Хроники безумия: почему нужно смотреть хоррор «Маяк» с Уиллемом Дефо

Где-то на рубеже XIX и XX веков некий Ифраим Уинслоу (Роберт Паттинсон) устраивается помощником стареющего смотрителя маяка Томаса Уэйка (Уиллем Дефо). Героям предстоит пробыть друг с другом на оторванном от мира острове четыре недели. Мило начавшиеся рабочие будни превращаются в недели (а может, и месяцы) абьюзивного кошмара, причина которого размыта морской пеной. То ли смотрителю так душевно плохо, что он желает зла и временному ближнему, то ли сам Уинслоу что-то скрывает, то ли этот яркий свет с вершины маяка меняет сознание? И куда делся предыдущий подручный Уэйка?

Сразу после премьеры «Маяка» в рамках «Двухнедельника режиссеров» Каннского кинофестиваля, где лента получила приз ФИПРЕССИ, посыпались не только восторженные твиты, но и разговоры о параллелях с древнегреческой мифологией и, в частности, с легендами о Прометее. Напомним, титан Прометей (образ, дошедший до нас в основном благодаря трагедии Эсхила «Прометей прикованный») по-хорошему известен двумя антибожественными проступками (в пользу человечества, то есть): обманной операцией в Меконе и похищением огня. В первом случае титан помог придумать хитрую схему обмана Зевса — не заметив прикрытых жиром костей, главный бог-олимпиец выбрал худшую кучу с жертвоприношениями. За такую наглость Зевс отобрал у людей огонь. Второй подвиг — это, собственно, похищение огня. Здесь наказание ждало уже самого Прометея — прикованному к скале Кавказских гор ему вечно должен был выклевывать печень орел.

Действительно, в «Маяке» невозможно не нащупать нитей, связывающих ленту с мифом. Тут есть и метафорический огонь, хранящийся на вершине маяка и так желаемый Ифраимом-плутом, и, конечно, тот самый орел, который здесь трансформировался в стаю чаек — предвестников трагедийного исхода творящегося на экране безумия. Неслучайна и схожесть героя Дефо с сатиром, столь же бородатым, распутным и пьянствующим. Но эти линии, в числе которых иногда выделяются и библейские, тянутся не напрямую из античности. На дне киноокеана уже успевшего удачно переконструировать ведьмовской миф (в своей дебютной работе «Ведьма») Эггерса проглядывается еще один, исторически более поздний замок. Перед зрителем гнетущий черно-белый кадр 1:1. Вызывающий тревогу звук (самым ярким впечатлением останется неугомонная сирена). Два мужчины, явно находящиеся во внутренней оппозиции (они противоборствуют едва ли не по любому вопросу — от отношения к алкоголю до жизненных принципов). Замкнутое, не лишенное таинственности пространство — гипнотический маяк. Это все могло бы стать условным «стартер-паком» готического романа XIX века.

Таким был, например, «Франкенштейн» Мэри Шелли с его жутким монстром и опасным утесом. Полное название романа писательницы-романтика тоже обращалось к Прометею. Параллели с античным мифом в сюжете про бросившего вызов природе (а потом ею и наказанного) ученого достаточно прозрачны. За Шелли, а еще, конечно, Эдгаром Аланом По (страхи в «Маяке» черпаются из его наследия) и, наконец, за их литературным приемником Говардом Лавкрафтом (а у него режиссер будто бы почерпнул кошмарные морские образы) следует и Эггерс, словно реанимируя подзабытый кинематографом язык готического хоррора. Но если произведения поры зарождения этого жанра визуализировались лишь бурным воображением осмелившихся их читать дерзновенных юнцов, то в руках современного автора козырь покрупнее — не только блистательно умная и полная документального материала из жизни смотрителей маяков (о чем говорят финальные титры) история о застающем врасплох сумасшествии, но и мастерски разрисованное и при этом стилистически выдержанное полотно с демоническим и теряющим память Дефо, эволюционирующим и несколько раз мастурбирующим Паттинсоном, очаровывающей полуреальной русалкой и злобными чайками — внебрачными детьми еще и «Птиц» Альфреда Хичкока, к уровню которого, по всей видимости, и движется исполинскими шагами режиссер Эггерс. А там и до классиков-экспрессионистов Фридриха Мурнау с Робертом Вине недалеко.