Композитор Родион Щедрин о жизни с Майей Плисецкой, дружбе с Лилей Брик, шестидесятниках и об опере «Лолита»
Чем вас привлекла «Лолита»?
Это великая книга. Понимаете, люди зачастую судят о ней, не прочитав, просто они слышали ненароком, что ценз возраста в ней не тот, который должен быть. Но дело же, в конце концов, не в этом! Фабула, конечно, есть, но возьмите любой роман того же Достоевского — и вы обнаружите, что фабула в них — это просто судебная хроника.
«Лолита» — это великая литература, и тема великая. В ней поистине глубины интереснейших наблюдений, мыслей, бытописательство, философский взгляд и на жизнь, и на взаимоотношения людей. Книга загадочная, таинственная, а для меня еще и трагическая. Есть там и любовь, и нежность, и осуждение, и наказание. Весь процесс любви — во всех ее ипостасях. Сам Набоков считал, что эта книга полна нежности и что критики этой бездонной нежности попросту не заметили. Мое мнение, если хотите знать, — это книга трагическая, а не эротическая.
Люди ленивы и нелюбопытны. Они слышали краем уха, может, кто-то посмотрел фильм Кубрика или фильм с Джереми Айронсом, и само острие этой фабулы он воспринимает так, будто бы этим книга и исчерпывается. Но я бы никогда не взялся за эту тему, если бы так смотрел на вещи.
Я думаю, что для самого Набокова это была просто «завлекалка», повод сказать о том многом, о чем он сказал там. Нужно не полениться, не бросить после первой страницы, не поверить соседу или приятелю. Если бы там было только это — она бы давно умерла, понимаете? Сколько было этих эротических книг — все же теперь мертвое, кладбище.
Когда вы ее прочли впервые? На каком языке?
Я прочитал по-русски, в самиздате, мне ее дала когда-то Лиля Брик. С Лилей я был знаком с 1952 года.
Как все связано!
Да, все связано. Я вам больше того скажу, именно в Петербурге я впервые в жизни, будучи студентом Московской консерватории, получил первый приличный гонорар в Александринке, это был 1953 или 1954 год. Тут шла пьеса «Они знали Маяковского» Василия Абгаровича Катаняна, того самого, который позже написал либретто к моей первой опере «Не только любовь»: он был последним мужем Лили Брик, до конца ее дней. Роль Маяковского играл Николай Константинович Черкасов — блестящий, яркий, открытый человек; ставил спектакль Николай Васильевич Петров, который в 1918-м раскрашивал улицы Петрограда; художником был Александр Григорьевич Тышлер — один рисунок его сейчас в Америке стоит миллионы долларов; ну а композитором был ваш покорный сосед. Сейчас это все, конечно, кажется историей — Маяковский, Лиля Брик. Я, кстати, с Майей Михайловной познакомился именно у нее, вот так все в жизни близко. (Родион Щедрин был мужем балерины Майи Плисецкой. — Forbes Life)
А вообще в ее дом я попал совершенно случайно. Я очень любил, просто боготворил первый том стихов Маяковского — и писал на них музыку. И один мой приятель, литератор, как-то говорит: «Слушай, ты лабаешь так здорово! Пойдем к Лиле? Она кормит вкусно, выпьем как следует, на такси деньги дает». Я говорю: «А что, она жива?!» — «Жива! Она здесь, на Арбате — идем! Я с ней созвонюсь, слабаешь ей? Я у нее рояль видел». — «Конечно!»
Пошли к ней, я поиграл то, что написал. «По морям, играя, носится / с миноносцем миноносица», «Вошла ты / резкая, как «нате!», / муча перчатки замш, / сказала: / «Знаете, / я выхожу замуж», «Левый марш», конечно, и так далее. И если бы Лиле тогда не понравилось, я бы, может, и не женился на Майе Михайловне. И «Лолиту» бы прочел сильно позже.
Помните свои первые впечатления от романа?
Ну, читаешь, конечно, взахлеб. Язык Набокова гипнотический, он поглощает, ты просто не можешь остановиться. Конечно, роман меня — я не скажу слова «ошарашил», все-таки я не был ангелом, но тем не менее впечатление было большим.
Какое этот текст производил впечатление в 1960-е годы на ваш ближний круг?
