«Я не ставлю себе таких глобальных задач, как революция»: режиссер Максим Диденко о новом спектакле «Норма» по роману Владимира Сорокина

Максим Диденко — режиссер и хореограф. В 2000-х годах работал актером театра «Derevo», сотрудничал с Русским инженерным театром «АХЕ» и Центром современного искусства «ДАХ». Основал Протеатральное объединение «The Drystone» и «Русскую школу физического театра». Его спектакли можно увидеть в Гоголь-центре, Театре наций, Александринском театре, самые известные за последние годы — «Конармия», иммерсивный проект «Черный русский», «Чапаев и Пустота», «Цирк».

Начнем с главного события — премьеры спектакля «Норма». Почему вы решили сделать постановку именно по этому тексту?

Два с лишним года назад я ставил в Новосибирске спектакль по текстам Рубинштейна и как-то очень погрузился в московский концептуализм как явление. Потом я увидел фотографию с Приговым, Рубинштейном и Сорокиным. Это был снимок 1978 года, мне стало интересно, что тогда писал Сорокин, и  выяснилось, что как раз «Норму».  Меня поразило, насколько этот текст созвучен именно сегодняшней действительности. И конечно, меня впечатлило, насколько сложно он сконструирован. Это такая многосоставная текстовая композиция или инсталляция, и я поначалу даже не представлял себе, как это можно поставить, но идея меня очень увлекла. Я стал ходить по театрам, обсуждать возможность поставить, и с одним театром даже почти получилось, но потом все сорвалось. В итоге единственным человеком, который одобрил идею, стал Дмитрий Брусникин. Его не испугал этот текст — и впоследствии нам с Мастерской Брусникина удалось договориться с Константином Богомоловым поставить спектакль на сцене театра на Малой Бронной.

А вы обсуждали идею с самим Владимиром Сорокиным? Насколько сильно был изменен текст? 

Над текстом работал Валерий Печейкин (драматург Гоголь-центра. — Forbes Life). Когда мы встречались с Сорокиным, он сказал: «Делайте, что хотите, единственное условие — ничего не дописывайте к тексту». Смотреть финальный вариант он не захотел, но я, конечно, рассказал ему об общей идее и сценографии. Там очень важное значение имеет не только текст, но и музыка: в постановку будет включено много, скажем так, оперных фрагментов. Музыку писал Леша Ретинский, современный академический композитор, который живет в Вене.

Мне почему-то казалось, что Сорокин к своим текстам относится более трепетно. 

Мне тоже так казалось, но он просто наотрез отказался читать и как-то участвовать в процессе. Он увидит спектакль только на премьере.

Не расскажете немного об актерском составе спектакля?

Изначально я планировал ставить спектакль с «брусникинцами» (бывшие выпускники мастерской Дмитрия Брусникина в Школе-студии МХАТ. — Forbes Life), но, так как спектакль в итоге будет в театре на Малой Бронной, то и в актерский состав были введены актеры этого театра. На сцене задействованы 13 актеров, но у каждой роли есть свой актерский состав. Так что на репетициях у нас обычно 26 человек. Половина — «брусникинцы», половина — актеры театра на Малой Бронной.

Можно сравнить по масштабу с грандиозным спектаклем «Коллайдер» на Фестивале «Форма». 

Это, конечно, был не совсем театр — но очень крутой опыт. Даже не знаю, к какому жанру его можно было бы отнести: скорее, как мне кажется, он напоминал рок-концерт. Меня поразило, сколько людей изъявили желание принять в нем участие, причем бесплатно. Потому что «Форма» — это андеграундный и очень экспериментальный фестиваль. Художник Павел Пепперштейн в его рамках поставил вообще по сути балет.

Вам тесно в сугубо театральной среде?

Мне нравится исследовать новые жанровые территории, скажем так. Вот, к примеру, недавно я сделал видеоинсталляцю «Дети Баухауса» в Веймаре. Еще с Женей Мандельштамом (креативный продюсер и раввин. — Forbes Life) мы начали снимать веб-сериал «Амрон» (это слово «Норма» наоборот). «Амрон» — это такая православная нейросеть, созданная для выявления русской идеи.

