Серый кардинал. Кто на самом деле решал судьбу русской живописи
Собранный Ильей Остроуховым музей — французская живопись и русская графика, восточная бронза и античное стекло, китайские лаки и русская икона — располагался в особняке в Трубниковском переулке, 17. После революции, как и многие другие частные коллекции, он был национализирован, а сам хозяин назначен директором «Музея своего имени», который после его смерти мгновенно ликвидировали. Сегодня в стенах особняка расположены выставочные залы Государственного литературного музея («Дом И. С. Остроухова в Трубниках»). Наталия Семенова, автор бестселлеров Сага о Щукиных. Собиратели шедевров и Братья Морозовы. Коллекционеры, которые не торгуются?, вышедших в этой серии, с присущей ей страстью исследователя и литературным талантом возрождает еще одно забытое имя.
Даже в самые тяжелые времена, когда Остроухов был отстранен от управления Третьяковской галереей, он не стремился приписывать себе несуществующие заслуги. «Вы слишком сказали в вашей статье, что я работал с Павлом Михайловичем по собиранию Галереи в течение двадцати лет. В действительности, находясь вблизи и в дружественных отношениях с покойным, я принимал при его жизни некоторое участие в жизни (подчеркнуто Остроуховым. — Н.С.) создававшейся им галереи, — под- корректировал Илья Семенович корреспондента Русского слова, явно переоценившего степень его близости с Третьяковым. — В 1885 году Павел Михайлович уполномочил меня, в случае появления интересного для Галереи художественного произведения, в его отсутствие... приобретать таковые за его счет по моему усмотрению. И этим правом в отлучки П. М. за границу я иногда пользовался.
Про приобретение по усмотрению ничего не известно, но то, что в 1888 году с подачи Остроухова к Третьякову попала серовская «Девушка, освещенная солнцем», факт общеизвестный. Серов в то время жил в Петербурге, а Илья Семенович остался в их общей мастерской на Ленивке, которую покинет после женитьбы. «Что твои пейзажи? И сам каково поживаешь в своей мастерской, на этот раз неприкосновенно твоей, любезный друг Илья Семенович?» — интересуется Серов, напоминая об обещании отписать подробную рецензию о произведениях, выставленных на конкурс в Московском обществе любителей художеств. «Тебе это ни- чего не стоит, право же, а меня обяжешь — не этюдом, конечно» (тонкий намек на коллекционерскую страсть друга). Серов тоже участвует в конкурсе, поэтому просит позаботиться о своих картинах. «Сейчас вместе с Третьекашей (Николаем, сыном Сергея Михайловича Третьякова. — Н.С.) устроили выставку... Твои вещи поставили, разумеется, самым любовным образом, — докладывает Остроухов. Он сильно продвинулся по общественной линии и, как было замечено добросовестным комментатором серовской переписки, занимает видное место в ряду московских художников и становится на короткую ногу с большинством из них. — В воскресенье будет у меня Павел Михайлович, и я беру (по его просьбе) твой портрет твоей кузины, чтобы ему показать. Ты ведь мне дал carte blanche на это».
Художнику продавать свои работы сложно: надо назначать цену, торговаться. Человеку искусства такое противопоказано. «Нельзя ли вам — тебе, Мише, Николаю, Савве Ивановичу как-нибудь оценить сей ландшафт. Дело в том, что я сам совершенно не могу... Ты, например, ценишь его в 400–500–600, кажется, Савва Иванович в 100, я в 200», — мечется Серов.
Остроухов тоже художник. Но он и коллекционер. А между коллекционером и маршаном (в терминологии того времени — торговцем искусством, дилером) грань часто неразличима, поскольку постоянно что-то покупается, выменивается, перепродается. Об Остроухове же годы спустя вообще будут ходить слухи, что он чуть ли не контролирует московский антикварный рынок.
Остановимся пока на достоверных фактах, а они свидетельствуют о том, что, несмотря на огромную разницу в возрасте (Остроухов был вдвое моложе), великий собиратель Павел Михайлович (вот уж кто действительно был человеком имени-отчества) и Илья Семенович состояли в дружеских отношениях. Хотя на «ты», как считал Репин, не переходили. Третьяков оценил знания и «глаз» Остроухова еще до того, как тот женился на Наде Боткиной, сделался родственником и их общение перестало кого-либо удивлять. Первое появление Павла Михайловича у Остроухова на Ленивке (от Толмачей до Волхонки, через мост, рукой подать) письменно засвидетельствовано и датировано 1885 годом.
