Она отказалась молчать. Нобелевский лауреат Надия Мурад о жизни в плену

Нобелевскую премию мира в этом году получила 25-летняя Надия Мурад, иракская правозащитница езидского происхождения, пережившая сексуальное рабство в ИГ (террористическая группировка, запрещенная в России), автор книги «Последняя девушка. История моего плена и мое сражение с «Исламским государством». Вместе с Надией, которой удалось выбраться из плена и стать голосом всех женщин, пострадавших от террористов, премию получил хирург Дени Муквеге из Демократической Республики Конго. Нобелевский комитет сообщил, что они получили эту награду «за их усилия, направленные на прекращение использования сексуального насилия в качестве оружия войны и вооруженных конфликтов».

Книга Надии Мурад «Последняя девушка» вышла на русском языке в издательстве «Бомбора». Forbes Life публикует выдержки из книги с предисловием Амаль Клуни.

Предисловие к книге «Последняя девушка»

Надия Мурад — не просто мой клиент, она моя подруга. Когда нас представили друг другу в Лондоне, она попросила меня выступить в качестве ее адвоката. Она объяснила, что не собирается предоставлять средства, что ее случай, скорее всего, будет разбираться долго, а на успех надеяться не стоит. Но, как она сказала, прежде чем я приму решение, я должна ее выслушать.

В 2014 году ИГИЛ напало на деревню Надии в Ираке, сломав жизнь этой студентке в возрасте двадцати одного года. Она видела собственными глазами, как ее мать и братьев уводят на расстрел, а саму ее по очереди покупали разные боевики ИГИЛ. Перед изнасилованием ее заставляли молиться и наносить на лицо косметику, а однажды, когда она лежала без сознания, на нее набросилась целая группа мужчин. Она показывала мне ожоги от сигарет и шрамы от избиений. И она рассказала мне, как издевавшиеся над ней боевики называли ее «грязной неверной», хвастаясь тем, что захватили женщин-езидок, а вскоре и вовсе сотрут с лица земли их религию.

Надия — одна из нескольких тысяч езидских женщин, которых ИГИЛ продавало на рынках и на Facebook, порой всего за двадцать долларов. Мать Надии была одной из восьмидесяти пожилых женщин, которых казнили и похоронили в общей могиле. Шесть ее братьев вошли в число нескольких сотен мужчин, которых убили только за один день.

То, о чем поведала мне Надия, — это геноцид. А геноцид не происходит случайно. Его планируют. До начала геноцида «Департамент исследований и фетв» ИГИЛ изучал культуру езидов и пришел к выводу, что езиды, будучи курдскоговорящей народностью, не имеющей священного писания, являются неверными и что их порабощение соответствует «прочно установленным правилам шариата». Вот почему, согласно извращенной морали ИГИЛ, езидов — в отличие от христиан, шиитов и некоторых других групп — можно подвергать систематическому насилию. По сути, это лучший способ избавиться от них.

Далее последовал настоящий ад в промышленном размахе с бюрократическим оттенком. ИГИЛ даже издало брошюру под названием «Вопросы и ответы относительно взятия в плен и порабощения», в которых в виде вопросов и ответов излагались основные правила.

«Вопрос: Допускается ли вступать в половое сношение с рабыней, не достигшей половой зрелости? Ответ: Вступать в половое сношение с рабыней, не достигшей половой зрелости, допускается, если она готова к сношению. Вопрос: Можно ли продавать пленницу? Ответ: Пленниц и рабынь можно покупать, продавать или дарить, потому что это всего лишь собственность».

Когда Надия поведала мне в Лондоне свою историю, с начала развязанного ИГИЛ геноцида против езидов прошло почти два года. Тысячи езидских женщин и детей до сих пор удерживаются в плену ИГИЛ, но пока что ни один член ИГИЛ нигде в мире не предстал перед судом за эти преступления. Их свидетельства либо утеряны, либо уничтожены. Перспективы судебного преследования выглядят далеко не радужными.

