«‎Для меня это не бизнес»: пианист Люка Дебарг о карьере в музыке и любви к России

Люка Дебарг — французский пианист с нетипичной музыкальной судьбой. Он начал заниматься музыкой только в 11 лет, самостоятельно выучив ноты, и играл до 15 лет. Потом бросил занятия на фортепиано, играл в рок-группе,  учился на факультете литературы, искусств и кино в Парижском университете им. Дидро, подрабатывал в джаз-клубах – и вернулся к классической музыке только в 20 лет. Тогда Дебарг решил по-настоящему заняться своим музыкальным образованием и пришел поступать в консерваторию города Рюэй-Мальмезон под Парижем. Его заметила и приняла в свой класс известная пианистка Рена Шерешевская,  профессор Парижской высшей школы музыки им. Альфреда Корто, и стала интенсивно готовить к участию в международных фортепианных конкурсах. 

Четыре года спустя Дебарг приехал в Москву на Международный конкурс имени П. И. Чайковского, где 24-летний пианист, который практически не учился музыке, стал лауреатом конкурса и единственным участником, чьи выступления были отмечены специальным призом Ассоциации музыкальных критиков Москвы за «уникальное дарование, творческую свободу и красоту музыкальных трактовок».

Сейчас Дебарг — автор более 20 собственных произведений для фортепиано соло и камерного ансамбля. Звукозаписывающая компания Sony Classical выпустила пять альбомов Дебарга, а его музыкальная судьба легла в основу документального фильма «Все ради музыки» Мартана Мирабеля. 

— Как вы начали заниматься музыкой? Ваши родители были, насколько известно, категорически против.

— Нет, они не были против. Они были, скажем так, ошеломлены. Они никогда не думали, что музыка так важна для меня, со стороны казалось, что это просто хобби — я ходил в школу, как все остальные, у меня были друзья, все как обычно. На самом деле для меня музыка уже в школе была самым важным в жизни. Я брал уроки в консерватории, покупал много нот, мог играть с листа и уже тогда сам писал музыку. Это был, можно сказать, мой тайный сад. Мои родители не волновались — играет и играет. Все изменилось, когда я прямым текстом сказал им, что музыка — то, чем я хочу заниматься в жизни. Это был серьезный конфликт.

Что получится из моей страсти к искусству, не было до конца понятно даже мне. Потребовалось очень много времени, чтобы свыкнуться с тем, что музыка — моя профессия. Если честно, я наконец почувствовал себя комфортно на своем месте всего лишь пару лет назад. Мне все еще надо совершенствоваться. Меньше чем за 6 лет я сыграл чуть больше трехсот концертов — и чувствую себя на сцене все лучше и лучше.

— Что позволило чувствовать себя увереннее? Плотный концертный график?

— Музыка всегда была связана с моим внутренним миром: когда я развиваюсь как личность, я развиваюсь и как музыкант. Это касается и моих первых отношений с девушкой, и того, как я вообще учился быть взрослым и независимым. Все важное в моей жизни было связано с тем, как я открывал для себя новых композиторов, с развитием моей музыкальной жизни. 

У меня был период, когда я на какое-то время перестал играть классику. Многие это неправильно интерпретируют, поэтому я бы хотел об этом периоде рассказать подробнее. Когда ты заражаешься музыкальным вирусом, это уже навсегда. То, что я в определенный момент перестал упражняться на фортепиано, не означало, что я бросил музыку. И даже когда я не занимался классикой, то играл в рок-группе. Я изучал и слушал новые классические вещи. Мне было полезно отодвинуть на второй план монотонные фортепианные занятия — это позволило открыться для других музыкальных возможностей. Это были самые важные годы для моего музыкального образования.

— Теперь ваше имя на афишах собирает самые престижные залы. Для вас это успех в профессии? 