Мы не пересказывали сюжетный орешек, интересно было другое — шестидесятники вообще люди были с огромным жадным интересом к тому, что происходит вокруг. Я был дружен с Андреем Вознесенским, мы были в прекрасных отношениях с Женей Евтушенко (он мне звонил незадолго до смерти), с Беллочкой Ахмадулиной, с художниками — Витей Попковым, Борисом Мессерером и многими другими. Мы в каком-то одном котле варились — мне была интересна живопись, поэзия, театр; я и в кино работал, и для театра много писал. У нас был взаимообмен, диффузия — люди открывали мир. И я считаю, что шестидесятники сами и толкали этот мир, чтобы он открывался нараспашку, становился шире, не был сводим к догме. Поэтому они и были «ненасытными» к открытию новых горизонтов. И я думаю, что эта книжка была одним из шагов по направлению к этому открытому миру.
Общение тогда было очень большое и очень важное, это сейчас мы все в каких-то скорлупах — но я еще и в силу возраста. Да и то, знаете, множество людей мне интересны. Майя Михайловна всегда говорила: «Мне не интересны старые люди, мне интересны молодые — что они думают, как они будущее видят». Ее интересовало это, меня это тоже интересовало, это была одна из тысяч нитей, которые нас связывали.
Это поколение, которое сейчас определяют как шестидесятники, неважно, что ты писал — музыку, стихи, просто жил, — эти люди хотели чистого воздуха, горизонта, они хотели видеть дальше. «Лолита» была в ряду того, что мне открывало мир. Все-таки я был, как Андреем написано, «дитя соцреализма грешное», да и все мы были.
Эротическая тема, конечно, волновала тоже, но не она была главной. Эротика, которая, безусловно, в этой книге есть, она все время у Набокова — так мне это видится — имеет как бы другую сторону медали. Это кристалл, который безостановочно переливается, не фиксируя одно световое состояние.
Опера «Лолита» появилась в 1990-е, которые стали поворотным временем в вашей жизни — вы переехали в Германию.
Ну, я не переехал: одна нога — в Литве, другая — в Германии, третья моя нога и сердце — в России.
Это были трагические годы: разваливалась страна. Я вам скажу больше: причина, почему я вообще двинулся в Мюнхен, заключалась в том, что нам просто не на что стало жить, в прямом смысле слова. Деньги из Сберкассы (а Майе переводили все на Сберкассу) просто испарились. Ноль! Она говорила: «Оказывается, я бесплатно танцевала всю жизнь». Ей не платили, совсем, ее выгнали из театра. А мне? Я знал, что мою музыку играют, спрашивал, где мои авторские отчисления. «Вы знаете, это все так сложно, — отвечали те, кто это все и украл. — Только никому не говорите — приходите во вторник! Мы вам немножко подкинем». Я приходил, они мне отсчитывали в коридоре сальные две тысячи долларов. «Это вам, лично вам! Только никому не говорите!» Потом выяснилось, конечно, что эти отставные генералы КГБ где-то открывали какие-то сельскохозяйственные банки и тому подобное.
Цели эмигрировать не было. Я думал, что меня примет GEMA (Негосударственная организация, осуществляющая коллективное управление авторскими правами в Германии. — Forbes Life), я буду получать свои авторские деньги и мы будем на них жить. Я знаю, что в одной Германии в 26 театрах шла «Кармен-сюита» — уже на это можно было жить неплохо! А мне, естественно, ничего не приходило. У меня были концерты — я же профессионально играл на рояле, и когда у меня было очередное выступление в Мюнхене, я попросил знакомого немецкого композитора: «Введи меня в GEMA? Хочу вступить!» Он меня к ним привел, а они говорят: «Мы вас с удовольствием примем, мы вам только вчера перевели гонорар». Оказывается, эти деньги оседали неизвестно где, видимо, у этих генералов. Они сказали мне, что нужно завести счет в банке, место жительства, квартиру снять, сделать три страховки. И я понял, что нужно принимать решение. Думал, буду состоятельным, хоть семью прокормлю.