Конечно, я взялась за это дело. Вместе с Надией мы более года добивались справедливости. Мы неоднократно встречались с представителями иракского правительства, представителями ООН, членами Совета безопасности ООН и жертвами ИГИЛ. Я готовила доклады, составляла проекты документов, проводила судебный анализ и выступала с речами, призывая ООН к действию. Большинство из наших собеседников утверждали, что это невозможно: Совет безопасности годами не предпринимал никаких действий в сфере международного правосудия.

Но пока я писала это предисловие, Совет безопасности ООН принял эпохальную резолюцию по созданию группы по сбору доказательств преступлений, совершенных ИГИЛ в Ираке. Это огромная победа для Надии и всех жертв ИГИЛ, поскольку это означает, что доказательства будут сохранены и что отдельные члены ИГИЛ предстанут перед судом. Я сидела вместе с Надией в Совете безопасности, когда эту резолюцию принимали единогласно. Увидев, как пятнадцать рук поднялись вверх, мы с Надией переглянулись и улыбнулись.

Моя работа правозащитника часто состоит в том, чтобы говорить от имени тех, кому затыкают рот: от имени журналистов за решеткой или жертв военных преступлений, которым чинят различные препоны в судах. Нет никаких сомнений в том, что ИГИЛ попыталось заткнуть рот Надие, когда ее похищали, порабощали, насиловали и пытали, когда в один день убили семь членов ее семьи.

Но Надия отказалась молчать. Она бросила вызов всем ярлыкам, которые навешивали на нее со дня ее рождения: Сирота, Жертва насилия, Рабыня, Беженка. Она сама решила, кто она: Выжившая. Номинант Нобелевской премии. Посол доброй воли ООН. А теперь еще и автор книги.

С тех пор, как я познакомилась с Надией, она не только обрела свой голос, но и стала голосом каждого пострадавшего от геноцида езида, каждой изнасилованной женщины, каждого оставленного в трудных условиях беженца. Те, кто надеялись жестокостью заставить ее молчать, ошибались.

Дух Надии Мурад не сломлен, и рот ей не заткнуть. Благодаря этой книге ее голос зазвучал еще громче.

Надия Мурад о встрече с ИГИЛ

«После падения Мосула Региональное правительство Курдистана (КРГ) прислало дополнительные отряды пешмерга для охраны Синджара и езидских поселений. Приехавшие на грузовиках солдаты уверяли, что они защитят нас. Некоторые наши люди, напуганные усилением ИГИЛ, считали, что в Иракском Курдистане безопаснее. Они хотели покинуть Синджар и переехать в курдские лагеря, куда наряду с сирийскими беженцами уже стекались христиане, шииты и сунниты. Но курдские власти советовали нам этого не делать. Езидов, направлявшихся в Иракский Курдистан, останавливали и отправляли обратно. Курды на блокпостах вокруг деревень говорили, что беспокоиться нам не о чем.

Некоторые уверяли, что оставаться в Кочо сродни самоубийству.

«Мы с трех сторон окружены ДАИШ! (Арабская аббревиатура ИГИЛ)» — восклицали они и были правы: к врагу не вела только одна дорога от нас в Сирию. Но жители Кочо были гордыми. Мы не хотели оставлять свое имущество, нажитое тяжелым трудом: бетонные дома, на которые семьи копили всю жизнь, школы, стада овец, комнаты, где рождались наши дети. Кроме того, многие иракцы сомневались в праве езидов на Синджар, и нам казалось, что если мы уедем, то докажем их правоту; они подумают, что мы не так уж и привязаны к этим местам. Ахмед Джассо созвал собрание в джевате и объявил общее решение: «Остаемся!» Наверное, он верил, что нам помогут наши добрососедские отношения с арабами-суннитами. И мы остались.

Моя мать старалась поддерживать в нашем доме обычный распорядок, но все же мы с подозрением относились к каждому чужаку и любому угрожающему звуку. Однажды июльской ночью, часов в одиннадцать, мы с Адки, Катрин, Хайри и Хезни пошли измельчить сено для животных. Летом слишком жарко, поэтому мы обычно работали на ферме после ужина, когда светила луна, а воздух был прохладнее. Мы шли медленно. Измельчать сено — тяжелая работа, и никто из нас не спешил за нее браться. Мы всегда возвращались домой, с головы до ног покрытые пылью, с зудом по всему телу и с мозолями на руках.

