Что творят: умные ответы на глупые вопросы о современном искусстве
Допросу подверглись:
Иосиф Бакштейн, куратор, основатель Института проблем современного искусства;
Маргарита Пушкина, основатель и владелец международной ярмарки современного искусства Cosmoscow;
Владимир Овчаренко, основатель галереи «Риджина», создатель и владелец аукционного дома Vladey;
Фрэнсис Асквит, старший специалист по русскому искусству аукционного дома Sotheby’s, Нью-Йорк;
Светлана Марич, заместитель главы аукционного дома Phillips.
Может ли художник не уметь рисовать?
Иосиф Бакштейн: «Да, это так. Есть известные художники без профессионального образования, которые хорошо ориентируются в художественной среде. Например, у Энди Уорхола не было художественного образования».
Маргарита Пушкина: «Художнику важно быть образованным. Какой бы концептуальной ни была работа, важно, чтобы были убедительны и идея, и форма произведения. Из этого складывается гармония. Без знания истории искусства тут не обойтись. Например, живописец Саша Паперно училась у концептуалиста Ханса Хааке. Его влияние очень важно в ее работах».
Фрэнсис Асквит: «Не может быть хорошего скульптора или мастера видеоарта без знания общих принципов искусства и его истории. Это подразумевает по меньшей мере понимание техники живописи, не говоря уж об умении ею пользоваться».
Владимир Овчаренко: «В современном искусстве это так. Художники работают в разных техниках, с разными материалами и объектами. Это может быть монитор, Красная площадь или дверь ФСБ. Но художник обязательно должен найти правильную форму для своей идеи. Искусство, если мы говорим про авангард, это всегда новация и правильное сочетание идеи и формы».
Светлана Марич: «Да. Но гораздо хуже, если у художника нет идеи и послания».
Искусство должно быть приятным, оно обязано нравиться?
Иосиф Бакштейн: «Не обязано. Многие радикальные художественные движения выглядят достаточно отталкивающе. Своей необычностью, провокационностью они, конечно, ставят зрителя в непростую ситуацию. Зрительское восприятие зависит от того, насколько либерально, открыто общество».
Светлана Марич: «Иногда задача искусства — просто подставить зеркало, показать происходящее. И это может быть совсем неприятно. Взбудоражить, обличить, побудить на действие — задача чуть ли не большая, чем воспитание эстетического вкуса».
Владимир Овчаренко: «Некоторые пытаются укрыться в искусстве от невзгод, несчастий, жестокости современного мира. Но искусство не про это, оно не обязано поглаживать тебя или целовать. Каждый человек может получить от одних и тех же работ совершенно разные эмоции».
Маргарита Пушкина: «Безусловно, искусство ничем не обязано зрителю. Искусство вызывает эмоции. Иногда не самые приятные, часто неожиданные. Это придумано не сегодня: и Босх, и Гойя с «Капричос», и Пикассо с «Герникой» не созданы, чтобы радовать глаз».
Фрэнсис Асквит: «Есть работы, которые сразу же поднимают настроение, например, картины ироничного Александра Косолапова или великолепные обнаженные Николая Фешина. Но существуют и другие вещи, восприятие которых предполагает усилие с нашей стороны, если мы хотим проникнуть в их суть. Тогда понятие радости трансформируется в чувство сопричастности. В своей книге «Искусство как терапия» философ Ален де Боттон называет такие функции произведений искусства: «Они дарят нам надежду; облагораживают страдания; расширяют горизонты; дают чувство внутренней опоры; помогают лучше понять самих себя и по-новому увидеть то, с чем мы, казалось бы, давно знакомы«».
Почему детским рисункам место в семейных альбомах, а примитивизму взрослых художников — в мировых музеях?
Иосиф Бакштейн: «Ар-брют и подобные художественные течения, какими бы радикальными они ни были, существуют в рамках профессионального круга идей. Художник использует примитивизм как прием, как способ. А для этого нужно быть довольно взрослым, это не детское дело».
Маргарита Пушкина: «Абстрактные художники, примитивисты, прежде чем прийти к этому методу, прошли серьезную классическую школу. В каждой их закорючке — гармония и концепция».
Владимир Овчаренко: «Скажем так, детские рисунки Пепперштейна вполне могут быть в мировых музеях. Здесь нет детского и взрослого футбола, здесь одно поле искусства. Ребенок не знает, что до него было. Но, может быть, он повторяет то, что делали 1000 лет назад, а может — и наскальные рисунки. Музейные коллекции состоят из работ, которые являются авангардом своего времени. Авангард был и в XVI, и в XVII веке. Если какой-то детский рисунок будет и через 500 лет оценен специалистами по высшему разряду, значит он будет в музейной коллекции».
Фрэнсис Асквит: «Вы когда-нибудь пробовали рассмеяться, как смеется ребенок? В искусстве примитивизма нас привлекает непосредственность и отсутствие избыточной детализации. Я не припомню более живого изображения оленя, чем двухмерный рисунок Пиросмани».