Илья Семенович был для Третьякова не столько художник (повторять, что он называл остроуховское «Сиверко» лучшим пейзажем в собрании, больше нет сил), сколько свой брат-коллекционер. «Познакомившись ближе... он был удивлен правильностью его суждений, глубокой культурностью, художественным чутьем, — вспоминал сын первого смотрителя галереи Николай Мурдогель, который не только вырос в галерее, но и прослужил в ней 60 лет. — Нам он постоянно говорил: «Внимательно слушайте, что говорит Остроухов о картинах. Это — самый лучший судья по живописи«». Мурдогель (на самом деле фамилия эта украин- ская и должна звучать как Мурдогеленко) утверждал, что своими глазами видел, с каким вниманием Павел Михайлович всякий раз слушал Илью Семеновича. «Действительно, Остроухов был судья очень строгий, картины любил и понимал, — заключает смотритель свой простодушный мемуар. — В одном только не соглашался Третьяков с Остроуховым — с открытием при галерее отдела иностранных художников. Остроухов полагал, что этот отдел он будет собирать лично, но Третьяков говорил, что отдел будет нарушать цельность галереи. Галерея должна быть чисто русской. Тогда Остроухов организовал свой музей в Трубниковском переулке и стал собирать иностранных и русских художников, иконы, другие предметы искусства и книги».
Так ли это было или служителю пригрезилось на старости лет, сказать нельзя. Перечислить картины, попавшие в галерею при посредничестве Остроухова (да и были ли таковые вообще), тоже не представляется возможным. Но продвижение Серова — целиком и полностью его заслуга. «Что это вздумалось Павлу Михайловичу смотреть мою кузину? Что ж, показывай, рад, что меня при этом не будет. Мне всегда как-то болезненно неловко показывать свои произведения П. М.», — пишет Серов, узнав, что Илья сватает портрет Маши Симонович.
«Сегодня был у меня Павел Михайлович и видел твой портрет. В раме он очень выиграл и ему серьезно, кажется, понравился. На днях он хотел побывать у меня еще раз, чтобы посмотреть его. На всякий случай сообщи цену (я полагал бы для выставки 500, П. М. — 400). Мне ужасно хочется, чтобы он был в галерее!»
Серов согласен. «Выставляю его вещь как вашу собственность», — телеграфирует Остроухов Третьякову, по обыкновению резервировавшему картины до открытия выставок (что однажды даже вызвало негодование государя, лишившегося возможности купить понравившуюся работу).
«Ну, вот и поздравляю тебя, наконец, милый Валентин Александрович, с получением, так сказать, патента: твое имя в Третьяковской галерее. Я этому так рад, что страсть. — Пробило два часа ночи, а Илье не терпится описать все в подробностях. — Оказывается, П. М. прислал мне в письме на Волхонку свое желание приобрести твою вещь на известных тебе условиях на следующее же утро после нашего свидания в концерте, но... я в мастерскую не заглядывал, потому что оба дня, не покладая рук, работал над устройством выставки; приезжаю туда на третье утро и нахожу на столе письмо П. М., сейчас же поехал к нему...»
«Вот Семеныч — единственный — просто не ожидал такой с его стороны обо мне заботливости, право», — пишет Серов Е. Г. Мамонтовой (считалось, что Илья Семенович уж точно не способен на бескорыстное чувство). И растроганно — Остроухову: «Ты оказываешься единственным порядочным человеком из моих московских друзей-приятелей... Могу сказать только: спасибо и спасибо. Если
тебе хочется от меня чего-нибудь более существенного или вещественного, чем одно спасибо, — предлагаю — Венецию. Одним словом, как знаешь. Другого тебе дать не могу. Согласен?»
Не будем подозревать Илью Семеновича в корысти: получение премии в собирательской этике зазорным не считается, хотя об Остроухове и шла дурная слава выклянчивателя этюдов (собирать картины средства не позволяли). Да он и сам не стесняется этого, когда пишет Серову, что готов идти с ним на пари — «разумеется, на этюд!». Или взять случай с Левитаном, чуть ли не силой заставившим Илью Семеновича вернуть работу. Диалог этот, прямо по Хармсу, воспроизвел художник Владимир Соколов: ««Я возьму этюд себе, а ты, И. И., мне подпишешь его после». — «Я его отдать не могу!» — «Да мне он очень нравится». — «Мне он тоже нравится». — «Я все-таки его возьму, а ты мне его подпишешь» — «И. С., если ты возьмешь — мы с тобой больше не знакомы».
