«Денег никому не хватает». Исполнитель главной роли в фильме «Калашников» о борьбе и наградах

Не затихают разговоры про «Оскар». Вы сами были номинирован на «Золотого орла». Расскажите, пожалуйста, про свое отношение к премиям. Влияют ли они, по-вашему, на кинопроцесс?

Нет, я не нахожу для себя чего-то интересного в этом. Но я смотрю, какие фильмы номинируются, просто чтобы понимать, куда движется киномир. И я понимаю, что получение премий дает возможность иметь больше работы — но для людей, которых обычно не видно: художников по костюму, по гриму, монтажеров. Это единственный момент, когда на них обращают внимание, оценивают их работу. Актеров всегда видно, режиссеров и продюсеров периодически тоже видно, а вот этих людей видно только на этих премиях.

То есть для вас тот же «Золотой орел» — история проходная?

Да, ничего же не поменялось. Даже, если б я его получил — ничего б не поменялось.

«Калашников» для вас — кино про войну?

Война происходит параллельно событиям. Мне хотелось, чтобы фильм был именно о человеке. О кризисе его существования, о каких-то ошибках, поступках и так далее. Побочным эффектом от них стал уже автомат. Но получилось не совсем так. Я постоянно задавал Косте (режиссер Константин Буслов — прим.ред.) вопрос: какой жанр мы снимаем? Я до сих пор не понимаю, что это за жанр. Я понимаю, что такое авторское кино, как там существовать. Понимаю, что такое продюсерский блокбастер. Это же военная драма. Как в ней существовать — не знаю. Но ведь и у Тарантино, и у «Паразитов» нет жанра. Так что посмотрим.

Я знаю много историй про достаточно авторитарный подход Буслова к работе на площадке. Он давал творческую свободу?

Давал. Но кино — это искусство режиссера, и по поводу кино нужно задавать вопросы режиссеру. Потому что за все, что происходит в кино, отвечает режиссер, и все лавры должен собирать он. Вот так.

И все-таки на площадке комфортно было? 

Съемочная площадка — это наша внутренняя кухня, там всегда непросто, всегда много споров, но всегда из этого потом что-то получается.

Вы наверняка знаете, что перед смертью Михаил Калашников написал письмо Патриарху. В нем — своего рода покаяние за создание автомата, от которого погибали люди. Но отличающий почти все биографические драмы финальный титр ничего об этом не говорит. Вы бы добавили такой титр? 

Когда я буду снимать свое кино, мы сможем об этом отдельно поговорить. «Калашникова» же снял и спродюсировал Константин Буслов. Я просто скажу, что я играл Михаила Калашникова, насколько мог это сделать.

В итоге, довольны результатом?

У меня всегда ощущение неудовлетворенности, потому что я всегда вижу кучу ошибок, совершенных мною и не только мною. Но в первую очередь, мною. Еще вижу огромный фронт работы по их исправлению. Но, тем не менее, процесс остается процессом, и он для меня важнее результата. Поэтому я никогда не пересматриваю свои фильмы после. Один раз смотрю, делаю какие-то выводы. И все.

Похоже, вы очень самокритичны.

Да, но тут главное — не быть «самокопательным», потому что в этом нет ничего хорошего. Я говорю скорее об анализе, а не критике. Вообще, очень хорошее ощущение, если у тебя получается чувствовать себя одновременно участвующим в процессе и сторонним наблюдателем. Потому что ты можешь посмотреть со стороны — на себя, на людей, на все.

Этот анализ — важная часть вашей жизни?

Этот анализ и есть, мне кажется, жизнь. Хотя, все есть жизнь, но анализ — это ее ощущение. Это с человеком происходит во время духовных практик: медитации, молитвы, намаза…

Занимались какими-нибудь практиками?

Да, всеми.

Вы — религиозный человек? 

Я хожу в церковь, но для меня религиозный человек — это что-то слепое, это какой-то замороченный человек, зацикленный на чем-то одном. Мне кажется, есть какое-то единство всего сущего, и мне кажется, что человечество сейчас, как никогда, это понимает. Когда у нас появился интернет, все религии соединились, все науки соединились. Сегодня говорить, что ты религиозный человек — странно, потому что раз ты принадлежишь к какой-то религии, значит, отрицаешь остальные.

Многие так и делают — принимают что-то одно, а остальное отрицают.

Я не могу этого сделать, потому что знаю людей всех религий, учений, наук, отрицаний и принятий. И это все живые люди, и они все правы. Они все в той или иной степени что-то поняли, куда-то продвинулись. Но, правда, есть куча людей, которые погружены во что-нибудь одно, абсолютно там слепы, и непонятно, на чем застряли.

То есть ваш месседж заключается в том, что не нужно быть фанатиком?

Абсолютно, это самое важное. Быть фанатиком гораздо страшнее, чем не иметь вообще никаких убеждений. Потому что тогда ты начинаешь разрушать. Исходя из этого контекста, я могу сказать, что я не религиозный, но при этом не отрицаю ни одной из религий.

Вы недавно говорили, что в какой-то момент поняли, что начали в основном идти по истории коммерческой, продюсерской, и снова захотели посмотреть в сторону условного «арта». Сейчас бы вы выбрали мейнтримовое кино или авторский проект?

Для меня это абсолютно неважно. Единственное, я бы не хотел зависать в чем-то одном. Не хотел бы оставаться только в экспериментальном кино. Еще больше ен хотел бы быть только в мейнстриме. Да и вообще, по-честному, я бы не хотел зацикливаться только на кино.

Если не кино, то что?

Все, что угодно. Есть же жизнь, она огромна. Можно подняться на Эверест, например. Главное, чтобы возможности — деньги, время — были. Поэтому я работаю в кино. Оно выступает сейчас по большей части в роли заработка. И я понимаю, что для этого как раз нужен мейнстрим.

Хватает денег?

Нет, мне все время не хватает. Но это деньги. Их никому никогда не хватает, у них такая особенность. Нужно найти баланс. В этой нехватке тебе должно их хватать. Нужно научиться не гнаться за деньгами, при этом не забивая на них. Один из самых сложных вопросов в жизни для меня — как относиться к деньгам, чтобы не стать их рабом?

Вы еще не нашли на него ответ, верно?

Ага, все время скатываюсь. То в одну, то в другую сторону.