Потом мы все же приступили к работе, мы с Катрин стояли в прицепе и складывали сено, которое другие подавали нам с земли. При этом мы перебрасывались шутками, но меньше обычного. В открытом поле видно далеко вокруг, и нас не покидали мысли о том, что же происходит там, в темноте. Неожиданно дорога на юг озарилась огнями. Мы замерли. Огни становились все ярче. К нам приближалась целая колонна больших бронированных грузовиков вроде тех, которые перевозят солдат.

«Уходим», — пробормотала Катрин. Мы с ней испугались сильнее всех. Но Адки отказалась. «Нам нужно работать, — сказала она, подбрасывая пригоршни сена в измельчитель. — Нельзя же все время бояться».

Хайри отработал девять лет в патрульной службе и лучше других знал, что происходит за пределами Кочо. Отшвырнув сено, он прислонил ладонь к глазам, защищая их от света фар. «Это колонна Исламского государства, — сказал он. — Похоже, его боевики направляются к границе с Сирией». Никто не ожидал, что они так близко.

О жизни в плену

Боевик в проходе был высоким мужчиной лет тридцати пяти по имени Абу Батат. Похоже, ему нравилась его работа. Он останавливался у какого-нибудь ряда и высматривал девушек, которые отворачивались или делали вид, что спят. Выхватывая какую-нибудь из них, он приказывал ей перейти в конец автобуса и прислониться к стене. «Улыбку!» — говорил он, снимая ее на свой мобильный телефон, и смеялся, довольный выражением ужаса на лице девушки. Когда девушка от страха опускала взгляд, он орал: «Подними голову!» С каждым разом он становился все смелее и наглее.

Я закрыла глаза и попыталась отрешиться от происходящего. Несмотря на страх, я так устала, что быстро заснула. Но спать было неудобно, и каждый раз, когда моя голова откидывалась назад, я вздрагивала, открывала глаза, смотрела в переднее стекло и вспоминала, где нахожусь.

Я не могла сказать с уверенностью, но, похоже, мы ехали в Мосул, который был столицей Исламского государства в Ираке. Захват этого города стал великой победой ИГИЛ, и в Сети выкладывали видео о том, как празднуют боевики, заняв улицы с административными зданиями и перекрыв дороги вокруг Мосула. Курды и иракские военные поклялись, что отберут город у Исламского государства, чего бы это им ни стоило и сколько бы лет ни заняло. «Но у нас нет в запасе никаких лет», —подумала я, снова погружаясь в сон.

Вдруг я почувствовала на своем левом плече руку и, открыв глаза, увидела, как надо мной стоит Абу Батат с кривой ухмылкой на лице и сверлит меня своими зелеными глазами.

Мое лицо находилось почти на уровне его пистолета на поясе, и я словно окаменела, потеряв способность двигаться.

Его рука погладила мою шею, а потом спустилась ниже, остановившись на груди. Меня словно обожгло пламенем — никто еще ни разу не прикасался ко мне так откровенно. Я открыла глаза, но не осмеливалась повернуться и смотрела только перед собой. Абу Батат пролез рукой мне под платье и резко схватил за грудь, словно хотел сделать мне больно, а затем отошел.

Каждая секунда в плену ИГИЛ казалась мне медленным и болезненным умиранием, ведущим к смерти тела и души. Я начала умирать с того момента, когда ко мне в автобусе подошел Абу Батат. Я родилась в деревне и воспитывалась в приличной семье. Всякий раз, когда я выходила из дома, мама внимательно оглядывала меня и говорила: «Застегнись. Будь хорошей девочкой». А теперь ко мне грубо прикасался незнакомец, и я не могла ничего сделать. Абу Батат продолжал расхаживать по автобусу и хватать девушек, сидевших вдоль прохода, как будто мы не были людьми и как будто он совсем не боялся, что мы можем обидеться или разозлиться. Когда он снова подошел ко мне, я схватила его за руку и попыталась не дать ему пролезть мне под платье. Говорить я не могла от страха, я только плакала, и мои слезы капали ему на руку, но он не остановился. «Такие вещи происходят, когда люди любят друг друга и вступают в брак», — думала я. Именно так я воспринимала мир с тех пор, как повзрослела достаточно, чтобы понимать, что такое брак и зачем в Кочо отмечают свадьбы, — до того момента, когда Абу Батат дотронулся до меня, разбив все мои прежние представления.

