Перед приездом на этот Каннский кинофестиваль меня – первый раз в жизни — волновали не столько фильмы, сколько готовность французов к различным провокациям (не хочу, боясь сглазить фестиваль, использовать более точные выражения).
Вчера, в первый день фестиваля, когда и состоялось открытие (где был показан вне конкурса французский фильм любимого во Франции, но мало известного в мире режиссера Арно Деплешана), я понял, что французы либо слишком доверчивы, либо безалаберны.
Либо – еще один вариант – не хотят показать миру, что боятся террористических угроз и доверяют собственным мусульманам.
Я не стал бегать по Канну, чтобы оценить, насколько надежно отсечены въезды на набережную Круазетт, чтобы никто не смог ворваться на нее на смертоносном грузовике. Таких въездов мало, и еще вчера утром их не перекрыли: по Круазетт спокойно курсировали автобусы – с поправкой на то, что вечерняя толпа у знаменитой красной лестницы уже собиралась, и автобусы застревали в пробке.
Но новые меры безопасности я все же заметил. Когда я шел на вечерний показ для прессы фильма Андрея Звягинцева «Нелюбовь» (официальная премьера состоится сегодня, но все равно получается, что в Канне-2017 из картин конкурсной программы «Нелюбовь» была показана первой), меня впервые остановили еще при выходе на Круазетт напротив главного фестивального дворца трое полицейских с автоматами. Такого раньше не бывало. Попросили открыть рюкзак. Ну открыл. Они сделали вид, будто взглянули в одно из его отделений. Я достал фестивальную аккредитацию, они извинились, я пошел дальше. Но вообще-то так можно пронести и килограмм пластита.
Потом мою сумку проверили еще раз уже при входе в фойе – второго по величине каннского зала — «Дебюсси», и тоже бегло, потому что нельзя же всерьез за десять секунд изучить, что проносят на сеанс 1200 человек (а в главном зале «Люмьер» и вовсе 2300 мест), – так все графики показов сорвутся. Потом – еще одна новинка – я прошел через рамку металлоискателя, которые теперь стоят перед всеми залами и соединяющим их пресс-центром. Потом охранники – уже фестивальные – пропикали меня какими-то приборчиками, напоминающими помесь ручки от зонтика с палкой-копалкой.
Лучше бы они собаку рядом посадили, натасканную на поиск пакостей и опасностей.
После этого я и посмотрел первый конкурсный фильм фестиваля – «Нелюбовь» Звягинцева, одним из вдохновителей которого, по словам самого режиссера, стали знаменитые «Сцены из супружеской жизни» Ингмара Бергмана.
Звягинцев, наряду с Сокуровым, — один из двух самых известных и титулованных в современном киномире отечественных кинорежиссеров. Еще лет двадцать назад эти позиции принадлежали братьям Михалковым. Фильмы Звягинцева и Сокурова совершенно не похожи по стилю и темам – тем удивительнее, что оба вышли из Брессона, Тарковского и Бергмана, другое дело, что Звягинцев – еще и во многом из Антониони.
Звягинцев не казался режиссером, склонным к социальному кино. Впрочем, Сокуров не казался тем более. Его «Елена» и еще в большей степени «Левиафан» стали тем не менее едва ли не самыми жесткими в нашем кино высказываниями о современной российской действительности. В частности, «Левиафан» — о цинизме церкви. Не зря, когда фильм оказался номинирован на «Оскар» за лучшую иностранную картину, против него была организована злобная и очень слаженная, явно не самодеятельная кампания в социальных сетях. Прежде, если наш фильм (редко когда) выдвигали на «Оскар» — все наши СМИ радовались. Тут же – злоба и пожелание неудачи. Хотя лучшего фильма в России 2010-х, пожалуй, не было.
В «Нелюбви» Звягинцев вроде бы уходит от жесткой социальности, сосредотачиваясь на том, что ему более близко: собственно человек, его психологические и экзистенциальные проблемы.
Однако с самого начала фильм (вызвавший, кстати, после показа для прессы крики «Браво!») развивается странновато. Сначала идут статичные кадры черно-белого зимнего леса с речкой. Потом – цветной, но столь же статичный кадр – какого-то… чуть не написал «советского»… учреждения за забором, над дверью которого развевается наш триколор. Из дверей начинают выскакивать подростки. «Подождите меня», — кричит кто-то. Ага, это школа. После этого один из мальчиков, которому, как вскоре выяснится, 12, идет лесом домой. За лесом возвышаются панельные многоэтажки. Некий новый московский спальный район. По дороге мальчик находит ленточку, какими обычно оцепляют места преступления. Я же подумал: как это рискованно — при всех наших известных парковых маньяках в одиночку идти из школы даже не лесопарком, а лесом.
Между тем дома не веселее. Потому что родители разводятся. Они искренне ненавидят друг друга. У них уже есть новые пары. Они пытаются продать квартиру. В разговорах друг с другом эти люди, по нынешним сниженным понятиям интеллигентные, легко используют мат. В очередной раз убеждаюсь в том, насколько он уместен у Звягинцева. Да я и сам его использую, поскольку свое отношение к российским реалиям иначе не выразишь.
В конечном счете фильм о том, что наши люди от молодости до старости остаются инфантильными. Они сдуру женятся. Потом столь же сдуру, возненавидев друг друга, разводятся.
А заложниками всегда оказываются дети.
Для такого режиссера, как Звягинцев, тема может оказаться чересчур простой. Но у Звягинцева всегда есть второй план, и этот план у него теперь традиционно социальный.
Инфантильности, безответственности и глупости современного русского народонаселения, по Звягинцеву, содействует государство с его убогими СМИ. Что публике внушают, о том публика и говорит, а реальные проблемы ей до лампочки. В «Нелюбви» очень точно можно определить время действия – два с небольшим года. Начало – осень 2012-го, когда у сотрудников крупной компании нет иных забот, кроме как гадать: наступит в декабре конец света или нет. Финал – зима. Вероятно, это та же зима, которую демонстрирует пролог к фильму. Ничего в природе не изменилось. Ничего не изменилось ни в стране, ни в людях. Но только теперь новый начальник главных СМИ Киселев с блеском маньяка в глазах вещает об Украине и войне в Донбассе. Значит, 2014-й.
И вот более скрытое. Это из интервью Звягинцева: наше государство равнодушно к гражданам. В итоге это воспитывает в них равнодушие (это как минимум) и нелюбовь друг к другу. У нас нет общества. У нас почти нет бескорыстных объединений, таких, как те волонтеры, что ищут пропавшего мальчика.