Жизнь изменилась основательно в том числе и потому, что в 1991 году я ушел от издательства Sikorski. Все наши композиторы — включая Шостаковича, Хачатуряна, Прокофьева (те его сочинения, что были написаны в России), Шнитке, Губайдулину, мы все без исключения принадлежали Сикорскому. И когда, наконец, Советский Союз подписал Женевскую конвенцию, то я, первый и единственный, решил, что надо уходить от Сикорского: я был вольнодумец, бунтарь. И, будучи в Мюнхене, просто написал в Schott (одно из крупнейших мировых издательств, основанное в 1770 году. — Forbes Life). И они мне ответили: «Приезжайте, мы с удовольствием вас послушаем, вы нас заинтересовали». Я приехал, они меня накормили обильным обедом, мы выпили, поговорили, и они все время повторяли слово capacity, мол, «объем наш переполнен». Владелец издательства сказал: «Мы вам в течение полугода ответим», а позвонил мне на следующий день и сообщил, что меня принимают. Так я в итоге перешел в Schott — и это уже совсем другие взаимоотношения.
И я могу, оглядываясь назад, сказать: я все сделал правильно. Это было смело, это было рискованно. Мне было уже под шестьдесят, и приходилось начинать, в общем-то, с нуля. Я помню, когда я приехал в Мюнхен, у меня с собой ничего толком не было, смены брюк не было. И я звонил из автомата Майе: «Пришли мне!» Я помню, как Говорухин привозил мне какие-то рубашки. Сумасшедшее время было.
Почему вы сами либретто пишете к своим операм?
Потому что мне так удобно. Либретто первой моей оперы написал Катанян, муж Лили Брик, все остальные либретто я делаю сам. Я люблю литературу, я читающий человек, сейчас уже, правда, меньше — из-за состояния глаз. Когда я приезжаю в Петербург и Москву, обязательно хожу по книжным магазинам.
Я считаю, что такие книги, как «Лолита», да и те же «Мертвые души», даже «Очарованный странник», они могут быть решены только в жанре оперы. Исключительно. В кино — не могут, потому что их слово слишком конкретно. Я считаю, что эти книги неприкосновенны, а их экранизации — неадекватны. А в оперном жанре они живут органично, потому что опера — условность, и мы выходим в ней в другую плоскость человеческого самовыражения. Сюжет оперы должен быть с температурой 39 °C или 38,8 °C, а не 36,6 °C
Почему «Лолиту» в Мариинке не ставят, а переносят из Праги?
Опера была написана 25 лет назад и задумывалась она для исполнения в Опере Бастилии. Тогда этот театр был только что построен, и Пьер Берже, возглавлявший совет директоров театра, — знаменитый человек, сооснователь империи Yves Saint Laurent, — предложил Мстиславу Ростроповичу возглавить Оперу Бастилии. И тогда прозвучало: «Было бы хорошо, чтобы вы открыли театр новой оперой русского композитора на сюжет русского писателя».
Возглавлять театр Ростропович отказался, потому что это значило возложить на свои плечи гигантскую ношу, но продирижировать на открытии согласился. Он мне позвонил и говорит: «Старик, подумай и предложи несколько тем». Я ему назвал несколько. Он: «Стой! «Лолиту»! О другом не может быть и речи, делаем «Лолиту»!»
Дальше обнаружились непредвиденные трудности: до апреля 1997 года права на экранизации и сценические версии «Лолиты» были проданы Голливуду. При помощи сына Набокова Дмитрия, который сам, кстати, был профессиональным певцом, дело уладилось таким образом, что на основных мировых языках ставить «Лолиту» было нельзя, а на языке, носителей которого насчитывалось не больше десяти миллионов, можно. Поэтому премьера в итоге состоялась в 1994 году в Стокгольме, на шведском.
Позже «Лолита» ставилась на разных языках — ее ставили немцы, ее ставили русские (российская премьера состоялась в 2003 году в Пермском театре оперы и балета, немецкая — в 2011 году в Висбадене. — Forbes Life), и вот совсем недавно внезапно возгорели желанием это сделать пражане. Я к этому не имел никакого отношения, кроме того, что слетал на один день на пресс-конференцию.
Какие у вас впечатления от спектакля?
Я приехал на премьеру совершенно девственным, не знал совершенно ничего, только дал разрешение на купюры и передал, что категорически настаиваю на постановке на русском, на языке оригинала.