Напористый Остроухов тянул к себе этюд «Владимирка», написанный на фанере, и умолял Левитана подарить ему его. Он даже положил этюд в боковой карман пиджака. Но Исаак Ильич не соглашался, говоря, что этюд этот ему дорог по воспоминаниям. Остроухов вынул этюд из кармана, но зато выпросил другой. Позавидовал я ему тогда...»
Переплетчиков даже записал в дневнике, что Остроухов «перестал выклянчивать этюды», только когда женился на Боткиной. Впрочем, числились за ним и благородные поступки, которые он особо не афишировал. Однажды, дело было еще до женитьбы, он решил пожертвовать галерее рисунок Федора Васильева, правда, на двух условиях: пометить, что это «дар такого-то» (что в галерее практиковалось), и, если Павлу Михайловичу случится приобрести более характерный рисунок художника, подаренный возвратить. Третьяков приехал засвидетельствовать благодарность за великодушный поступок, достойный подражания, лично. Несколько лет спустя, накануне передачи галереи городу, Павел Михайлович именно Остроухова попросит внимательно обойти с ним галерею и указать, какие вещи, по его мнению, безусловно лишние или нежелательные. Илья Семенович таковых отметит порядка, и Павел Михайлович изымет все до одной.
Третьяков обеспечил свой музей не только деньгами, но и продумал систему управления. Вопрос этот он намеревался решить по-родственному. Передав после смерти брата Сергея Михайловича галерею городу, Павел Михайлович превратился из собственника в пожизненного попечителя. В случае же его смерти попечителем становился племянник Николай, единственный сын С.М.Третьякова, — своих наследников у Павла Михайловича не было: старший сын Михаил был болен от рождения, младший сын Иван умер от скарлатины, а дочери наследовать не могли.
В 1896 году Николай Сергеевич Третьяков внезапно скончался (он был ровесник и приятель Остроухова, занимался вместе с ним живописью и упоминался в его письмах под ласковым именем Третьекаша) и место попечителя оказалось вакантным. К счастью, у Павла Михайловича имелось на примете достойное лицо.
«Илья Семенович был ближе всех в последние дни к Третьякову, и кроме того это умнейший человек, сам очень талантливый пейзажист и вообще с необыкновенными самостоятельными познаниями, а также характером», — вспоминал четверть века спустя Илья Репин. Остроухов не просто любил искусство, обладал вкусом и чувствовал вещи, но прекрасно разбирался в вопросах живописи и как знаток, и как художник. Поэтическая душа художника благополучно уживалась с аналитическим умом, прагматичностью и невероятной инициативностью, а энтузиазм в деле музейного строительства качество вообще незаменимое. Спустя много лет Илья Семенович перечислит требования, которым должен отвечать руководитель: «знание русского искусства и художников», способность «крепко и мужественно держать себя среди царящей среди художников анархии (всякий лезет в Галерею)», а еще — «любить Галерею действительно, любить кровно. Если сознаешь в себе эти качества и силы, — садись княжить, не думая, что эти качества в тебе появятся», — предупреждал он в 1927 году Н.Г.Машковцева, назначенного заместителем директора ГТГ по художественно-научной части.
Павел Михайлович Третьяков скончался 6 декабря 1898 года. Остроухов, по его собственному признанию, был убит и не владел собой. Вскрыли завещание*, в котором покойный успел незадолго до смерти сделать
приписку, смысл которой сводился к следующему: сумму, ранее предназначавшуюся на приобретение новых работ, прибавить к капиталу, должному расходоваться на ремонт и содержание галереи. Помимо финансовой суть злополучной приписки заключалась в «нежелательности для дела» пополнять галерею художественными предметами — она-де и так велика, а новые работы способны изменить характер
собрания. Возможно, на этом не стоило подробно останавливаться, если бы не было сломано столько копий на тему, следует ли преемникам «незабвенного П. М.» продолжать создавать исторический музей русской живописи или же покупки прекратить и собрание законсервировать. Остроухов был против консервации. К этому же мнению пришли и душе- приказчики. Посовещавшись, в думе решили, что прекращать пополнение галереи не стоит, но новые работы со старыми смешивать все-таки нежелательно; единогласно постановили приобретать исключительно работы русских художников, а иностранных — принимать только в качестве дара, в дополнение к собранию Сергея Михайловича (второй Третьяков отдавал предпочтение западноевропейской живописи) при условии соответствующих художественных достоинств.
