Участники рейтинга богатейших Forbes во многом определяют ситуацию в экономике и входят в российскую элиту. Но станут ли частью истеблишмента их дети, наследники миллиардных состояний? Гарантировано ли их будущее? Об этом рассуждает известный экономист, завкафедрой институциональной экономики экономического факультета МГУ Александр Аузан.
— Насколько вообще в России можно наследовать богатство?
— В России есть как минимум два фактора, затрудняющих наследование богатства. Во-первых, в стране, где власть и собственность переплетены, невозможно унаследовать просто титул собственности — это все равно что унаследовать бумажку. Отрицательная динамика состояния беглых олигархов показывает, что важным фактором накопления и роста состояния являлась переплетенность с властью.
Получается, что по наследству нужно передавать формальные и неформальные связи, политическое положение, позиционирование и т. д. Теоретически это возможно, но на практике осуществить трудно — это колоссальные издержки.
А второй ограничитель, как ни странно, мировой. Уоррен Баффетт как-то сказал замечательную фразу: «Представьте себе, что олимпийская сборная 2020 года формируется из числа детей победителей Олимпиады 2008 года». Тенденция последнего десятилетия состоит в том, что миллиардеры и мультимиллионеры завели «дурную» привычку передавать наследникам незначительную часть состояния, оформляя его в некоммерческие фонды. Это новый тренд, который пытается установить связь между личными достижениями того или иного владельца богатства и тем богатством, которое у него есть. Огромная часть состояний будет, скорее всего, уходить в некоммерческие фонды на решение глобальных проблем. Это еще способ поддержания легитимности богатства в мире.
— Американская бизнес-элита, в частности Билл Гейтс, утверждает, что наследование — плохая традиция, которая закрепляет социальную несправедливость и лишает людей стимулов к развитию.
— Никогда не существует одного единственно правильного варианта развития. Всегда есть то, что институциональные экономисты называют дискретными институциональными альтернативами: налево пойдешь — получишь такие преимущества и недостатки, направо пойдешь — другие недостатки и преимущества. Таких развилок обычно множество.
В чем главный риск наследования больших состояний? В том, что человек, получивший состояние, не приобретает навыков, которые свойственны старшему поколению. У него очень высок риск деградации — превращения в игрока, прожигателя жизни и т. д. Что можно с этим сделать?
Американцы либо проводят наследника через ступени бизнес-иерархии, либо поступают более радикально — в 18 лет говорят: вот тебе квартира, вперед, дальше делай карьеру сам. В России этот сценарий редко встречается — страна патерналистская, очень распространены представления о том, что родители должны детям дать как можно больше.
В «старой» Европе человек формируется в жесткой системе правил, которая поддерживается не только семьей, но и другими общественными институтами. Речь не только об элитных колледжах и бизнес-школах, скорее о высокой планке требований, которые предъявляет наследникам общество. Взгляните, например, как мучаются внуки английской королевы.
Применительно к России у такой модели есть одно «но». Чтобы появился спрос на поведенческие нормы аристократии, нужно, чтобы аристократия была, а само общество эти нормы понимало и принимало. Я, честно говоря, не понимаю, откуда это может взяться в России.
Есть и третий вариант, который начал применяться в России. Я имею в виду передачу части наследства в управление некоммерческому фонду с сохранением небольшого довольствия в семье. Это, по-моему, перспективная модель, она мне нравится.
«Элита не готова к будущему…»
— Воспитывая наследников, миллиардеры, по сути, пытаются передать своим детям место в элите. А как выглядит российская элита?
— Вопрос о том, что понимать под элитами, не так прост. Потому что в любой стране, большой и маленькой, элиты формируются разными путями. Базовых признаков элиты два — это люди, которые, во-первых, способны думать в достаточно долгом горизонте, а во-вторых, способны вести за собой другие социальные и экономические группы. Российская элита представляет собой очень пеструю картину — здесь есть и герои «лихих 90-х», и силовая бюрократия нулевых, и представители регионов… Плюс люди, положение которых измеряется не состояниями, а наличием ключевых компетенций управления — таких как определение идеологии и т. д., то есть политического менеджмента.
Для России формирование элиты — это всегда проблема. Здесь по социокультурным характеристикам не приняты длинные горизонты планирования, потому что, в частности, само устройство власти не очень поощряет заглядывание за собственные пределы. Кроме того, в России всегда высокий уровень избегания неопределенности, то есть желание сохранить статус-кво. Это плохое качество для элиты. Сравнительные исследования показывают, что, например, японцы и немцы, с одной стороны, а американцы и китайцы — с другой — обладают способностью к планированию. У Японии и Германии сравнительно невелика дистанция планирования, но зато высокая «достижительность» — они умеют доводить до конца свои дела. Поэтому у них неплохо получается краткосрочное и среднесрочное планирование. У американцев и китайцев, наоборот, низкое избегание неопределенности, они не боятся будущего, умеют строить его сценарии.