— Я не хочу сравнивать себя с великими мастерами музыки прошлого, но пути тех музыкантов, которые меня интересуют, тоже не были стандартными. Они искали свою дорогу, прислушивались к собственному внутреннему голосу. Думаю, все зависит от того, что такое успех для каждого из нас. Успех для меня — быть преданным тому, во что ты веришь. Зарабатывать хорошие деньги, быть знаменитым — это всего лишь привилегии, возможность делиться тем, чем я хочу, в лучших условиях. 

Я выступаю на сцене всего 5 лет, но для меня всегда главное — создавать возможности для других. Например, на свой прошлый концерт в Москве я пригласил друзей, которые не знамениты, но это одни из лучших молодых музыкантов, каких я знаю. Я помогаю и тем, кто старше, например, моему педагогу Рене Шерешевской. 

Ужасно, если у людей создается впечатление, что музыкальный бизнес — это бесконечное соревнование, где каждый музыкант сам за себя. Я предпочитаю воспринимать музыкальный мир как семью. Мы все разные. Например, возьмем четверых пианистов примерно одного возраста — Даниил Трифонов, Дмитрий Маслеев, Александр Конторов и я — мы даем концерты, на которые зрителям приятно прийти, и они уже покупают билеты на следующий концерт. А ведь мы играем совершенно разное. Есть место для каждого.

— Вы могли бы писать музыку за деньги, как делали когда-то придворные композиторы? Для мероприятий на заказ, например.

— Не вижу в этом проблемы, потому что никогда не воспринимаю композиторство как работу ради денег. Если я получаю гонорар, это не значит, что в процессе сочинения я думаю, сколько получу за это произведение. Я зарабатываю концертами, но когда выхожу на сцену, я никогда не думаю о том, что в этом момент я работаю. Не воспринимаю занятия музыкой как бизнес. Благодаря музыке я обретаю баланс и свое место в обществе. Ощущение себя приходит не благодаря деньгам или статусу — на жизнь я зарабатывал и до карьеры пианиста, но тогда не чувствовал, что у меня есть место в обществе. 

Если быть честным, после конкурса Чайковского я не чувствовал себя победителем. Не говорил о себе: «Да, у меня есть этот приз, я один из лучших…». Нет, я чувствовал огромную ответственность и вообще не был уверен, что смогу выдержать это испытание. 

Кто-то воспринимает как испытание сам конкурс: адреналин, стресс, ожидание, кто же выиграет. Но конкурс заканчивается, вручается приз. И на самом деле испытание начинается только в этот момент. Потому что после твоего выигрыша у людей появляются ожидания. Ты для них чемпион, а чемпиону нельзя проигрывать. Каждый раз приходится доказывать, что становишься все лучше и лучше. Для меня это очень трудно, потому что это не в моей природе. 

Конечно, кто-то до сих пор не считает меня профессионалом, потому что я недостаточно долго в музыке, неправильно занимался, у меня неправильная постановка рук и странная поза. Это очень смешно, видимо, эти люди просто никогда не видели, как играют Горовец или Трифонов, у которых свои способы игры. Я считаю, что играю на фортепиано довольно спокойно, рассудительно. Но некоторых людей все равно это раздражает. 

— Я читала интервью вашего педагога Рены Шерешевской, и она сказала: «Он даже не позвонил мне! Он не поверил, что я буду учить его. Я ждала его звонка».

— Да, это правда. Так и было. Я тогда учился в университете, и мне стало скучно, потому что были бесконечные студенческие протесты, занятия отменялись. Я ведь изначально поступил на специальный курс, где было всего 30 человек, и мы учились в настоящих классах, а не в огромных аудиториях, где приходится напрягаться, чтобы услышать преподавателя. Это было очень увлекательно. Но потом в университете провели реформы, мы приходили на поточные лекции в амфитеатр, я терялся во всем этом. Поэтому начал учиться сам, перестал ходить на занятия. Я не знал, чем буду заниматься дальше, зарабатывал на жизнь мелкими подработками и не мог найти выхода. 