Руководство галереей дума поручила коллегиальному органу — совету, идея создания которого якобы принадлежала Остроухову, предложившему составить его из членов семьи Третьяковых, художников и коллекционеров. Еще имелась почетная должность председателя совета, которая отводилась городскому голове, коим тогда являлся князь В.М.Голицын. По просьбе князя Илья Репин дал характеристики членам совета, который тем предстояло возглавить.
1. Александра Павловна Боткина... Ближайшая наследница П. М., ближе всех знакомая с симпатиями и планами покойного отца. Хотя еще молодая, но умная, энергическая особа с большой любовью и пониманием искусства, как выросшая в этой галерее.
2. Илья Семенович Остроухов. Близкий приятель покойного, уже много поработавший с ним в галерее, как собиратель художественных произведений сам хорошо знающий ценности этого дела — человек с несомненным вкусом в искусстве, деятельный, чуткий, сам талантливый художник.
3. Иван Евменьевич Цветков — необходимый элемент консервативного характера в искусстве, чтобы иногда и сдерживать молодые порывы двух первых членов комиссии; человек, любящий искусство и хорошо, по опыту, знающий ему цену».
Валентин Серов, выбранный «от художников», в рекомендациях не нуждался.
В марте 1899 года совет принес присягу и приступил к исполнению обязанностей (работа, заметим, велась на общественных началах и денежного вознаграждения не предусматривала). Сначала пришлось сосредоточиться на строительных делах и спешно начать перестраивать дом, в котором жило семейство Третьяковых и который после смерти Павла Михайловича покинуло, равно как и галерею. Внешний облик Московской городской художественной галереи П. М. и С.М.Третьяковых был для московских властей, несомненно, вопросом престижа. Краснокирпичный фасад, придуманный Виктором Васнецовым, одевшим старинный особняк в Толмачах в одежды а-ля рюс, устроил всех. О том, что галерея — городская собственность, напоминал герб Москвы с Георгием Победоносцем, исполненный Николаем Андреевым. Барельеф из песчаника был первой работой скульптора, начинавшего, с легкой руки Остроухова, карьеру монументалиста.
Лидерство Ильи Остроухова во всем, что ни делалось — от переговоров с подрядчиком до покупок картин, — было очевидным. Ни собирательство, ни тем более живопись не позволяли развернуться. Теперь в распоряжении Ильи Семеновича имелся главный московский музей, где он чувствовал себя хозяином, где мог управлять, наставлять, поучать. Боткина и Серов не стремились да и при всем желании не могли отдавать галерее столько времени. Для Остроухова же новое поприще открывало возможность взять реванш. Как художник он делался год от года фигурой все менее заметной, как пейзажист, определявший лицо передвижных выставок 1890-х годов, уходил в историю. Здесь надо отдать должное Александру Бенуа, не забывшему в своей Истории русского искусства воспроизвести остроуховское «Сиверко», и Грабарю, написавшему о нем проникновенные строки во введении к своей Истории («бодрость живописи, ясность мысли и свежесть чувств»), назвав лучшим русским пейзажем 1880-х годов, даже более значительным, нежели левитановские картины.
Павлом Михайловичем Остроухов, конечно, не стал, но и «Илья Семенович» в начале 1900-х годов звучало весомо. Его голос — купит — не купит — был способен изменить биографию художника. («Какой-то художник из молодых... застрелился, оставив записку, что в смерти моей винить Остроухова. Вот и попечительствуй тут!» — пожаловался он однажды Боткиной.) «Остроухов — фактический диктатор в области изобразительного искусства», — с раздражением было сказано про него. С его знакомствами и связями лучшей кандидатуры для собирания произведений для международных выставок нельзя было найти: он попробовал себя в качестве устроителя русского художественного отдела на Парижской выставке 1900 года и сразу удостоился французского ордена Почетного легиона.
Как член совета галереи Остроухов вынужден был постоянно лавировать: не ошибиться с новыми именами и не упустить шедевр классика, пополнить галерею и не обделить собственную коллекцию. Друзья подбадривали его. «Искренне желаю Вам обновить галерею Малявиным, столь искренне желаю, чтобы галерея вместила в себя все, что и впредь появится свежего, талантливого, будь то произведение с громким именем автора или и вовсе без такового», — напутствовал Михаил Нестеров. Если его личные покупки никого не волновали, то за каждое второе приобретение для национальной галереи Илью Семеновича разве что только не бичевали. Довольно скоро в совете образовалось две партии с настолько противоположными на искусство взглядами, что компромисса ожидать не приходилось. Само собой, слухи о междоусобице дошли до вездесущих газетчиков, выбравших своей мишенью главного активиста Остроухова.