А вот у нас это колоссальная редкость — готовность к разному будущему.
— То есть будущее по определению плохое, оно не может быть хорошим.
— Именно. И это создает тяжелый фон для формирования элиты. Вот смотрите, большинству участников «первой сотни» Forbes около 50 лет. Они в основном мои ровесники. Поколение, которое выдвинулось в конце 1980-х — начале 1990-х, продолжает держать позиции. А это значит, что ценности власти и элиты не меняются, потому что каждое поколение формирует ценности фактически один раз, как считается, в возрасте от 18 до 25 лет. То есть правящая элита несет свои представления о мире уже 30 лет.
— Представители этого поколения закрепились на командных высотах не только в бизнесе. Дети высокопоставленных чиновников занимают посты в министерствах, госбанках, корпорациях. Это ведь тоже своеобразные наследники.
— Конечно, это поиск механизма наследования. Но это скорее азиатский вариант. В одной из соседних стран помощник президента по экономике как-то мне сказал: «Преимущество нашей страны перед вашей состоит в том, что у нас каждый чиновник знает, что через 20 лет он передаст пост вместе с доходами если не сыну, то племяннику, и поэтому он заботится о состоянии кормовой территории на 25 лет вперед как минимум. А у вас это все коротко и непонятно». Азиатская система кормления создает долгосрочные стимулы, но не к развитию, а к поддержанию кормовой территории. У нас эта система, конечно, устроена не так. Вряд ли в России кто-то может рассчитывать на прямую преемственность постов.
— Когда смотришь на то, что происходит в экономической политике — вспомните историю спасения Банка Москвы, поддержку банковской системы и госкорпораций в 2008 году, — кажется, что в России в отличие от зарубежных стран государство и бизнес не разграничивают свои интересы… Это те самые общие интересы элиты?
— Да, антикризисные меры 2008–2009 года стали очень хорошим тестом на то, как выстроены приоритеты элиты. Можно было сделать ставку на поддержание производителей, можно — на поддержание спроса. В России первым делом решили проблему собственности. Поскольку власть и собственность в России сильно переплетены, то, прежде чем решать, что делать с экономикой, надо понять, это наша экономика или не наша. Поэтому был быстро решен вопрос о том, что не будет никаких арестов активов, никаких проблем с задолженностью российских компаний перед зарубежными кредиторами, обязательно должны быть спасены центры контроля над промышленностью, отраслями и пр., и пр. И только после этого был реализован вариант накачки спроса через бюджетников и пенсионеров, то есть пошла нормальная антикризисная политика.
«элита понимает свою страну…»
— Американский экономист Джозеф Стиглиц в статье, опубликованной в газете «Ведомости», пишет про противоядия от сырьевого проклятья, дает рекомендации постколониальным странам. Он не относит к развивающим проекты, направленные на вывоз сырья из страны.
Если взглянуть на крупнейшие российские стройки нулевых годов, то подавляющее их большинство ориентировано как раз на увеличение добычи и вывоза сырья, а не на интегрирование сырьевых богатств внутри страны. В стране не строится нефтеперерабатывающих заводов, химических производств, не говоря уже о дальнейших уровнях передела.
Зарубежные политологи и экономисты часто используют термины «экстрактивные институты», «углеводородная элита». Под этим они понимают незаинтересованность истеблишмента определенных стран в общем страновом выигрыше. Российская элита по многим характеристикам — классический случай, не находите?
— Это вопрос не только про элиту, но и про «проклятие ресурсов». Да, в России, может быть, в прямом виде нет «голландской болезни», но «проклятие ресурсов» очевидно. Методы борьбы с этой проблемой хорошо известны и экономистам, и правительствам.
Дело не только и не столько в том, что российские элиты «шкурно» не хотят изменения статус-кво. Все сложнее. Поскольку особо высокую ренту приносят углеводородные ресурсы, силы доминирующих групп уходят на отстаивание своей доли этой ренты. Некогда и не с руки им заниматься защитой контрактов, налаживанием судебной системы и прочими в общем нужными для развития страны вещами. Для себя в крайнем случае можно попользоваться и лондонским судом, а остальные пусть пока поживут так, без институтов.
Но, знаете, чем мне нравится пример Стиглица с «рисовой» специализацией Южной Кореи? Настоящая элита способна развивать страну, опираясь на те ее ресурсы, которые она знает и понимает. То самое рисоводство было очень важным для скачка Южной Кореи. Южнокорейские крестьяне, как многие земледельческие народы, занятые в интенсивном сельском хозяйстве, понимают, что такое стандарты и что такое технология. Исследователи говорят, что одним из важнейших моментов корейской модернизации, появления мощного центра машиностроения было объяснение крестьянину, что машиностроение похоже на то же рисоводство — только в нем другая последовательность операций. Успех Кореи — это не столько японские или американские деньги и инновации. В основание успеха корейцы положили навыки и конкурентные преимущества трудового национального ресурса.