Сейчас во Франции люди в основном боятся Россию. Они думают, что здесь диктатура, что это страшная страна, что русские люди очень консервативны

К профессиональным занятиям меня подтолкнули преподаватели, которые слышали, как я играю на двухсотлетии Листа: «Вам нужно поступить в консерваторию и вернуться к занятиям на фортепиано, потому что у вас большой талант». Я тогда тяжело переживал расставание с девушкой и подумал, почему бы снова не заняться классической музыкой?

Я играл  в рок-группе, но мы мало практиковались и мало что умели. Мне было необходимо сконцентрироваться на чем-то, чтобы не потерять себя. Так музыка снова стала центром моей жизни. В конце концов я пришел сдавать экзамены в консерваторию города Рюэй-Мальмезон, рядом с Парижем, и прежде я слышал об имени Рены Шерешевской, она там преподавала. В жюри было трое, и остальные, кто был смелее, сказали: «Кто это? Ему 21 год, это невозможно, он не знает, как играть на фортепиано». Но Рена заинтересовалась мной, она почувствовала какую-то энергию и пригласила меня в свой класс. 

Но это правда, я даже не пришел посмотреть результаты экзаменов. Я не думал, что меня возьмут, я вернулся к своей парижской богеме. Я не ожидал многого от профессиональной жизни музыканта. Рена была первой, кто сказал мне: «Если ты будешь работать, если будешь слушать мои советы, это может стать твоей основной работой». 

— Это объясняет вашу манеру поведения на сцене. После окончания концерта вы выходите к публике, чтобы коротко поблагодарить — и все. Это отличает вас от других музыкантов, которые выходят после концерта, чтобы пообщаться с публикой. 

— Да, я думаю, что многим людям интересно, что я делаю как пианист, но им не интересно, кто я во все остальное время. И я не хочу навязывать другим этого человека. Есть много артистов (а сейчас еще больше, благодаря соцсетям), которые хотят, чтобы их аудитория участвовала во всем, что они делают: идут гулять – постят картинки в инстаграм, играют с собакой – выкладывают видео. Я — нет. Для меня это разные вещи. Говорить должна музыка, я не хочу вмешиваться в это. Я очень уважаю людей, которые приходят в зал не ради меня, а ради музыки. 

— Знаю, что вы интересуетесь русским искусством: ездили, например,  в Сергиев Посад, чтобы увидеть иконы Андрея Рублева.Что вас привлекает в русской культуре?

— Это у меня в крови. Мое первое сильное впечатление от литературы  —  «Преступление и наказание» Достоевского. Я прочитал его, когда мне было 17, это было потрясение. Это случилось еще до того, как я узнал о русских композиторах: таких, как Скрябин, Рахманинов, Прокофьев, Чайковский. Достоевский стал очень важным этапом в моем развитии. 

Меня очень трогает русская культура. Я не так хорошо ее знаю, но она меня привлекает. Я прочитал всего Достоевского, под его влиянием слушал и играл все больше фантастических русских композиторов. И я чувствовал себя во всем этом очень одиноким, потому что мне не с кем было поделиться. Сейчас во Франции люди в основном боятся Россию. Они думают, что здесь диктатура, что это страшная страна, что русские люди очень консервативны. Мы, французы, — жертвы промывания мозгов относительно того, что весь восток — это что-то опасное. Мы почему-то абсолютно нормально относимся ко всему, что происходит в Штатах и настороженно ко всему, что происходит здесь.

Для меня это странно, потому что я всегда хорошо относился к славянским и восточным народам, у меня никогда не было проблем с этим. Многих людей привлекает Япония, например. Но они забывают, что рядом с нами огромная Россия. Россия разделяет Европу и Азию, и это очень хороший мост между Европой и Азией, и это прекрасная и очень разнообразная страна.

— Когда вы впервые приехали в Россию?

