Сырьевое богатство редко приводит к всеобщему процветанию и равенству. Часть ресурсной ренты остается в руках политической элиты. Но как они ею распоряжаются?
Вопрос циркуляции сырьевой ренты — незаработанного богатства — всегда интересовал экономистов: кому оно достается, как тратится, во что вкладывается. Часть экспортных доходов оседает в резервах — валютных закромах сырьевых гигантов. Цены природных ресурсов колеблются, потратить все разом невозможно. Резервы вкладываются в надежные ценные бумаги. Без стран «нефтяного клуба», разбогатевших за последнее десятилетие, был бы невозможен быстрый рост госдолга США и Европы. Другая часть нефтедолларов финансирует растущий импорт. Третья — проекты, кажущиеся жителям экономных стран сумасбродными: высочайшая в мире башня, самый дорогой стадион, насыпные острова, «Сколково», ежегодная перекладка асфальта на тротуарах.
Рентой приходится делиться с населением. Саудовская Аравия сделала бесплатным для всех граждан образование: от дошкольного до высшего. На это она в 2012 году должна была потратить $44 млрд — 24% бюджета. Благодарное и обученное финансовой грамоте население смело пришло на рынок: на IPO госкомпании Yanbu National Petrochemicals в 2006 году подписалось 40% взрослого населения страны. Вскоре акции, к его удивлению, стали дешеветь, и король Абдулла стал оказывать социальную помощь на фондовом рынке. Вкладываешь до $133 000 в местные акции через «безрисковый инвестиционный фонд», и государство компенсирует все потери. Как у нас при страховании банковских вкладов. Есть вопросы? Такова королевская воля, подкрепленная нефтяным богатством.
Хуже известна микроэкономика распоряжения сырьевой рентой. Нефтяные принцы и олигархи покупают футбольные клубы, самые длинные яхты, строят дворцы. Но системно исследовать траекторию нефтяных денег крайне сложно.
Впервые в практике экономических исследований такая возможность появилась благодаря базельскому Bank for International Settlements и Нацбанку Дании. Они предоставили доступ к международной базе банковских расчетов Йоргену Андерсену (Norvegian Business School), Елене Пальцевой (Российская экономическая школа, Стокгольмский институт переходных экономик) и двум датским экономистам. База содержит данные о трансграничных потоках капитала, включая динамику банковских депозитов резидентов 200 стран в банках 43 стран. В базе можно видеть, сколько денег держат в Швейцарии жители Саудовской Аравии, в Люксембурге — нигерийцы, а на Каймановых островах — венесуэльцы. Выведенное из страны «теневое богатство», да еще и в динамике.
Как подсчитали Андерсен и Пальцева, политическая элита авторитарных государств ежегодно пополняет банки налоговых офшоров на 1,5–2,5% нефтегазовой ренты страны. На банковских депозитах остается порядка одной четвертой инвестируемых через офшоры средств, основная часть вкладывается в ценные бумаги. Политическая элита присваивает порядка 6-10% ренты. Или больше, ведь часть средств хранится в «приличных» юрисдикциях. Массовые политические волнения и приближение выборов увеличивают отток средств из авторитарных стран на «райские депозиты» на 9%. Так выражается тревога политической элиты по поводу будущего.
В демократических странах рост нефтегазовой ренты не увеличивает офшорных депозитов. А прирост обычных доходов увеличивает офшорные депозиты жителей всех стран на 0,7%.
Закономерность понятна: у развитых демократий типа Норвегии приток нефтегазового богатства ведет к снижению внешнего долга и аккумулированию общественного капитала. Авторитарные режимы распоряжаются рентой иначе — увеличивают госрасходы. Как правило, в политических целях. Например, Тринидаду и Тобаго рост нефтегазовых доходов позволил многократно повысить соцрасходы и довести занятость в госсекторе до уровня 50% населения. В Эквадоре, по оценке экономистов Всемирного банка, 14,5% нефтяных доходов получают военные, а 67,6% идет на повышение зарплат бюджетникам и прочие популярные расходы. Часть средств неизбежно «прилипает к рукам».
