В XX веке Россию преследовали бесконечные напасти: война, революция, голод, снова голод, снова война... Страна дважды распадалась на части. Какое из этих бедствий сильнее всего сказалось на экономике?
Два известных историка российской экономики Андрей Маркевич (РЭШ) и Марк Харрисон (Университет Уорик) реконструировали национальные счета за 1913–1928 годы. Тем самым они закрыли последнее белое пятно в динамике российского ВВП XX века. До публикации их работы непрерывного статистического ряда по динамике годового ВВП, который охватывал бы весь XX век, у России не было.
Главные результаты таковы: Первую мировую войну страна пережила лучше, чем раньше казалось историкам. А вот Гражданская война оказалась для экономики убийственной. Реконструировать динамику ВВП того времени оказалось сложной задачей. Множество статистических оценок тогда учитывали только промышленность и сельское хозяйство, а услуги во внимание не принимались.
За те 16 лет, которые исследовали Маркевич и Харрисон, территория страны изменилась. После краха Российской империи откололись Финляндия, Польша, прибалтийские страны, части Украины и Белоруссии. Зато СССР прирос за счет Хивы и Бухары. Площадь страны в итоге почти не изменилась. Население в результате распада империи, Первой мировой и Гражданской войн и голода сократилось на 18%. А к 1928 году подросло на 14%. За основу для экономических расчетов Маркевич и Харрисон взяли территорию СССР в межвоенных границах (1925–1939 годы).
Результат таков. В 1914–1916 годах Российская империя справилась с задачей мобилизации экономики лучше, чем было принято считать. Спад начался только в 1916 году, и то не превысил 10%. Примерно так реагировали на войну и богатые европейские страны — Франция, Германия, Бельгия. Положение не было катастрофическим. За 1916–1917 годы российский ВВП упал на 18%.
Впрочем, и такого спада оказалось достаточно, чтобы вызвать перебои с продовольствием в крупных городах, что стало поводом к Февральской революции. В этих условиях массовая реквизиция зерна после революции в сельскохозяйственных районах и три неурожайных года подряд привели к массовому голоду.
В отличие от Первой мировой Гражданская война и Октябрьская революция, массовая конфискация имущества и государственный произвол привели к ужасающей разрухе. За 1918–1919 годы ВВП сократился еще на 48%. Затем темпы падения замедлились, и минимум был достигнут в 1921 году, когда ВВП составил всего 38% от уровня 1913 года. Особенно острым был спад, если учитывать только невоенные товары и услуги. В сельском хозяйстве производство снизилось не так сильно, но объем доступного продовольствия на душу населения упал почти вдвое.
Во время войны российская экономика двигалась в ногу с европейскими державами. Но последующий провал оказался более мощным, чем это обычно бывает во время гражданских войн. Так, в Испании в годы гражданской войны (1936–1939) ВВП потерял четверть, потребление сократилось на треть. Российский трансформационный спад 1990–1994 годов тоже был более мягким: тогда экономика потеряла 38%. А в 1916–1921 годах российский ВВП сократился на 62%. Для экономики Первая мировая и Гражданская войны стали самой крупной катастрофой XX века.
За 1922–1928 годы экономика отыграла потери. Она стала восстанавливаться, когда большевики решили вернуть рыночные отношения в мелкую промышленность. Продразверстка сменилась торговлей между городом и деревней. Главным механизмом роста стала загрузка имеющихся мощностей. В 1928 году ВВП превысил уровень 1913 года почти на 10%. Полученные Маркевичем и Харрисоном цифры практически совпали с оценкой Пола Грегори, использовавшего другую методику расчетов. Поскольку население росло в это время еще быстрее, подушевой ВВП все еще был ниже довоенного уровня на 3%.
Однако политика стимулирования экономического роста нэповскими методами не была устойчивой. Ей присуща двойственность. Мягкие бюджетные ограничения для крупной промышленности в сочетании с рыночными механизмами торговли привели к тому, что у крестьян отсутствовали стимулы торговать с городом. Эта ситуация привела власть к выбору: использовать для выравнивания диспаритета между городом и деревней ценовые механизмы или силу.
