве.
— Можно ли считать цены на недвижимость проблемой? Есть спрос и предложение. Прайс-лист на недвижимость в Москве присылается нам не из космоса. Если есть желающие снять этот подвал, значит, кто-то готов открыть бар как раз по такой цене.
Тут большую роль играет огромное количество «левых» людей с деньгами — они портят рынок, ведь готовы платить какие-то непонятные деньги за центральные локации, открывая рестораны просто для души или чтобы поиграться. Мечта открыть бар есть у многих, ведь это не так дорого стоит. Сколько таких проектов в пандемию просто закрылось.
— В какие локации вы сейчас вкладываете деньги?
— Мы потихоньку осваиваем Сретенку. Здесь у нас работает проект Riesling Boyz, коктейльный бар Take It Easy, алкобуфет «Шашлычная», а на Страстном бульваре — летний проект «Тебурасика» и суши-бар «Русалочка». Мы занимаемся барным объединением «Профсоюз» и с ребятами из StandUp-клуба развиваем StandUp Store. Также всю пандемию мы пытаемся переоткрыть мясной ресторан Meat Puppets, который закрылся в первую волну из-за недоговоренности с арендодателем.
Сейчас себя неважно чувствуют объекты типа торговых центров, ведь в одно время была достаточно большая волна развития девелоперского бизнеса. Брался кредит в банке, строилась коробка, «сажался» супермаркет. Девелоперы — народ не слишком творческий, они работают по классической схеме. Пандемия очень сильно нарушила их планы: многие торговые центры стоят полупустые, весь ретейл ушел в онлайн, никто не занимается развитием сетей. И огромное количество больших форматных площадок находится в тяжком положении: модель не работает и ничего не зарабатывает.
Вторая история связана с гастрономическими рынками, волна популярности которых тоже началась пять лет назад: открылись Даниловский рынок, Центральный, «Депо» и многие другие. Их количество — тоже результат отсутствия творческого начала у девелоперов. Гастромаркеты популярны? Отлично, построим двадцать. А как это делать? Посмотрели, увидели главное — корнеры с фо-бо, суши, бургеры — и строят все по одной схеме. Концепции похожи друг на друга, ничем не отличаются, кроме названия. И сейчас очень многие тоже закрываются, освобождая огромные площадки по 2000-4000 квадратных метров. Чем их занимать? Совершенно не понятно.
Мы находимся в диалоге с несколькими такими девелоперскими компаниями, и у людей там не слишком большой творческий потенциал, чтобы придумать и переосмыслить площадку. Почему наш «Профсоюз» стал успешным проектом? Мы создали пространство с четкой и отличающейся креативной идеей.
Уже нельзя просто открыться и не взять в штат креативного директора. Все уходит в онлайн, в доставку, и надо придумывать, как вытащить людей из дома
Сейчас у нас несколько серьезных запросов на то, чтобы переосмыслить пространство — торговый центр, например, или гастромаркет. Речь идет об осмыслении площадок и создании концепций чуть более интересных, чем сейчас. Наша компания Hurma как раз про то, чтобы придумывать новые смыслы и идеи. Мы не девелоперы с большим финансовым карманом в банке, мы про креатив. Из бывшей фабрики мы сделали «Профсоюз» так же, как из обычного двора сделали «Тебурасику». Наша компетенция сейчас становится все более востребованной — рынок сужается. Уже нельзя просто открыться и не взять в штат креативного директора. Все уходит в онлайн, в доставку, и надо придумывать, как вытащить людей из дома.
— Но мы же говорим про какой-то определенный сегмент людей? Потому что, например, в центре все рестораны забиты, никуда не сядешь.
— Вы, наверное, ходите в лучшие рестораны — они и забиты. А с не самыми лучшими не так.
— До какого потребителя сложнее всего достучаться? Какой у него средний чек или уровень дохода?
— Я говорю про средний класс, который у нас то существует, то нет. Для них поход куда-то — праздник раз в году. Есть публика Зарькова, которой все кризисы нипочем: они как ходили в «Сахалин» раз в неделю, так и ходят. А средний класс, как всегда, болтается.