Плохо, если присваивается слишком много. Чем выше нефтегазовая рента и чем больше средств выделяется на траты, помогающие поддерживать хорошее отношение к лидерам, тем дольше может оставаться у власти авторитарный правитель. Это показал Андерсен в другой своей работе — «Нефть и политическое выживание». Авторитарные политики делятся богатством с подданными — те отвечают лояльностью. И прощают лидерам коррупцию, ведь часть незаработанного богатства достается и им.
Конечно, не все деньги, выводимые, скажем, из России в Лихтенштейн, — это политическая рента. Но чем легальнее деньги, тем меньше нужды прятать их в офшорах. А у чиновников с их низкими официальными зарплатами доля нелегальных денег в совокупном состоянии выше, чем у бизнесменов. Но может быть, перевод средств в офшоры — попытка бизнесменов спрятать их от налогов? В случае Саудовской Аравии, Кувейта, ОАЭ и Катара это исключено: там подоходного налога нет.
Несмотря на попытку США и ЕС сделать офшоры прозрачными, пока они, за исключением швейцарских банков, неплохо справляются с защитной функцией. С 2007 года, когда Всемирный банк и ООН запустили программу возврата украденных из развивающихся стран активов, удалось вернуть всего $5 млрд, хотя ежегодно из этих стран выводится $20–40 млрд (оценка ОЭСР и ВБ).
В накоплении средств коррумпированные лидеры нефтегазовых держав не стесняются. По оценке FATF, бывший глава Нигерии (1993–1998) Сани Абача за время правления присвоил $2–4 млрд. Эти средства раскиданы по банковским счетам 12 юрисдикций, включая Швейцарию, Джерси, Лихтенштейн, Каймановы острова, США, Великобританию, Францию. Похожим образом распоряжались богатством лидеры Ливии, Экваториальной Гвинеи и режимов, не связанных с экспортом сырья: Сухарто (Индонезия), Маркос (Филиппины), Мобуту (Заир). Хранить деньги дома они считали опасным.
На этом фоне довольно странно выглядит «последнее китайское предупреждение», которое объявил офшорам Владимир Путин. Правительство думает расширить права налоговиков и Росфинмониторинга по раскрытию бенефициаров, получению информации о счетах граждан, блокированию счетов компаний, доначислению налогов на операции с однодневками и т. д. Минфин начнет обмениваться с офшорами налоговой информацией и усилит налогообложение офшорной прибыли. Будут и меры, которые должны приманить капитал в страну, но о них известно меньше. Третейский суд Таможенного союза — явно недостаточный шаг, чтобы российская судебная система стала альтернативой Лондону и Стокгольму.
Параллельно обсуждаются ограничения на владение госслужащими недвижимостью, акциями и банковскими счетами за границей. Но российский контроль за доходами и расходами чиновников крайне слаб. Оформил имущество на внуков или братьев — и никто о нем не узнает.
Ограничение на вывод политической элитой капитала из страны идет и с другого берега («список Магнитского»). Со временем он может расширяться за счет депутатов, судей, прокуроров. Об аналогичном законе думает и Европа.
Россия готова ступить на дорогу, которая приведет ее в ряды «плохих парней», государств-изгоев. Может, Путин ведет дело к этому? Тогда антиофшорная кампания — не угроза, а предупреждение: «Кто не спрятался, я не виноват». Прежде прятаться надо было как раз в офшорах. Теперь же, когда тайник раскрыт, пора перепрятывать. Переводить поближе к себе или оформлять, чтобы никто не нашел. Пока есть время: радостное «Я иду искать!» еще не прозвучало.
И не факт, что прозвучит. Может, смысл всей операции — отрезать верным слугам режима пути к отступлению. Ведь когда богатства на Кайманах, можно смириться с политическим поражением и уехать поближе к деньгам. Если же «вся жизнь отдана Родине», возникает стимул драться до последнего, обороняя нажитое. Лояльность чиновников повысится: они не смогут ни бежать, ни «сдаться врагу».
Но есть еще одно объяснение: может, никакого плана и нет. Правоприменение в России избирательно. А запрет всего заграничного — еще один крючок, на который можно подцепить любого. Электорат любит расправы с коррупционерами, и, демонстрируя ему такие зрелища, можно заодно сэкономить на раздаче хлебов.