— Меня позвала Рена. Она уважаемый преподаватель в Институте Ипполитова-Иванова в Москве, и она пригласила своих учеников приехать сюда в мае 2012 года, на три дня. Я на всю жизнь запомнил эти дни. Когда я возвращался во Францию, во время пересадки во Франкфурте я плакал. Потому что это был такой глубокий опыт – открывать для себя Москву. Незабываемо. 

И так до сих пор. Когда я прилетаю в Шереметьево, происходит магия. Я чувствую себя здесь почти как дома. Так было и до конкурса Чайковского, и после, и всегда. Мне очень хорошо в России, я не чувствую дискомфорта, даже несмотря на то, что не очень хорошо знаю русский. Я многое понимаю и могу немного разговаривать, мне здесь очень комфортно. Еще более трогательно, что мою русскую аудиторию трогает то, что я делаю. Это невероятно. Я чувствую особую расположенность к русской аудитории, а она — ко мне, и это как история любви.

— Публика интересно реагирует на вашу игру — вы ее гипнотизируете, как будто вы не пианист, а заклинатель змей.

— В этом проблема, я не считаю себя пианистом. Меня не интересует инструмент сам по себе, звук фортепиано. Когда пианист играет, я хочу слышать реки, море, лес, небо, ветер. Я не прихожу послушать «милое, приятное пианино». Для меня было открытием, что есть фанаты фортепиано — как фанаты лошадей, которые не ездят верхом, а любят картинки с лошадьми. Так и фанаты фортепиано любят ролики с пианистами, любят слушать милого Шопена, как будто знают, как его нужно играть. Они приходят на концерт не для того, чтобы их перевернули вниз головой, бросили в огонь Скрябина, не чтобы поплавать по озеру с Форе. И когда не получают желаемого, они разочаровываются. 

— Давайте вернемся к теме успеха и к тому, как это изменило ваши отношения с людьми? Например, ваша семья, что они думают о вашей музыке сейчас?

— Да, после конкурса все изменилось. Многие люди вокруг меня были сильно впечатлены. Но они были впечатлены не моей музыкой, а неожиданной славой, успехом, деньгами. Все изменилось, потому что мне было всего 25 лет, а многие считают, что в 25 делать такое еще не положено.

Я преуспел в качестве музыканта, это было необычно. Я смог купить себе квартиру и фортепиано — первое фортепиано, которое действительно принадлежало мне. И смог устроить себе гораздо более комфортную жизнь, и это удивило все мое окружение и мою семью в том числе. Некоторым людям из моего окружения, даже близким, до сих пор трудно понять, что я делаю: как зарабатываю на жизнь концертами и как это вообще работает. Многие, хоть они и знакомы со мной годами, просто не понимают, что такое концерты, турне, репетиции. 

— То есть они не чувствуют, что вы звезда?

— Нет, потому что я не Мадонна. Я не поп-звезда. Я немного известен в очень маленькой сфере, которая называется «классическая музыка». Мне кажется,  сейчас о ней вообще знает около 2% населения. И я ведь говорю не о сумасшедших фанатах, а об обычных людях, которые немного слушают классическую музыку и знают ее. Это несравнимо с аудиторией Мадонны, Майкла Джексона или «Битлз». 

Мои друзья узнали, что я известен, когда увидели меня в новостях. Это случается время от времени, потому что я один из немногих французских артистов, кого приглашают играть за границу, так что иногда появляются статьи или телевизионные сюжеты. И, конечно, это всех очень впечатляет: «О, ты в телевизоре». 

Для меня зарабатывать деньги, следовать за обществом, постоянно быть продуктивными — это абсолютное безумие

— То есть вам проще выстраивать отношения с кем-то из музыкальной среды, чем объяснять людям из другой сферы, чем вы занимаетесь?