Я говорю про разные проекты. Сейчас мы смотрим большой объект в Марьино и ориентируемся на срез жителей района. Если же мы говорим про объект на Кутузовском, конечно, он будет для другой публики. Средний класс тоже очень неоднородный. Есть люди, которые ходят к нам в «Тебурасику», а есть люди, которые ходят в модное, но недорогое клубное пространство.
— Как себя чувствует Gastreet в пандемию? И насколько этот формат сейчас нужен и важен? Кажется, сейчас все проводят какие-то конференции, форумы, мастер-классы.
— Я только прилетел из Сочи, где у нас был слет партнеров. Это мероприятие, которое мы проводим за полгода до шоу, где официально объявляем начало подготовки к мероприятию. Во время слета мы за свой счет вывозим 100-150 и действующих, и потенциальных партнеров и рассказываем про интеграции и шоу. И я могу сказать, что эпоха перемен и нестабильности для ивентов — самое жирное время. Чем ситуация непонятнее, тем важнее встретиться, узнать, кто как меняет свою работу. Если бы не все ограничения, связанные с ивентами, для Gastreet было бы время золотое.
Следующее шоу пройдет 6-9 июня. Мы объявляем дату, зажмурившись. В 2020 году наше мероприятие было отменено за несколько месяцев до начала из-за новой волны пандемии, когда шоу уже было наполовину собрано. Мы опасались, что партнеры испугаются присоединяться после такого, но люди готовы идти.
Вы говорите, что сейчас есть много разных мероприятий. Но где много? У нас точно ничего нового не появилось. Наоборот, старое поумирало. Не все готовы ждать, когда разрешат или не разрешат, и очень многие команды, которые занимались такого рода событиями, распущены. Многие уходят в онлайн, поэтому конкуренция не очень большая.
— Планируете ли вы говорить про Michelin на мероприятии?
— Мы обязательно будем говорить про Michelin. Это интересно всем. Москва задала тон, и Питер уже начинает говорить: «Мы тоже хотим». Есть идеи нескольких интересных интеграций Michelin в программу Gastreet: от конкурсов до фудтраков с мишленовскими шефами, которые будут готовить на нашем фудкорте. Пока это лишь наши фантазии, про них не знает еще даже Michelin.
Все эти годы у нас был один критерий международной оценки — 50 Best, где постоянно выигрывали White Rabbit и Twins Garden. Сейчас же появляется вторая система
— Что ты думаешь о первом гиде Michelin, который, мне кажется, поссорил всех, кого мог поссорить в принципе?
— Да и так, по-моему, все были поссоренные. Шучу. Это очень крутая история. Мы сами не ждали, что попадем в список рекомендаций.
— Riesling Boyz ведь получил рекомендацию?
— Да. Мы никогда не думали о себе в таком ключе. Даже не следили пристально за премией. Знали, что она приходит, но самим оказаться в этой «каше» — конечно, невероятное событие. Мы на себе ощущаем, насколько возрастает интерес к заведению. Сколько лет мы здесь существовали, ни один наш рейтинг, гастрокритик, премия, которая выдавалась в нашей стране, никогда не имела такого серьезного влияния на посещаемость. Поэтому, сколько бы кто там ни спорил, в следующем году все будут стараться туда попасть.
Все эти годы у нас был один критерий международной оценки — 50 Best, где постоянно выигрывали White Rabbit и Twins Garden. Сейчас же появляется вторая система. И это, конечно, очень знаковое событие для рынка. 10 лет с момента, как Боря взорвал этот лондонский Best, мы жили только в одной парадигме. Сейчас она обогатилась, и это начало новой эпохи. Посмотрим, что будет с нашей верой в 50 Best: насколько она померкнет при появлении Michelin и будут ли наши рестораны рваться в него.
— Почему, например, у Where To Eat не получилось стать настолько влиятельной премией? Хотя в регионах, я знаю, бьются за эту награду.
