От деревенского могильщика до номинанта на Нобелевскую премию: как южнокорейский поэт Ко Ын стал живой легендой Азии

Ко Ын родился в 1933 году в оккупированной японцами деревне, когда корейский язык и культура были фактически под запретом — дед тайно учил мальчика читать и писать на родном языке.  Его взросление пришлось на крах колониального японского правления, Вторую мировую, раскол страны на Южную Корею и КНДР и войну между ними. Физически слабый, эмоциональный и чувствительный юноша оказался в центре хаоса — и начал писать стихи в 1945-м в качестве своеобразной терапии. В 1951 году, потеряв на войне родных и друзей, вынужденный работать могильщиком, Ко Ын от отчаяния пытался покончить с собой (с тех пор он слышит только правым ухом и просто внимательно улыбается, пока жена привычно резюмирует для него слова собеседника). Не найдя утешения в смерти, поэт ушел в монастырь и десять лет был буддийским монахом, продолжая писать — его первая книга стихов «Чувство потустороннего мира» вышла в 1960 году.

Когда милитаристы захватили власть в Южной Корее в 1961 году, Ко Ын оставил монастырь и активно включился в социальную и политическую жизнь. Поэт поддерживал демократическое движение и корейский национализм, что стоило ему двух арестов и коротких тюремных сроков, а потом, в 1980-м,  — приговора к 20 годам лишения свободы за антиправительственную деятельность.  Ко Ын сидел в военной тюрьме вместе с лидером оппозиции Ким Дэ Чжуном (будущим президентом Южной Кореи и лауреатом Нобелевской премии мира). Он провел в камере два года в полной темноте и, чтобы не сойти с ума, начал вспоминать всех, кого встречал в жизни, и писать стихотворение о каждом — так появился проект Man'inbo («Десять тысяч жизней»).

В 1982 году поэта помиловали и освободили, а три года спустя он женился и переехал ближе к Сеулу. Словом, к своим 55 годам Ко Ын стал национальным поэтом, президентом Ассоциации писателей и человеком-легендой в новой, куда более либеральной Корее. Его книги переводили на европейские языки, он был приглашенным профессором в Калифорнийском университете в Беркли и в Гарварде, публиковал не только поэзию, но и эссе, пьесы и литературную критику. Он пишет о жизни обычного человека эмоционально и страстно, но при этом с теплотой и заботой.

За гуманизм, философскую глубину и мастерство стилиста его и называли не раз среди претендентов на Нобелевскую премию (в этом году, правда, среди букмекерских фаворитов корейского поэта не было — имя Ко Ына оказалось связано с поэтическо-сексуальным скандалом вокруг стихотворения «Чудовище» молодой корейской поэтессы, которая обвинила некого Мастера Эн в домогательствах. Поэт, разумеется, все отрицал, но Нобелевский комитет, обжегшись на собственном молоке, дует на любую воду, к тому же корейские власти пока предусмотрительно вычеркнули стихи Ко Ына из школьных учебников и названную в его честь библиотеку закрыли). В сентябре, когда в Казахстане проводили первый международный Форум писателей стран Азии, именно Ко Ын открывал его поэтичной речью о планетарной литературе будущего. Разумеется, застенчивого и обаятельного пожилого господина в мягкой шляпе, которого уверенно держит под руку жена, не станешь спрашивать о поэтических намеках юной девы, поэтому с Ко Ыном мы обсуждали литературу Азии.

Вы были буддийским монахом и пытались найти утешение в религии, затем пытались обрести опору в оружии и военной силе. Литература, судя по всему, ваш третий путь, который оказался самым надежным. Что значит для вас слово «поэзия»? 

Когда мы говорим о литературе, думаю, мы должны учитывать ее природу — то, как литература вообще возникла. Первоначально литература, возможно, появилась без всякого осознания самой себя. Это было стихийное творчество. Позднее люди пытались разработать теорию литературы, добавить к процессу восприятия творчества анализ, изучить разные способы понимания и трактовки литературы... и это изменило ее саму. В ходе этого «освоения» она могла потерять что-то очень важное, истинное, подлинную свою сущность. Поэтому когда мы говорим о литературе сейчас, в наши дни, мы говорим о  финале литературы, а не о ее рождении. Нам достался хвост, а не голова.

Когда мы летим на самолете, скорость ветра очень важна, пусть даже мы не имеем об этом представления. Пассажиры и не должны знать, как скорость ветра влияет на движение самолета, но ветер очень важен для полета. Точно так же мы должны учитывать подлинную сущность литературы, ее творческое иррациональное начало. Сейчас у человека так много всевозможного оружия, что слово выглядит очень слабым, беззащитным. Влияние литературы сегодня ничтожно по сравнению с ее прошлым.

Если же мы говорим об азиатской литературе, есть старая поговорка, не иметь лошади не беда, беда — не иметь седла. У сегодняшних писателей, думаю, нет ни лошади, ни седла. Нам приходится сохранять хладнокровие и убеждать всех, в первую очередь себя, что мы стремимся к «душе синтеза».