Я посмотрел спектакль два раза подряд — так мне понравилось. Я, наверное, человек не очень объективный, но думаю, что это лучшая постановка «Лолиты» из всех, что были сделаны. И в Праге ее восприняли на редкость хорошо. Художник спектакля Борис Кудличка — известный и в Петербурге, потому что он оформлял в Мариинке «Иоланту»; режиссер — Слава Даубнерова, очень талантливая женщина, волевая, целеустремленная, она из Братиславы. Слава ставила оперы Шостаковича в Национальной опере в Праге, она ставит и играет драматические спектакли, она собственные пьесы пишет, она и киноактриса, и перформер.
Могу сказать, что спектакль просто гипнотизирует, его надо видеть. Поэтому, когда Гергиев поинтересовался у меня, я ответил: лучше все увидеть самому. Мы слетали в Прагу и посмотрели вместе; ему, как и мне, постановка пришлась по душе. Он сказал: «Знаете, мы это сделаем».
Я не знаю всех тонкостей переговоров дирекций двух театров, но я знаю, что они были достаточно долгими и нелегкими. Режиссер сказала, что если на первых двух спектаклях главные партии будут петь те певцы, что пели в Праге, то она готова подготовить все за месяц. Теперь отступать некуда, 13 февраля объявлено премьерой.
То есть никаких предварительных договоренностей не было? Как тогда вышло, что в Праге партию Лолиты исполнила солистка Мариинки?
Это вышло не без моего участия. Дело в том, что ко мне приезжал человек из театра: нужно было облегчить партитуру, это требовало согласования со мной. Главный пражский театр, грубо говоря, их Большой театр, ремонтировался, поэтому премьера «Лолиты» состоялась на сцене Сословного театра, а там не очень большая оркестровая яма, поэтому и понадобились купюры. Сословный театр — это легенда, это театр Моцарта: именно здесь состоялась мировая премьера «Дон Жуана», сам автор тогда стоял за пультом. Здесь же затем ставили «Милосердие Тита», «Фиделио», здесь дирижировал Малер, играл Паганини, пела Полина Виардо, в зале сидел Тургенев, здесь снимали фильм «Амадеус».
Обсуждая купюры, мы в первую очередь говорили о составе оркестра, а заодно мне этот человек показал певцов, которых они хотели привлечь. «Как вам такая Лолита? А такая?» И тогда я сказал, что могу рекомендовать молодую певицу из Мариинского театра Пелагею Куренную; ее тип голоса и внешности подходят для этой партии. Пелагея — субтильная, и голос у нее — легкий. Роль такая, что кастинг на нее очень жесткий, как в кинематографе: когда ставили «Лолиту» в Стокгольме, певиц и вовсе приглашали исполнить одну сцену в купальном костюме.
В общем, я дал ссылку на ютуб с записями Пелагеи и так и не знал, утвердили ее или нет, к остальному касту я вовсе не имел никакого отношения — в итоге выбор пал на Куренную. И они нашли очень хорошего Гумберта — он тоже русский, Петр Соколов, окончил Академию имени Гнесиных, работал в театре имени Станиславского и Немировича-Данченко, сейчас работает фриланс.
Почему у «Лолиты» так немного постановок?
Прошло лишь 25 лет с тех пор, как она была написана, в масштабах жизни оперы — это почти ничего. Зависит ли постановочная судьба оперы от сюжета, на что вы, очевидно, намекаете? Сложно сказать. Сейчас, мне кажется, многое диктуется едва ли не ветром на улице, в какую сторону он дует — и не только в опере, конечно, во всем.
Насколько внимательно вы следите за тем, что происходит в музыке сегодня? Вам это интересно?
Вы знаете, мне всегда все интересно, но это уже не про «Лолиту». А я хочу говорить только про нее, «за жизнь» — не хочу. Для меня важно, чтобы люди правильно отнеслись к этой опере, подошли к ней не однобоко, с открытым сердцем – так же как книжку эту надо читать, не слушая, что тебе рассказал сосед по парте. Я скажу так: слушайте и смотрите «Лолиту» непредубежденным ухом и глазом, не верьте никому, доверьтесь тому, что вы сами увидите и услышите.