— В регионах в принципе не так много чего можно получить. Если национальная премия Where To Eat признает ресторан лучшим, для местного комьюнити это важно. Это оценка, влияющая на посещаемость. Чтобы люди пошли вслед за премией, надо вкладывать очень много денег в маркетинг. А это очень дорого и долго. Michelin же много лет завоевывал свой статус. Мы на самом деле сами ни раз затрагивали вопрос создания премии.
— Связанной с Gastreet?
— Был один момент, когда Боря Зарьков делал «Икру», и мы с ним целое лето обсуждали совместную премию Gastreet и «Икры». Наши ниши очень разные, и на симбиозе мы могли сделать нечто, действительно охватывающее все слои. Обсуждали, но не дообсуждали. Еще на Украине есть очень крутая местная премия «Соль», на вручении которой я однажды был. Они хотели прийти в Россию, и мы обсуждали их методику и возможный запуск. Но, как ни крути, все сводится к тому, что премия в России — это ивент для спонсоров, не более того. Сейчас уже дошло до того, что организаторы некоторых премий звонят и просят: «Придите, пожалуйста, на вручение». Но нельзя же вручать премии одним и тем же, все это прекрасно понимают.
— Вы говорите про самый высокий чек — fine dining? Мне кажется, в сегменте пониже происходит много всего интересного. Те же Lucky Group, которые очень много проектов открыли за последний год.
— Возможно, в Москве — да.
— В Петербурге есть свои активисты. Но в целом мне кажется, что Michelin добьет национальные премии. Понятно, что Where To Eat останется важной наградой в регионах, потому что Michelin не придет через два года в Сочи, например. Но какого потребителя в Москве волнуют результаты локальных премий и рейтингов?
— Хороший вопрос. Отчасти соглашусь, что Michelin пошатнет многих. Но вы же можете отстроиться от него. Michelin оценивает вполне определенные категории — например, локальность. Оценивайте что-нибудь другое, выбирайте лучший ресторан по атмосфере, например.
Персональный брендинг ресторатора выстроить проще всего, если есть действительно яркий человек у руля
— Вы довольно активно вовлекаетесь в телевизионные шоу. На телеканале «Пятница!» задействованы в двух проектах. Это часть маркетинга, которая влияет на основной бизнес?
— Да, я участвую в «Гастротуре» и «Белом кителе». «Гастротур» — это travel шоу, в котором я езжу по регионам России, ищу разные новые блюда, а «Белый китель» — кулинарная битва, которую я сужу вместе с Ильей Захаровым и Димой Горовенко. Пока заметного влияния на рестораны мы не видим, но на личный бренд, конечно, телевидение влияет. Но надо понимать, что люди, которые смотрят телевизор, не ходят в Riesling Boyz. Это очень разные аудитории.
Телевидение остается для меня хобби. Очень трудно и достаточно недальновидно строить стратегию на такой зыбкой теме. Она больше подпитывает личную узнаваемость — тебя по-другому воспринимают люди, например, владельцы помещений.
— Вы согласны, что ресторатор должен быть медийным?
— Не для всех проектов. Наверное, чем выше средний чек, тем это важнее. Людям интересно, из чьих рук они берут еду, кто разламывает их хлеб. Если ты работаешь, например, в «Шоколаднице» или даже в «Кофемании» — людям все равно.
Это просто разный тип маркетинга. Ты можешь раскручивать себя, шефа, блюдо или какую-то кухню — вариантов несколько. Но персональный брендинг ресторатора выстроить проще всего, если есть действительно яркий человек у руля. Повара же очень часто талантливы в еде, но не могут выступать. Очень редко попадается все вместе.
— Как вы планируете конвертировать свою большую узнаваемость? У вас есть Telegram-канал, вы идете на телевидение и все больше становитесь медийным спикером. Чего вы ожидаете от этой активности?