— Он делает это со всеми девушками вдоль прохода, — прошептала моя соседка. — Он всех трогает.

— Пожалуйста, поменяйся со мной, — попросила я ее. — Я не хочу, чтобы он еще раз ко мне прикоснулся.

— Не могу, — ответила она. — Я боюсь.

Абу Батат продолжал расхаживать взад-вперед, задерживаясь у понравившихся ему девушек. Закрыв глаза, я слышала шуршание его мешковатых белых штанов и шлепанье сандалий. Иногда по рации, которую он держал в руках, раздавались какие-то фразы на арабском, но из-за помех нельзя было разобрать, что там говорят. Каждый раз, проходя мимо меня, он клал мне руку на плечо и касался груди, а потом шел дальше. Я вспотела так, как если бы стояла под душем. Обратив внимание на то, что он избегает девушек, которых вырвало, я засунула пальцы в рот, надеясь вызвать рвоту и забрызгать платье, но у меня ничего не получилось. Я только задохнулась и закашлялась, но ничего не выплеснулось у меня изо рта.

Автобус остановился в Талль-Афаре — в городе милях в тридцати от Синджара, населенном преимущественно туркменами, и боевики стали разговаривать по телефонам и по рациям, чтобы узнать, чего от них требует командование.

— Мальчиков велели высадить здесь, — сообщил водитель Абу Батату, и они оба вышли из автобуса. Через переднее стекло я видела, как Абу Батат разговаривает с другими боевиками, и гадала, о чем они говорят. Три четверти населения Талль-Афара составляли туркмены-сунниты, а шииты с приближением ИГИЛ покинули город, оставив его боевикам.

У меня болела левая часть тела, к которой прикасался Абу Батат, и я молилась, чтобы он не вернулся, но через несколько минут он пришел, и мы поехали дальше. Через стекло я увидела, что один автобус остался позади. Позже я узнала, что в нем находились мальчики, в том числе и мой племянник Малик, которым игиловцы промывали мозги, убеждая их присоединиться к террористической группировке. В боевых действиях они использовали мальчиков как живой щит и как террористов-смертников.

«Долго ты так просто здесь не просидишь»

Вернувшись в комнату, я спросила женщину:

— Что тут вообще происходит? Что с тобой сделали?

— Ты на самом деле хочешь знать? — вздохнула она, и я кивнула. — В первый день, третьего августа, сюда привезли около четырех сотен езидских женщин и детей, — начала она. — Это центр Исламского государства, где живут и работают боевики. Поэтому их тут так много.

Она помолчала и посмотрела на меня.

— Но здесь также продают и отдают нас.

— А почему тебя не продали?

— Потому что я замужем, и они ждут, пока пройдет сорок дней, а потом отдадут какому-нибудь боевику в качестве «сабия». Таково одно из их правил. Я не знаю, когда придут за тобой. Если они не выберут тебя сегодня, то точно выберут завтра. Каждый раз, как они приходят, они забирают кого-нибудь с собой. Потом женщин насилуют и некоторых приводят обратно, а других держат при себе. Иногда они насилуют их прямо тут, в доме, а после этого возвращают в ту комнату, откуда привели.

Я сидела молча. Боль от ожогов постепенно росла, словно медленно закипающий чайник, и я поморщилась.

— Хочешь таблетку от боли? — спросила женщина, но я покачала головой.

— Не люблю таблетки.

— Тогда попей, — сказала она и протянула мне бутылку с теплой водой.

Я поблагодарила ее и немного выпила. Ее младенец затих и закрыл глаза, засыпая.

— Долго ты так просто здесь не просидишь, — продолжила она более тихим голосом. — Они обязательно придут, заберут тебя и изнасилуют. Некоторые девушки пачкают себе лица пеплом или грязью, стараются растрепать волосы, но это не помогает, потому что они заставляют их мыться и прихорашиваться. Другие пытались покончить с собой, перерезав вены на руках, вон там. — Она показала на уборную. — Там до сих пор есть пятна на стенах, которые не заметили уборщицы.