— То есть элита понимала свою страну.
— Именно. Общие методы, знание технологий, выстраивание общественных и экономических институтов плюс свой национальный секрет — на этом стоят все успешные модернизации.
Эта формула каждый раз должна быть новой — свой секрет, специфика есть у каждой страны. Мы, к примеру, корейский опыт точно повторить не можем, поскольку у нас низкая ценность стандартов и технологий. Поэтому у нас трудно построить качественное массовое машиностроение, и у автомобилестроения тоже плохие перспективы. Зато в России есть высокая креативность, ценности самовыражения, индивидуализм. Определить этот набор эксклюзивных характеристик можно только исследовательскими методами, а вот придумать, как их приспособить к делу долгосрочного развития, может только ответственная национальная элита.
— Какие эксклюзивные характеристики есть у нашей страны?
— Что конкурентного кроме углеводородов производит Россия? Наша страна в течение последних полутора веков экспортирует «мозги», качественную, образованную рабочую силу. Чтобы был понятен масштаб: по оценке академика Револьда Энтова, одного из лучших экономистов страны, экономический эффект идеи телевидения, придуманного русским Владимиром Зворыкиным, равен 20 валовым продуктам нынешней Российской Федерации. То есть Владимир Зворыкин обеспечил бы 20 лет развития страны. И ведь это не единичный случай — вспомните физика Георгия Гамова, авиаконструктора Игоря Сикорского…
Это вообще поразительная вещь: страна, в которой периодически истребляют интеллектуальную элиту, деклассируют учителей, бесконечно реформируют то в одну, то в другую сторону систему образования, все равно продолжает производить ученых и специалистов. Это и есть та самая другая линия развития страны, альтернативный путь, который никогда не исчезает.
— Профессор Гарварда Дэни Родрик, специалист по развивающимся рынкам, заметил, что Россию от других стран БРИК отличает важное обстоятельство. Демократические Индия и Бразилия и авторитарный Китай сформировали устойчивую элиту, способную решать долгосрочные задачи. А Россия нет.
— Я склонен согласиться. Модернизация страны — всегда исторически долгий процесс. Поэтому нужны, во-первых, стратегический взгляд, во-вторых, готовность инвестировать и долго ждать, не пытаться снять быструю ренту и т. д.
Одна из главных ошибок нулевых годов — это безоглядная вера в авторитарную модернизацию. Это понятно: чего-чего, а навыков и умения действовать авторитарно в России хватает. Но важно понимать, что те редкие случаи, когда авторитарная модернизация в мире давала результат, были напрямую связаны с дополнительными условиями. Одно из них — присутствие элит, которые мотивировали авторитарную власть на долгосрочную политику. Как? К примеру, блокировали опасные, потенциально разрушительные действия носителя авторитарной власти. Не менее важное дополнительное условие — наличие сильной обратной связи, готовности слушать и слышать общество.
— А элита может вырасти сама? Через 10–15 лет дети чиновников и участников списка Forbes станут министрами, владельцами крупнейших российских активов… Они ведь будут другими, выросшими не в ситуации смены экономических формаций, а в комфортных условиях: получили качественное образование, не спеша прошли карьерные ступени...
— То есть может ли накопление опыта идти естественным путем? Может. Только это медленный путь с неясным результатом, иногда он ведет к положительным изменениям, а иногда — к деградации. Может ли кривая вывезти? Может. Но давайте оценим вероятность: она не очень высокая.
В последние годы у власти развилось ошибочное представление, что, если есть деньги, на них можно купить что угодно — специалистов, технологии, ноу-хау… Но если все так просто, то почему Саудовская Аравия, у которой денег в пересчете на душу населения больше, чем у нас, так и не создала сильные университеты или конкурентные технологичные компании? Потому что путь к модернизации страны — он через мозги лежит, а не через деньги и технологии.
Так что воспитанием элиты надо заниматься. Придется.
Не стать рисовой державой
«Полученные от добычи сырья деньги должны быть потрачены на проекты, способствующие развитию. Инфраструктура (автомобильные и железные дороги, порты) строилась с одной целью: вывезти ресурсы из страны подешевле, не прилагая усилий для переработки сырья внутри страны, не говоря уж о развитии местной промышленности на их базе.
Реальное развитие должно задействовать все экономические связи: обучение местных работников, развитие малого и среднего бизнеса, создание перерабатывающих мощностей внутри страны, интеграцию природных ресурсов в экономическую структуру страны. Важно понять, что динамическое сравнительное преимущество — иначе говоря, преимущество в долгосрочной перспективе — поддается изменению. Сорок лет назад Южная Корея имела сравнительное преимущество в выращивании риса. Зациклись она на этой своей сильной стороне, не быть ей индустриальным гигантом сейчас. Да, она могла бы быть рисовой сверхдержавой, но прозябала бы в бедности».
Джозеф Стиглиц, профессор Колумбийского университета, лауреат Нобелевской премии