— Вы говорите так, будто у меня есть план и я его придерживаюсь. Есть просто общее ощущение, что медийность — штука важная и нужная и можно из нее что-то извлечь. Хотя что конкретно из нее извлекать, пока не очень понятно. Я вижу преимущества в известности. Например, мы боремся за помещение и имеем очевидный плюс в глазах конкурента, просто потому что я человек из телевизора. Или мы проводим фестивали, где людям важно, что не просто кто-то проводит мероприятие, а человек из телевизора. Люди по-другому относятся к тебе.
В этом году я впервые начал всерьез рассматривать себя как человека, готового рекламировать что-то. Я раньше не делал этого. Но времена голодные — пандемия. К тому же когда известный бренд предлагает тебе деньги, зачем отказываться?
— Все в поиске новых героев. Одно время все рекламодатели хотели Аркадия Новикова, и каждый месяц в разных медиа выходили спецпроекты с ним. Потом был интерес к Борису Зарькову. А сейчас потихоньку начался интерес к маленьким талантам.
— Это я — маленький талант?
— Нет, маленький — это в основном профили с 10 000–15 000 подписчиков. А у вас более 55 000 подписчиков, насколько я помню.
— Мой Instagram давно и хорошо работает, потому что до всех шоу на «Пятнице!» я был на СТС, вел «Мастер-шеф. Дети», и в шоу со звездами на ТНТ. Плюс, работает «Gastreet». Во время фестиваля я ежегодно узнаю примерно 6000 новых людей, которые приезжают из регионов, СНГ, отовсюду.
— На регионы все же особенно хорошо влияет телевидение. Например, Илья Захаров невероятно популярен как главный шеф в Сочи. Насколько я знаю, когда он делает мастер-классы, все к нему идут, потому что он человек из телевизора.
— Ну для многих же и Константин Ивлев действительно лучший шеф страны. Вопрос в том, у кого популярен человек. Когда, например, мой друг Саша Белькович, который ведет на СТС кулинарное шоу, приезжает на Gastreet, я не могу поставить его мастер-классы для профессиональных шефов. Он сам последние годы выстраивал свой бренд как шеф для домохозяек. У нас он отвечал за спортивную секцию. То же самое Ивлев. Для России он шеф №1, раз его позвали в телевизор и он ведет такие программы. Телевизор же не врет. Но в профессиональной среде, конечно, Костя давно уже никакой не шеф, он сменил профессию.
— Мне кажется, что наконец стало появляться больше молодых шефов. Профессия омолаживается, и за счет этого появляется больше экспериментов, дерзости, попыток попробовать новое. Но не хватает школы.
— Конечно, омолаживается. Да и школы-то уже у многих хватает. Мы не могли представить 10-15 лет назад наличие плеяды тех же самых зарьковских ребят — Истомина, Лосева. Мы сейчас смотрим молодые таланты по разным направлениям, собеседуем. Питер взрастил молодежь, которая учится, ездит на мастер-классы.
Люди готовы прийти и попробовать что-то интересное, они уже ждут от ресторана не просто «Цезарь с креветками»
— Наконец формируется комьюнити и растет репутация профессии. 15-20 лет назад невозможно было представить себе, что Владимир Чистяков может сказать: «Уйду из маркетинга и журналистики и стану поваром».
— Да, невозможно. Просто гастрономия в Москве становится более востребованной. Обычные люди начинают интересоваться едой и активнее ходить в рестораны. Мы прошли эпоху «Цезаря», когда все шли в ресторан и ели одно и то же.
— 10 лет назад мы сидели в «Этажах», ели «Маргариту» с роллами и курили кальян. И это была гастрономия. Когда вспоминаешь такие факты, понимаешь, как все изменилось.
— Очень сильно. Люди готовы прийти и попробовать что-то интересное. Они уже ждут от ресторана не просто «Цезарь с креветками» или «Цезарь с курицей». Когда мы делали Riesling Boyz, мы ставили на интересную еду. И теперь для многих эта еда уже «нормальная».
— Способна ли развивающаяся в связи с Michelin гастрономия повлиять на формирование большей экосистемы поставщиков, фермеров, хозяйств? Ведь у нас есть интерес к локальному продукту, но не хватает гастрономических мощностей.