Она не успокаивала меня и не говорила, что все будет хорошо. Когда она замолчала, я прислонилась к ее плечу рядом с заснувшим ребенком.

О торговле людьми

Пока мы жили в этом доме, стало ясно, что торговля людьми в захваченном ИГИЛ Мосуле была поставлена на широкую ногу. Тысячи езидских девушек похищали из домов и продавали или дарили высокопоставленным командирам и шейхам, развозя их по разным городам Ирака и Сирии. Боевикам было все равно, покончит ли какая-нибудь девушка самоубийством или нет. Пусть даже сотня; наша смерть для ИГИЛ ничего не значила, и они не стали бы после этого обращаться лучше с остальными. Кроме того, уже потеряв несколько рабынь, боевики усилили охрану и следили, чтобы мы не перерезали себе вены, не удушили себя платками и не умерли от ран.

В комнату вошел боевик и потребовал, чтобы мы сдали все имеющиеся у нас документы.

— Любые бумаги, в которых говорится, что вы езиды, — сказал он, показывая на сумку.

Внизу они свалили в кучу все собранные документы — удостоверения личности, продовольственные карточки, свидетельства о рождении — и сожгли их; остался только пепел на земле. Казалось, сжигая наши документы, они уничтожали свидетельства нашего существования в Ираке. Я отдала все, что у меня было, кроме продовольственной карточки матери, которую затолкала под бюстгальтер. Это все, что осталось у меня от нее.

В уборной я побрызгала водой на лицо и руки. Над раковиной висело зеркало, но я не поднимала голову. Я не могла заставить себя посмотреть на свое отражение.

Я подозревала, что уже не узнаю девушку в зеркале. На стене над душем краснел кровавый след, о котором мне ночью рассказывала женщина. Небольшое красновато-коричневое пятно — все, что осталось от езидской девушки, которая заходила сюда до меня.

***

Нападение на Синджар и захват девушек в качестве секс-рабынь не было спонтанным решением какого-нибудь боевика в пылу сражения. ИГИЛ спланировало все это заранее: как они захватят наши дома, как отберут девушек, кто будет «сабия», кого дарить, а кого продавать. Они даже обсуждали этот вопрос в своем красочном пропагандистском журнале «Дабик», привлекая на свою сторону новичков. На своих базах в Сирии и Ираке они несколько месяцев составляли планы работорговли, определяя, что дозволяется, а что нет по исламским законам, и записали эти жестокие правила, чтобы им следовали все члены Исламского государства.

Ознакомиться с этими положениями может каждый — их подробности изложены в инструкции, изданной Департаментом исследований и фатвы Исламского государства. Они производят гнетущее впечатление отчасти из-за самой темы и отчасти из-за того, как ее формулирует ИГИЛ — как будто это государственный закон, авторы которого полностью уверены, что их поступки оправданы Кораном.

«Сабия» можно подарить или продать по прихоти хозяина, «потому что они просто собственность», — говорится в инструкции Исламского государства. Женщин нельзя отделять от маленьких детей — поэтому Дималь и Адки оставили в Солахе — но больших детей, как Малика, забирать у матерей можно. Существуют правила относительно того, что делать, если сабия забеременеет (тогда ее нельзя продавать), или если ее хозяин умрет (она передается как «часть его наследства»). Хозяин может заниматься сексом с несовершеннолетней рабыней, если она «подходит для полового сношения», а если нет, то полагается «наслаждаться ею, не вступая в сношение».

Большинство таких правил ссылается на Коран и средневековые исламские законы, которые ИГИЛ применяет избирательно и ждет от своих последователей их буквального исполнения.

Это ужасный документ. Но ИГИЛ и его члены далеко не первые, кто придумал такое. Изнасилование использовалось в войнах как своеобразное оружие на протяжении всей истории. Я никогда не думала, что у меня будет что-то общее с женщинами Руанды — раньше я вообще не знала, что существует такая страна, — а теперь меня сравнивают с жертвами тамошних военных преступлений, таких страшных, что обсуждать их стали только за шестнадцать лет до того, как ИГИЛ пришло в Синджар.