Сталин выбрал второй вариант. Началась политика Великого перелома, когда потребление ограничивалось, капитал инвестировался в промышленность, а рабочая сила и продовольствие откачивались из аграрных территорий. В начале 1930-х годов начался голод.
С момента, где останавливаются Маркевич и Харрисон, начинает свое противоречивое повествование (на английском языке книга вышла в 2003 году) оксфордский историк Роберт Аллен. Книга местами очень спорная: Аллен нашел в НЭПе, коллективизации и индустриализации не только провалы экономической политики и иррационализм. Он показывает, что в 1928–1970 годах советская экономика росла относительно других стран довольно быстро, а замедление роста произошло только в 1970–1980-х.
В отсутствие института права собственности, верховенства закона и гражданского общества Россия не могла пойти по европейскому, капиталистическому пути развития, убежден Аллен. Это частично оправдывает индустриализацию, когда государственная политика заместила отсутствующие в стране условия для экономического роста.
Аллен обильно льет воду на мельницу тех, кто считает, что у России обязательно должен быть «свой путь», а Сталин не только кровавый тиран. Он приуменьшает успехи Российской империи в переходе к капиталистическому производству, «скомканно» говорит о голоде и репрессиях и несколько преувеличивает достижения советского правительства. Но из книги Аллена, например, можно составить неплохое представление о дискуссии между Бухариным, Преображенским и Фельдманом о том, как проводить индустриализацию в аграрной стране с низкой производительностью труда. Аллен отлично знаком с марксистской литературой и с удовольствием ее пересказывает. Четкая прорисовка слабости аграрного сектора перед индустриализацией и отсутствия возможностей для его развития позволяет Аллену выгодно подчеркнуть рост экономики в 1930-е годы.
Интересно приводимое Алленом сопоставление планируемых и фактических показателей в первые годы после перехода к централизованному планированию (1927–1940). Планы в это время не выполнялись. Они не уравновешивали спрос и предложение, как говорилось в марксистских учебниках, а ставили недостижимые цели, к которым нужно было стремиться. Жесткие плановые показатели побуждали предприятия наращивать производство, а мягкие бюджетные ограничения позволяли не считать уплаченную за это цену. Получив опыт работы в плановой экономике, директора заводов быстро стали создавать запасы товаров и сырья и даже трудовые резервы. Иначе не выполнишь плановое задание следующего периода, которое строится «от достигнутого». В советской экономике запасы всегда были заметно выше рыночно необходимого уровня.
Аллен утверждает, что индустриализация кое-что дала не только экономике, но и населению: подушевое потребление выросло. Это противоречит общепринятому тезису: в 1927–1937 годах цены росли быстрее зарплат, особенно у рабочих. На это Аллен отвечает, что за это десятилетие число рабочих выросло с 11 млн до 27 млн за счет переселения в города крестьян. У последних уровень жизни был многократно ниже, так что если учесть урбанизацию, уровень жизни рос.
Маркевич и Харрисон, как и другие критики Аллена, полагают его оценку успехов индустриализации завышенной. Выводы Аллена могут быть гармонично вписаны в единый учебник истории, который должен внушить россиянам, что и сталинским периодом можно гордиться. Местами Аллен даже «сливается» с героями своей книги, называя ревизионистами тех, кто полагает, что у индустриализации была альтернатива. Но его книга, в отличие от очень краткой работы Маркевича и Харрисона, дает обширный материал о функционировании советской экономики на микроуровне.
Попытку поставить точку в этом споре в 2013 году предприняли Сергей Гуриев, Михаил Голосов, Алекс Цывинский и Антон Черемухин в работе «Был ли Сталин необходим для экономического развития России?». В целом, по их оценке, за 1928–1940 годы сталинская экономическая политика привела к снижению подушевых доходов на 24%, а после войны они выросли на 16%. Достижения у советской экономики, конечно, были. Но на фоне других стран их трудно назвать великими. А вот уплаченная за эти достижения цена была чрезмерной по любым меркам.