— Люди, с которыми я чувствую себя наиболее комфортно и в своей тарелке, — артисты. Но только некоторые – музыканты. Иногда мне проще общаться с писателями, кинорежиссерами, художниками, чем с музыкантами. Мое главное увлечение – это искусство. А если ты работаешь музыкантом, это еще не значит, что ты занимаешься искусством. Я не хочу показаться претенциозным или высокомерным, но цель искусства — это не работа. Цель искусства — всегда поиск красоты, точности, достоверности, благодати. Искать нужно за гранью своих способностей. Когда человек просто отыгрывает еще один концерт, для меня это не имеет ничего общего с искусством. 

Когда я говорю это, меня можно осудить за высокомерие, сказать, что мне легко говорить, потому что я успешный музыкант. Но до этого на протяжении многих лет я просто умел играть на пианино, я не был известен, я зарабатывал очень плохо, но я все равно проводил все свое время в поисках искусства. И я бы лучше почитал книгу, чем купил себе новую рубашку. 

Для меня артист — это ежедневная работа, требующая полной самоотдачи ума и души, и она не связана с деньгами. Быть артистом не значит зарабатывать деньги. Концерты приносят деньги, но искусство — не приносит. Поэтому часть времени я ощущаю себя бесполезным. 

— Почему? 

— Наверное потому, что я романтик и чувствую себя потерянным в наше время. Потому что наше время ищет эффективности. Даже наш президент (Эммануэль Макрон. – Forbes Life) сказал недавно, что французские семьи должны быть высокопроизводительными, чтобы популяция росла. Как будто давать кому-то жизнь — это соревнование, как на фабрике. И от этого должна быть прибыль. Я не понимаю этого. Это как постоянно пытаться дойти до оргазма, до экономического оргазма. 

Для меня зарабатывать деньги, следовать за обществом, постоянно быть продуктивными — это абсолютное безумие. Мы в этом мире не для того, чтобы производить что-то. Мы здесь, чтобы попробовать приблизиться к тайне жизни и не потерять невероятную возможность быть живым на протяжении того небольшого срока, что мы здесь.

— Что из недавно прочитанного произвело на вас впечатление?

— Я могу сказать, что читаю сейчас. Книги невероятного французского писателя по имени Эжен Грин. Он из Америки, но приехал во Францию, когда был подростком. Он влюбился во французский язык и сделал огромное исследование про барочное произношение. Он создал собственную театральную компанию, снял несколько потрясающих фильмов и написал несколько книг, очень его уважаю. Кстати, однажды он вышел со мной на связь, написал мне письмо. Невероятное чувство. Возможно, мы скоро встретимся. 

И другого автора, который умер довольно давно, Гилберта Кита Честертона. Я читаю его сейчас и абсолютно восхищен. Он гений. И если кто-то любит «Мастера и Маргариту», то я рекомендую им Честертона, потому что вот этот дух серьезных вещей, соединенных с черным юмором, большим количеством персонажей, и очень красочно описанный мир — это он. Без него не было бы Толкина, не было бы Льюиса, самых больших, известных авторов фэнтези и научно-фантастических романов. 

Еще я недавно перечитывал Достоевского — «Двойника» и разные рассказы. Я восхищаюсь искусством Достоевского, потому что оно не выглядит как искусство. Его книги выглядят так, как будто они написаны очень быстро, на одних нервах, без попытки выдержать какой-то стиль. Он как Данте. Достоевский показывает нам человека изнутри, все его страхи, все его плохие качества. Сейчас особенно полезно читать Достоевского, потому что все стало таким идеальным в последнее время. Фильтры и комфорт. Цивилизация подстроилась под пользователя, ты все время как будто сидишь на пляже с коктейлем. А Достоевский заставляет нас очнуться, не дает нам потерять бдительность. Потому что в наше время мы постоянно спим — для среднего класса все такое мягкое и удобное, нет ощущения, что за жизнь нужно бороться. Искусство помогает нам оставаться сознательными, оставаться живыми. И помнить, что наша жизнь может быть бурной. Если мы хотим испытывать радость, иногда нужно проходить и через что-то сложное.