Светлана Марич: «Пикассо говорил: «Я могу рисовать как Рафаэль, но мне понадобится вся жизнь, чтобы научиться рисовать так, как рисует ребенок». Просто о сложном — это тот уровень гениальности, который случается в детстве, и лишь некоторым удается его сохранить или возродить во взрослой жизни».
Хороший художник — мертвый художник?
Иосиф Бакштейн: «Окончательное признание художника происходит после его смерти. Это действительно так. В случае с мертвым художником все гораздо четче и понятнее».
Светлана Марич: «Эта фраза отражает очень недоверчивое и меркантильное отношение к искусству: мертвый художник уже вписан в историю искусств, и, значит, покупать его безопасно. К тому же новых картин он уже не создаст, рынок не переполнится и цены не упадут. Очень простая логика. Но почувствовать настоящего большого художника, когда он живет среди нас, и полюбить что-то новое, чего еще никогда не было, — это может не каждый, это тоже в каком-то смысле большой дар».
Маргарита Пушкина: «Нет. Это циничная шутка, которую по ошибке воспринимают всерьез. Это связано с арт-рынком: мертвый художник больше не работает, число его произведений на рынке сокращается. Это позиция несмелых покупателей, которые боятся поверить и вложиться в молодых и современных».
Фрэнсис Асквит: «Закон спроса и предложения на рынке искусства работает весьма неоднозначно. Айвазовский за свою жизнь создал тысячи и тысячи картин, однако спрос на его работы стабильно высок. На осенних торгах 2016 года мы продали шесть картин Айвазовского».
Владимир Овчаренко: «Нет, это очень круто завернуто. Если представить, что художник — это бренд или фабрика по производству товара, то понятно, что, когда он умирает, фабрика приостанавливает свою деятельность. На рынке остается лимитированное количество товара. После смерти художника цены растут, потому что есть его фан-клуб, есть желающие купить его работы, но нет новых произведений. Есть только то, что он уже сделал. И какие-то люди-сволочи желают художнику чего-то плохого из-за таких вот расчетов, паразитируют на этом: сдохни быстрее. Герхард Рихтер, например, жив и здоров, но при этом цены на его работы запредельные и он опережает многих мертвых художников в этом отношении. Поэтому нет такого правила».
Есть ли у искусства срок хранения? Например, можно ли менять курицу в инсталляции Сары Лукас
Иосиф Бакштейн: «Надо спрашивать у Сары Лукас, входит ли в ее план, в экспонирование художественного произведения, то, что курица может протухнуть. И насколько процесс протухания и до какой степени заложен в художественную концепцию».
Маргарита Пушкина: «Каноническая история: в 2007 году у финансиста Стивена Коэна протухла акула Дэмиена Херста, которую он купил за $12 млн. После долгих дискуссий о том, допустимо ли заменить эту акулу на другую, более свежую, не исказив при этом смысла концептуального произведения, акулу все-таки заменили. Обновленную работу Коэн продал за $14 млн. У меня в коллекции есть несколько сложных для хранения работ, например поролоны Сергея Шеховцова. Когда художники выбирают не мрамор и бронзу, а сало и масло, для них важнее актуальность высказывания, а не долговечность работы. Поэтому вопрос о сроках и условиях хранения нужно решать индивидуально и понимать, что часто вы платите за идею, а не за предмет».
Владимир Овчаренко: «Конечно, замены частей инсталляции возможны. Главное, чтобы художник, который придумал эту форму и идею, был согласен. Если автор считает, что возможны какие-то замены, он может написать инструкцию. Когда вы покупаете профессиональный фотоаппарат, у вас есть инструкция, как им пользоваться. Также может быть инструкция, как монтировать инсталляцию».
Фрэнсис Асквит: «По сути, произведения традиционного искусства не вечны. Отреставрированный портрет кисти Серова с чрезмерно подчеркнутыми кракелюрами и явно посвежевшим лицом модели в значительной степени теряет свою значимость как произведение искусства. Но с концептуальным искусством, где главное — идея художника, все не так. Пожалуйста, сколько хотите меняйте живых или мертвых куриц, если это не исказит изначальный смысл инсталляции. Кстати, в подвале аукционного дома Sotheby’s до сих пор стоит запах формальдегида: в 2008 году мы проводили торги работ Дэмиена Херста под лозунгом «Прекрасное в моей памяти — на века» — это было через год после того, как протухла его забальзамированная акула, и весь художественный мир терялся в догадках: что делать?! Оказалось, что тухлую акулу можно выкинуть, и работа от этого не пострадает».
Светлана Марич: «Вы думаете, картины Леонардо да Винчи и Рембрандта в момент их создания выглядели так же, как сейчас? Все произведения искусства стареют: появляется патина, иссыхает материал, трескается, осыпается. Произведения с ходом времени меняются, и наблюдать за этим — особый вид эстетического наслаждения. При этом если произведение художника предусматривает наличие живой курицы в инсталляции, то, безусловно, нужно этому соответствовать».