Вам хотелось бы иметь свой театр, свою постоянную труппу?

В принципе мне нравится работать без своей труппы. Все люди, с которыми я работаю, — это моя труппа, пусть формально она и не моя. Я несколько раз в жизни состоял в разных компаниях, проводил по несколько лет с одними и теми же людьми и настолько этого «переел», что предпочитаю больше на такие близкие дистанции с коллегами не заходить. Мне нравится общаться и работать с людьми, не обладая ими.

С чего, кстати, вообще начиналась ваша театральная карьера? 

Вот прямо начиналась она с Ежика. Я его играл в детском саду. Потом я играл роль Нового года: в школьной новогодней постановке играл роль 1985 года. Это было в концертном зале Сельхозинститута. Я же из театральной семьи, так что в спектаклях я играл с детства: моя бабушка — театральный режиссер, и я играл в ее спектаклях, даже ездил на гастроли по пионерским лагерям.

Какой у вас любимый роман Сорокина?

Я бы не назвал «Норму» любимым романом, он мне нравится как явление и концепция. У Сорокина я прочитал практически все: мне нравятся, конечно, «Лед», «Сало». Вот «День опричника» очень классный, да и «Сахарный Кремль». О, еще очень люблю «Тридцатую любовь Марины». А какого-то одного любимого романа точно нет.

Вы действительно готовите вместе с Евгением Мандельштамом спектакль, основанный на алхимическом трактате?

Да, и это будет первое мультимедийное произведение в истории человечества, потому что этот трактат включает в себя гравюру, текст, расшифровывающий эту гравюру, и стихотворение, положенное на музыку. Расшифровав все коды трактата, читатель сможет достичь бессмертия. Поскольку бессмертие — это одна из вещейя. которая нас с Евгением крайне интересует, мы решили взять именно этот трактат и сначала сделать его на улицах Москвы (это спектакль-променад), а потом и в других городах по всему миру.
 
Сейчас театр рассматривается как часть индустрии развлечений: с одной стороны — это аттракцион для интеллектуалов. С другой — театр, как и современное искусство в целом,  активно вовлекается в общественно-политическую повестку, становится рупором определенных идей и инструментом пропаганды. Но ваши спектакли, пусть и заходят на эти территории, все же держатся в стороне: суфийские зикры, оргии, алхимия, самые современные технологии — вы пытаетесь совершить какую то очень глобальную революцию в театральном искусстве, дать ему какой то новый поворот?

Я не ставлю себе таких глобальных задач, как революция. Меня больше увлекает эволюция как гармоничный процесс. Революция всегда означает кровь, боль и смерть. Хотя, будучи человеком молодым, я занимался панк-акционизмом и чувствовал себя революционером. Но, видимо, я постарел, мне скоро уже 40 лет.

Тем не менее появляется мода на эзотерику — недавно открылся алхимический музей в Кронштадте. Вы замечаете эту тенденцию?

В юности я увлекался эзотерикой. Я состоял в одном театре, где эзотерика была во главе угла, а вся остальная деятельность — скорее следствием эзотерических опытов. Меня это довольно сильно травмировало — и тогда я в целом разочаровался в мистическом подходе к искусству, мне это виделось профанацией.

Тема алхимии — не самая известная даже среди интеллектуалов. Есть расхожие мифы о золоте из свинца, эликсире бессмертия, попытках создать искусственного человека —гомункулуса. Что для вас алхимия в современном мире? Как она соотносится с квантовой физикой, генной инженерией и цифровым бессмертием?

Все, что касается науки, психологии, современного искусства, во многом похоже на алхимию. Мне кажется, что многие практики в принципе имеют бесконечное число пересечений. В этом смысле мне нравится путь и способ мышления Далай-Ламы: он часто встречается с учеными из разных областей, и это помогает ему объединять свои знания и представления религиозной сферы с научным подходом, и это заслуживает уважения.

Можно ли прожить на деньги, зарабатывая исключительно театром?

Можно, но надо много и радостно трудиться.