Считаете, что литература переживает кризис?

На самом деле человечество, человеческая раса, «человек разумный» с самого начала, как только покинул Африку, начал искать себе оружие, с эпохи нового каменного века. Человеку нужно было защищаться и нападать. Ножи, копья, ружья, пушки, ядерное оружие... жуткое сочетание военной мощи, власти и денег. Сегодня обновленная цивилизация создана из всего этого — оружие, власть, деньги. Она как будто наслаждается бесконечной свободой, но на деле разрушается изнутри. Литература находится в опасности. И непонятно, выживет она или нет, столкнувшись с таким типом цивилизации. В прошлом литература тоже боролась с властью, но параллельно всегда была и другая литература, которая не обращала совершенно никакого внимания на власть, находилась в созидательном покое. Сейчас же у литературы нет такой возможности. Развлечения, спорт и смартфоны овладели нами и настолько сильно доминируют, что стали естественным феноменом нашей цивилизации. Жизнь определяется цифровой революцией. Посмотрите, что и почему мы носим? Одежда, обувь, головные уборы, все повседневные предметы, которые нас окружают — все просто пытается следовать прихотям индустрии развлечений. Общество, увы, не пытается следовать за поэтами и литературой. Когда писатели собираются вместе на крупные форумы, литература еще оживает, наполняется силой, дышит. Но когда литература выходит в мир, она становится слабой и ничтожной. Времена Толстого и Достоевского, времена, когда писатели влияли на умы, безвозвратно прошли.

При этом общество потребления устроено довольно причудливо. На каждой книжной ярмарке по сто раз на дню можно услышать «какие дорогие книги», «почему так дорого». А когда говоришь, что книжка стоит столько же, сколько чашка кофе и пирожное в любом кафе, люди не знают, что ответить. За пятиминутное гастрономическое удовольствие они готовы платить, а долгоиграющее интеллектуальное — почему-то нет. Как вернуть книге ее ценность? 

Если бы я ставил диагноз цивилизации, я бы сказал, что культура печати, книгоиздание, бумажные книги как таковые уже стали частью прошлого. Книги становятся артефактом. Современный человек больше не ищет в книгах свое отражение, чтение перестало быть способом поразмышлять о мире. Эти функции книги больше не востребованы. Посмотрите на огромные словари, колоссальная работа, — в виде книги они больше не нужны. Мы легко и быстро можем найти информацию в сети. Но она исчезает так же мгновенно, когда переключаешь страницу, и некогда даже подумать о том, что ты прочел.

Раньше люди жили не очень долго, и большинство никогда не видело своих дедов и прадедов, только родители рассказывали детям истории о предках. Но эти истории передавались из поколения в поколение. Сейчас, мне кажется, дети легко могут забыть даже имена родителей, не говоря уже об именах тех, кто их учил. Номера телефонов, адреса, факты, детали... Нет необходимости помнить. А значит, нет необходимости думать. В таком мире литературе делать нечего, ей некуда приткнуться.  Хотя раз существуют еще книжные ярмарки и фестивали, может, и литература пока трепыхается.

Я заметила, что на форуме писателей Азии все настойчиво подчеркивают противостояние европейской и азиатской литературы, но никто не может сформулировать, в чем же суть конфликта. Вы можете?

Я говорил об этом, выступая на открытии Форума писателей стран Азии и несколько лет назад на церемонии открытия Азиатского литературного фестиваля. Я категорически осуждаю название «третий мир», которое обычно применяется по отношению к Азии, Африке и Латинской Америке.  Изначально, после Второй мировой войны, это понятие означало несвободные нации за пределами поляризованной системы мира. Но это искаженное восприятие. Я бы очень хотел, чтобы каждая часть Азии, будь то страна, культура или народ, вернулась к своей справедливой идентичности. Азия явно не единое целое, как Европа. Европа универсальна, она рано укоренилась в общей религии.  Кроме того, географически Европа — двумерный мир, неизменная равнина от Пиренеев до нижнего Урала. Царская кровь тоже смешана — ваш последний император из Романовых связан с британской королевой Викторией родственными узами. Европейские языки тоже в основном принадлежат к индоевропейской семье. И, по большому счету, европейцы белые. В Азии такое простое единство невозможно. Азия географически неоднородна, она состоит из обширных пустынь и плато, бесконечных степей, равнин и заснеженных гор. Существуют сотни этнических групп и языков. Как сложны и глубоки азиатские религии и системы мышления!  Первоначальный тип азиата сформировался скорее в скифскую эпоху. Азиат скакал верхом на спине рогатой лошади от Черного моря вдоль всей Азии и менялся. Азию сегодня нелегко определить. Мне кажется, в глазах европейца Азия должна родиться заново, с нуля, преодолеть то, что ее считают чужой.

И все-таки в чем принципиальная инаковость азиатской литературы?