Должна ли Трейси Эмин лично раскладывать вещи для своей инсталляции, если ее кто-то купил?
Иосиф Бакштейн: «Нет, не должна».
Маргарита Пушкина: «Да, должна. Когда западные галереи продают настенные структуры Сола Левитта, умершего в 2007 году, их монтируют специалисты из фонда художника, организованного его наследниками, по инструкции, составленной автором. Когда такие крупные коллекционеры, как Франсуа Пино, например, покупают не отдельные работы, а целые проекты художников, они, конечно, привлекают авторов к монтажу и развеске работ».
Владимир Овчаренко: «Конечно, не должна. При покупке тебе объясняют, что ты покупаешь, рассказывают обо всех характеристиках произведения, и ты уже сам решаешь, устраивает это тебя или нет. Если есть условие, что Трейси Эмин в течение своей жизни должна приезжать и все раскладывать, то так и будет. Может быть условие, что инсталляция собирается по инструкции. Все по-разному. Существуют произведения, которые ты сам не соберешь даже по точной инструкции — там используются технологические ноу-хау, как в работах Урса Фишера и Аниша Капура».
Светлана Марич: «Это может решить только Трейси. Если художник ставит такую задачу — да, если процесс создания не является смыслообразующим — то нет. Должен ли Роден сам отливать свои скульптуры? А Картье-Брессон сам печатать свои фотопроизведения? История показывает, что нет, но их произведения от этого не становятся менее значимыми».
В чем ценность работ Уорхола, если сам он даже не притрагивался к ним?
Иосиф Бакштейн: «Важны идеи, конструкции его работ. Уорхол задумывал свои проекты так, чтобы их технически воплощали другие люди. Поэтому неважно, касался ли он конкретного материала, это в любом случае его работа».
Фрэнсис Асквит: «Иногда все определяется ценностью идеи. Русские художники, от иконописцев до конструктивистов, понимали это задолго до Уорхола. Работа Александра Родченко «Конструкция №95» была продана за рекордную цену £3,6 млн на ноябрьском аукционе Sotheby’s в 2016 году. Отбросив краски и кисти как рудименты, своими рабочими инструментами Родченко сделал пресс, валик, рейсфедер, линейку и компас».
Маргарита Пушкина: «Ценность работ Уорхола в том, что он идеолог этих работ. Дюшан тоже не создавал свой писсуар. Его художественная ценность в том, что художник Дюшан назначил писсуар произведением искусства».
Владимир Овчаренко: «Художник нашел форму и идею, а кто это ручками сделал, в XXI веке не так важно. Ты покупаешь продукт, где есть идея, форма и продакшн. Ответственность Уорхола в том, чтобы организовать продакшн таким образом, чтобы те люди, которые приобретают произведение, чувствовали, что это авторская работа. Но это не подразумевает, что он должен заниматься ремеслом. Покупают iPhone не потому, что его Стив Джобс своими руками собирал, и часы за $1 млн собирали неизвестные рабочие на фабрике. Не будет же Аниш Капур сам собирать свои гигантские объекты? А если это видеоработа? Что, Виктор Алимпиев должен один все делать? Нет, конечно, работает целая команда».
Светлана Марич: «Ценность в его идеях. Уорхол стремился превратить мастерскую художника в фабрику, и это у него великолепно получилось».
Картина XVI века —искусство или антиквариат?
Иосиф Бакштейн: «Это вещи, друг от друга независимые, но сочетаемые. Все зависит от того, какая работа. А вообще нужно покупать только то, что понимаешь».
Фрэнсис Асквит: «Неважно, что именно вы решили приобрести, портрет какого-нибудь гетмана неизвестного художника XVI века или скульптуру нонконформиста советского периода, вы покупаете кусочек истории. Смысловое значение произведения искусства или антикварного объекта может отвлечь от понимания подлинной ценности предмета, пережившего куда больше, чем суждено сделать нам на протяжении всей жизни. Важно то, что это действительно кусочек истории, причем отнюдь не вчерашней».
Маргарита Пушкина: «В XVI веке картина становится объектом продажи. В то время живопись как ремесло могли позволить себе только очень умелые мастера. Не было фотографии, живопись была единственным правдоподобным способом фиксации реальности. Так что, я думаю, XVI век — это искусство. Чем дальше развивалось искусство, тем больше вопросов появляется к живописи с точки зрения мастерства исполнения».
Светлана Марич: «Если это хорошая картина, то искусство. В XVI веке были как важные работы, так и холостые любительские упражнения. В последнем случае работы скорее относятся к старинным предметам, а не искусству. Известное имя часто является гарантией художественного уровня, но не всегда — бывают уникальные находки среди работ неизвестных художников».
Владимир Овчаренко: «Антиквариат — это просто старинные вещи. Если вы покупаете вещь XVI века, будь то картина или утюг, то, наверное, это антиквариат. Является ли это искусством? Решайте сами. Это твое личное отношение. Рисунок твоего ребенка, который дарит тебе какие-то эмоции, можешь считать искусством. Но это не значит, что он будет искусством для другого».