— На самом деле вопрос чуть сложнее, если мы говорим о фермерах и локальном продукте. Это вопрос даже не системы «ресторан и поставщик», а системы «ресторан, поставщик и потребитель с другой стороны». Когда потребитель будет готов прийти и понять, что сейчас не сезон томатов и поэтому их нет, тогда это будет работать. Но пока потребитель хочет, чтобы его любимый салат с томатами был всегда.
— А если рестораны начнут смелее говорить, что у нас нет этого салата из помидоров и быть не может сейчас? Так ведь многие тоже сейчас делают. Например, Leo в Ростове-на-Дону.
— Этот процесс идет, и он многосторонний. Люди, условно, в Италии, понимают, что сейчас не сезон чего-то и они не будут пытаться заказывать блюдо с этим продуктом, увидев, что оно вычеркнуто из меню. Наш массовый потребитель к этому пока не готов. Ты получаешь разборки и недовольство гостя, который развернулся и ушел. У нас, например, есть в меню буррата. Она полгода с хурмой, а полгода с томатами. Иногда мы объясняем людям, что хурма есть только в определенный сезон, поэтому не надо ругаться. На простых вещах люди постепенно понимают.
— Параллельно есть проблема, что наши локальные производства недостаточно стабильные и мощные.
— Да, фермер у нас не всегда готов держать планку качества и количества. Вот ресторан с утра пришел на работу, ему нужна поставка, а не разборки с фермером, что у него огурцы сегодня не уродились. Вчера были большие, хрустящие, сладкие, зеленые, а сегодня они сморщенные.
— С сыром абсолютно такая же история.
— Да, так у нас со всем. Должно пройти время: мы занимаемся сыроварением меньше 10 лет. Та же неровная ситуация и с вином, и мясом. На нее все-таки влияет переизбыток спроса.
— И централизация. Все идет через Москву.
— Если сравнивать сегодняшнюю ситуацию и 10 лет назад — она меняется в лучшую сторону. Но, к сожалению, медленнее, чем могло бы быть.
Единой русской кухни просто не существует, и ее не придумать
— Мне кажется, как раз быстро. В масштабах Москвы.
— В масштабах Москвы, мира и жизни — быстро. А в масштабах моей жизни и того факта, что уже скоро пенсия, а еще ничего не изменилось — медленно. Хотелось бы приехать на Черное море и есть черноморские продукты, а не норвежский лосось. Это целая история насчет того, что там лосось стоит дешевле, чем местный продукт.
У меня в Сочи был ресторан «Гроза» — самая большая наша неудача, когда мы похоронили 70 млн рублей. Мы приезжали туда как раз, чтобы открыть пространство с локальными продуктами. Но локальный гость не хочет есть местный продукт. Он может поесть его и дома: «Мне, пожалуйста, привезите заморское».
Почему, например, у нас до сих пор нет русской кухни? Мы сами ее не хотим. Если мы посмотрим на Италию, то там итальянская кухня будет самой распространенной. А у нас популярна японская, итальянская, грузинская кухня. Мы не хотим есть в ресторане пельмени. Эта региональная история популярна только, допустим, в Казани или в Башкирии. Это локальная кухня, но единой русской кухни просто не существует, и ее не придумать. Были бы мы какой-нибудь Польшей, все было бы быстрее. Но мы — держава! Все изменения происходят в 10 раз дольше, чем в Польше.
— Но происходят. И вкусы, и привычки в стране очень разные. Например, в Сибири едят все более жирное и соленое, чем в Москве. Овощи ценятся меньше, потому что их просто нет.
— Очевидно, происходят. В начале 2010 годов я очень много летал по России, был в разных городах. Потом восемь лет совсем практически нигде не был, а сейчас снова проехал по стране с гастротуром. Сколько бы там ни говорили, что наши дела все хуже, мне кажется, что все лучше. Строятся набережные и стадионы, открываются рестораны. Например, в Красноярске открылась Школа Бокюза. Индустрия растет. Благодаря или вопреки, сложно сказать.