Литература Азии — это не какой-то отдельный вид литературы, мы сейчас встроены в контекст глобального плюрализма. Но мне думается, во всем, что касается творчества, нам необходима автономия, полная независимость от тех рамок, жанровых форм, которые европейская литература навязывает нам как сюзерен. Литература Азии может стать самостоятельным многомерным литературным феноменом. Достаточно вспомнить повествовательные стихи древней Индии, лирические стихи Персии и Китая, вечные поэтические заклинания, передаваемые из уст в уста в Центральной Азии. Сейчас они возрождаются в виде новых литературных форм в новой Азии. И это источник обновления. Например, латиноамериканский магический реализм стал частью современного канона в современной прозе и в некотором смысле дал свежую кровь западной литературе. Азиатская литература — это не только литература сегодняшнего дня, но и новая планетарная литература. Азия принадлежит будущему.  Поэтому азиатская литература — это сегодня, которое открывается навстречу завтра.

Значит вы все-таки оставляете литературе шанс?

Примерно с середины тридцатых годов ХХ века к поэзии все ближе и ближе подступали забвение и смерть. Сегодня смерть поэта означает смерть поэзии, таков феномен нашего времени. Когда в 1945 умер Поль Валери, его смерть стала национальной трагедией — вся Франция вышла провожать его. Возможно, это был последний расцвет поэтической формы, время, когда поэты и их творчество были на пике. В 1970-х в Корее был взлет поэзии, и я был одним из тех поэтов, кого любили, кого читали. И позже, в 1980-е, было настоящее время поэзии. Корею называли землей поэтов. У поэтического слова была власть над умами и сердцами, потому что оно было свободным.И даже сейчас мои поэтические сборники прекрасно продаются, что удивительно для меня (и я не думаю, что это долго продлится). В ХХI веке приходится говорить о полном одиночестве в поэзии. Причем это относится не только ко внутреннему миру, но и к реальности. В эпоху, когда считается неуместным читать стихи, когда эмоции, передаваемые стихами, стали доступны через множество других жанров (в искусстве и в развлечениях), стихи совершенно не востребованы. А ведь поэзия пережила непрерывный золотой век, когда ее слушали и читали в течение 10 000 лет! Она была первой формой искусства, источником всех гуманитарных наук.  Поэзия  - это всегда акт творения и одновременно часть истории. Чем больше она обещает, тем точнее и полнее передает накопленный опыт и воспоминания.

Я думаю, что на Западе время расцвета азиатской литературы и поэзии прошло. Но в Азии — нет. Азия — земля страданий, во всех ее уголках люди страдали от войны — тысячи умирали без причины. В Корее то же самое, земля Кореи будто кладбище. Но когда эти страдания закончатся, на смену агонии, разрушению не может не прийти творчество, созидание. Так что, даже когда литература окончательно умрет, она сможет возродиться.

Какая форма литературы выживет? Эпос, роман, рассказ, эссе или поэзия?

Я думаю, что после шумерской литературной формы была гомеровская литературная форма, и думаю, что она слишком длинная и тяжелая, в наше время она невозможна. В Азии были некоторые литературные теории и направления, но сейчас никто не станет заниматься этими изысканиями всерьез. Сейчас пока только придворная литература будет танцевать и петь сама по себе без какого-либо теоретического осмысления. Литература не терпит искусственности, она должна появляться без всяких усилий. И мы совсем не знаем, какая литература появится через сто лет. Может, пока люди думают, что поэзия и проза умерли, где-то в темном углу, в глуши, в Сибири или  в пустыне Такла-Макан рождается новый Толстой.

То есть вы все-таки ставите на русскую литературу?

Я думаю, Толстой и Достоевский — величайшие писатели, даже несмотря на то, что русская литература часто находилась под влиянием  западной, она всегда была и будет выше. Почему Толстого читают во всем мире? Как Достоевский чувствовал и передавал все особенности человеческого сознания? Это два великих писателя, которых нужно запомнить.

Я не знаю, какая литература и какие авторы выживут после этого века, потому что мы никогда не знаем, какие гении появятся в будущем и где создадут великие работы. У каждой страны есть свои авторы, достойные памяти. Единственное, я не доверяю тем, кто появляется неожиданно и с большой помпой, как гром среди ясного неба — не доверяю внезапному успеху. Даже Будда Шакьямуни или Сократ были не признаны и осуждались за свои труды современниками, а в наше время у них огромное количество последователей и обожателей. Я живу слишком долго и, возможно, только поэтому я единственный корейский поэт, живущий за счет литературы. Совсем мало писателей, которые живут только за счет своих литературных трудов — почти все преподают или работают в других сферах культуры. Есть несколько авторов, и женщин, со своей особенной творческой и жизненной силой — они очень активны, и этим отличаются от меня. Я не возьмусь делать прогнозы, но могу назвать некоторые имена моих хороших друзей, современных писателей и поэтов: американский поэт Гэрри Шнайдер, французский поэт Мишель Деги, Брайтан Бах — писатель из ЮАР. В моем возрасте тяжело уважать авторов, но, возможно, в будущем эти имена будут признаны.