Хореограф Борис Эйфман: «Я как Моисей. 40 лет хожу и надо еще идти»

В этом году Санкт-петербургскому государственному академическому театру балета Бориса Эйфмана — 40 лет.  О свободе творчества и о власти,  о том, как выпустить премьеру за семь дней, Борис Эйфман рассказал Forbes Life накануне премьеры.

— Сегодня принято считать, что 40 это новые 14. Вы согласны? По-вашему, сорок лет это много?
— Это практически вся моя сознательная творческая жизнь. А другой жизни — кроме творческой — у меня и нет. Моисей 40 лет скитался со своим народом по пустыне, перед тем как привел его в Землю Обетованную. И он водил соплеменников не просто так: ждал появления нового поколения с совершенно другим мышлением. Так и я. 40 лет хождений по мукам. Сам порой не понимаю, как я все выдержал. Мы начали в 1977-м в Советском Союзе. За каждый спектакль приходилось бороться с художественным советом, который меня всякий раз уничтожал. Ни одна моя постановка не проходила без нескольких переделок. Как мне тогда надоело слушать, что мои спектакли – не хореография, а порнография. Люди из обкома учили меня, как сочинять балеты, как танцовщик должен подходить к партнерше — справа или слева. Абсурд! Меня не выпускали заграницу. Театр выезжал, а я оставался. А если задавал вопросы, ответ был с намеком: «Поезжайте. Выпустим. Но в один конец». 10 лет я ощущал себя в родной стране человеком второго сорта. А в 1986-м году я начал ставить спектакль «Мастер и Маргарита», в котором показывал сумасшедший дом, где перевоспитывали инакомыслящих. Думал, это будет мой последний балет. Поставлю, покажу худсовету и закрою театр. Спектакль я сдавал комиссии в 1987-м. И те же люди, которые еще год назад меня уничтожали, вдруг сказали: «Ну вот, смотрите: это искусство новой России». И так я в одночасье из диссидента превратился чуть ли не в народного героя.
Позже началась новая страница в истории нашего театра. Нас стало поддерживать государство. Мы получили возможность сочинять современный хореографический репертуар без цензуры и госзаказа.

— Все эти годы государство обещало построить вам Дворец танца.
— Да, уже 20 лет ждем. Думали, к 40-летию театра получим свой дом – но не сложилось. Сначала я очень расстроился. А потом решил, что, видимо, у меня более сложная участь, нежели у Моисея, и я должен еще идти и идти. Но жить ожиданием я не хочу. Я верю в судьбу, в свое предназначение. Значит – я должен продолжать сочинять и сочинять новые балеты.

( История со строительством здания для театра балета Бориса Эйфмана – Дворца танца — давняя. Впервые о нем заговорили около 20 лет назад. Сроки реализации проекта назывались разные. В 2003 году Владимир Путин подписал поручение «О строительстве Дворца танца и многофункционального комплекса «Набережная Европы». В 2006 делу дали ход, в 2009 году был объявлен международный конкурс на создание архитектурного проекта. Победителем стала голландская компания UN Studio. Дворец танца изначально планировалось построить к 2014 году на деньги ВТБ в рамках квартала элитной недвижимости на Петроградской стороне. Но через некоторое время участок был перепрофилирован под комплекс зданий для высших судебных органов России, изъят у ВТБ, который в качестве компенсации за нереализованный проект получил из бюджета по разным данным от 10 до 11.9 млрд рублей. 
В 2013 году проектом Дворца занялся архитектор Максим Атаянц, чья мастерская выиграла конкурс на проектирование судебного квартала, «обременением» к которому стала постройка Дворца танца. И речь шла об открытии театра сначала в 2016, потом в 2018 году. Однако 1 февраля 2016 года стало известно, что стройку передали в ведомство архитектора Евгения Герасимова и его партнеров. В частности, архитектора Сергея Чобана. Именно они создадут на Петроградской стороне новое городское пространство – судебный квартал, большой парк и Дворец танца (35,735 млрд руб). Правда, теперь речь идет о 2021 годе, — прим. Forbes Life).

— Что если Дворец танца – это конец кочевой, гастрольной жизни, к которой вы привыкли за 40 лет?
— Я готов пойти на эксперимент над собой и, не останавливая творческий процесс, заняться обустройством театра. Стационарный театр, в первую очередь, дает возможность работать над созданием идеального спектакля. Вот смотрите: у нас премьера. На выпуск есть всего неделя. За семь дней надо поставить декорации, свет, выcтроить мизансцены с артистами, соединить танцовщиков с техникой и сценографией, создать гармонию в пространстве. Семь дней — это невероятно мало. А иначе никак. Мы же арендуем площадки.

— Почему к юбилею вы решили сделать новую редакцию именно «Русского Гамлета»?
— Когда казалось, что до появления Дворца танца остается не более двух лет, я осознал: нам нужно расширять репертуар. Необходимо вернуть на сцену спектакли, которые ушли. Ушли не по моему желанию. Сегодня мы зависим от импресарио. Если импресарио выбирает конкретный спектакль, театр везет эту постановку на гастроли, если же не выбирает — мы спектакль не показываем. Когда труппа не исполняет балет на протяжении нескольких лет, он выпадает из репертуара. Мне захотелось восстановить спектакли с новыми артистами. Речь о постановках 1990-х, о балетах «Реквием», «Чайковский», «Карамазовы», «Красная Жизель». И вот пятый спектакль – «Русский Гамлет». Но когда я посмотрел видео, понял: это балеты XX века, балеты прошлого. Они достойные, получили признание в мире. Но я не вижу в них исчерпывающего раскрытия тем, которые волнуют меня в настоящий момент. В итоге, по сути, я поставил пять новых балетов. Например, возрожденный «Русский Гамлет» — это 95% новой, оригинальной хореографии.

— Вы не жалеете, что когда-то не уехали со своей труппой на гастроли и не попросили политического убежища?
— В своей жизни я принял несколько ключевых, стратегически правильных решений. Одно из них — не эмигрировать. Да, когда уже совсем допекали, возникали какие-то отчаянные мысли, не скрою. И были приглашения, предложения. Но я интуитивно понимал: мне нельзя уезжать. Я не просто танцмейстер, я — художник. Художник с еврейскими корнями, сын своих родителей. Я унаследовал от них работоспособность, терпимость, мудрость. Но при этом я – человек русской культуры. Я на ней воспитан, и она мне бесконечно близка. Я не ставлю танцы, а реализовываю свой внутренний мир. Жить не в своей культуре и при этом реализовывать себя невозможно. Я не мог бы уехать от самого себя. Все мои спектакли — отражение и развитие великих традиций русского психологического театра. Что бы я ни ставил. 30 лет назад я не знал, что будет со мной и с моей труппой. Но чувствовал: если уеду — пропаду. А сегодня я счастлив, что имею возможность представлять в мире современное российское балетное искусство. Так что у меня счастливая судьба.