Цари и журналисты: почему журналистика в России всегда была обречена на цензуру

Журналистика и цензура традиционно соседствуют в российской истории. Само слово «журналистика» придумал Николай Полевой, издатель «Московского телеграфа» — одного из самых популярных русских журналов 1820–1830-х годов.

Причем этот журнал был закрыт по личному приказу императора Николая I из-за театральной рецензии.

История была более значимой, чем каприз монарха. Николай последовательно продвигал принцип «национализации империи», при котором легитимность монархии связывалась не только с божественной волей, но и с российской историей, что, кстати, соответствовало европейской моде того времени. Любимым архитектором государя был Константин Тон, переосмысливавший традиции древнерусского церковного зодчества. Первой русской национальной оперой стала глинковская «Жизнь за царя», прославлявшая простого крестьянина, спасшего будущего монарха. В университетах пропагандировалась уваровская триада, в которой с привычными православием и самодержавием соседствовала народность. А образцовой национальной пьесой должно было стать сочинение драматурга Нестора Кукольника «Рука Всевышнего Отечество спасла», посвященное Смутному времени. Эта масштабная постановка 1834 года в Александринском театре с участием множества звезд сцены привлекла внимание царя, наградившего автора бриллиантовым перстнем. И было за что — в финале пьесы князь Пожарский прославлял николаевскую Россию в следующих патетических выражениях:

Огромна Русь от моря и до моря! 

Орлы сидят по четырем концам!

На севере безбрежный океан, 

На юге — нет конца!.. Все это — Русь!

И вдруг какой-то Полевой, купеческий сын и «писака», посмел негативно отозваться о столь благонамеренном и полезном для государственных интересов произведении! Реакция была жесткой — впрочем, в истории осталась не пьеса (действительно бывшая не слишком удачной), а хлесткая эпиграмма:

Рука Всевышнего три чуда совершила:

Отечество спасла,

Поэту ход дала

И Полевого удушила.

Однако сам Полевой царскую волю учел — и более не вступал в конфликт с властью, хотя продолжал заниматься журналистикой.

Напротив, он стал сторонником «официальной народности» и автором патриотических пьес, обладавших не лучшими литературными достоинствами, чем драма Кукольника. Правда, некоторое время ему пришлось публиковаться анонимно, но затем и это неформальное ограничение было отменено. Но другого такого же яркого и интересного издания, как «Московский телеграф», он больше никогда не выпускал — «драйв» пропал, замененный желанием не совершить политическую ошибку и не допустить противоречие с официальной линией.

Сам Николай I не был сторонником запретов всего и вся, хотя в начале его царствования был принят крайне жесткий (так называемый чугунный) цензурный устав 1826 года, фактически запрещавший обсуждение любых общественно значимых тем, в том числе публикацию философских сочинений, «наполненных пагубными мудрствованиями новейших времен». Понятно, что под это крайне расплывчатое определение можно было подвести любую работу по философии. Но этот устав был разработан еще в последние годы правления Александра I, и царь быстро исправил ошибку — в 1828 году вышел новый цензурный устав, не столь реакционный, сокращавший произвол цензоров.

Впрочем, самодержавная царская воля действовала в обход всяких уставов — и не только в истории с «рукой Отечества». Не менее скандальной стала история с московским профессором Николаем Надеждиным, издававшим журнал «Телескоп». В 1836 году, желая поднять падавший тираж своего издания, он опубликовал первое «Философическое письмо» Петра Чаадаева, идеи которого полностью противоречили николаевскому представлению о величии России. В результате по царской воле автор был признан сумасшедшим, а редактора, недооценившего степень «опасности» опубликованного им текста, сослали в глухой Усть-Сысольск (ныне Сыктывкар).

Однако вскоре профессора перевели в Вологду — город губернский, хотя и не университетский, а затем вообще простили. В последующем его приняли на службу в Министерство внутренних дел, где он никогда не совершал политических ошибок.

Николаевское царствование во многом определило алгоритм взаимоотношений издателей и государства в России.

Жесткость цензуры дополнялась вынужденной самоцензурой — журналистов не прельщала возможность познакомиться с красотами усть-сысольской природы. Неудивительно, что даже после резкого ужесточения запретов в 1848 году (русские власти сильно испугались европейских революций) такие подозрительные для реакционеров журналы, как «Отечественные записки» и «Современник», не были запрещены. Их издатели отказались от критики власти и смогли продержаться до конца николаевского правления и начала либерализации, предшествовавшей Великим реформам Александра II. Парадоксально, но самый большой скандал произошел с журналом «Современник» после публикации статьи в защиту российских университетов, инспирированной тем самым министром Уваровым, которому принадлежит авторство патриотической триады. Но времена изменились, и Николай I заявил по поводу статьи, что «должно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе». Однако уволен был не редактор, а министр-консерватор, не вписавшийся в откровенно реакционный тренд.

После смерти Николая его сын Александр II распорядился поставить отцу конный памятник в Петербурге и включить его в список персонажей новгородского памятника «Тысячелетие России», где, впрочем, император был представлен фигурой того же размера, что и простые смертные вроде Пушкина, Лермонтова и Гоголя. Александровские реформы представляли собой в значительной степени отрицание николаевской России, в частности, были приняты довольно либеральные Временные правила 1865 года. Но еще задолго до этого журналисты явочным порядком начали отказываться от самоцензуры, стали критиковать чиновников, обсуждать реформы. При этом в непривычной для себя роли критиков нередко оказывались консерваторы, недовольные слишком либеральным характером преобразований. Но, конечно, намного активнее в своей критике были оппозиционеры «слева» — либералы и радикалы.

Впрочем, старые повадки власти никуда не исчезли. После того как член мелкого революционного кружка Каракозов в 1866 году выстрелил в государя-реформатора, о либеральных веяниях на время забыли. Поэт-оппозиционер Николай Некрасов, пытавшийся спасти редактировавшийся им «Современник», даже воспел убежденного консерватора и подавителя польского восстания Михаила Муравьева в стихах, по своим политическим и литературным качествам достойных пера Кукольника:

Пускай клеймят тебя позором

Надменный Запад и враги;

Ты мощен Руси приговором,

Ея ты славу береги!

Муравьев был очень неглупым человеком и в искренность Некрасова не поверил, отреагировав на его вирши с ледяным холодом. «Современник» вскоре закрыли в административном порядке — николаевские традиции, казалось, возвращались. Но вскоре стали появляться новые оппозиционные издания, и одновременно продолжалась уже привычная борьба между цензурой и журналистикой.