Как гигантские корпорации используют рынок и государство.
Государство и рынок — в этом классическом взаимодействии XIX века, из которого выросли все главные современные экономические теории, давно действует третья сила. В России в издательском доме «Дело» выходит книга «Странная не-смерть неолиберализма» Колина Крауча, британского социолога и политэкономиста, вызвавшая бурю обсуждений в научной среде. Третья сила — это гигантские транснациональные корпорации, главные лоббисты и бенефициары неолиберализма, победившей экономической идеологии конца XX века.
Крауч ведет свое расследование, повсюду выявляя следы «преступников» — в «поразительном по масштабам лоббировании, которое осуществляется, прежде всего, в Конгрессе США, других законодательных органах и правительствах». Корпорации способны, к примеру, существенно изменить содержание самых важных решений власти, как, например, программу реформы здравоохранения, предложенной администрацией Барака Обамы. Последствия деятельности третьей силы легко усмотреть и «в способности транснациональных фирм к «шопингу режимов», когда они могут выбирать, в какие части мира направить свои инвестиции». В 2010 году МВФ заявил, что в течение предыдущих четырех лет американские компании потратили $4,2 млрд на политическую деятельность, причем, как отмечает Саймон Джонсон, бывший главный экономист фонда, «финансовый сектор контролирует правительство США в такой степени, которая обычно встречается лишь в развивающихся странах».
Но почему корпорации вдруг обрели столько сил и возможностей? Это произошло не вдруг, констатирует Крауч, разворачивая исторический анализ восхождения к власти неолиберализма. Из которого следует, что прекрасная идея могучей руки рыночной стихии, противостоящей всякому регулированию, родилась не как противопоставление «государству», а как противопоставление «рынку».
Вот пример. Рыночный либерализм, сформировавшийся после Второй мировой войны, рассматривал свободу выбора потребителя как цель экономической политики, которая была направлена на поддержание максимальной конкуренции. Антимонопольное законодательство, поддержка среднего и мелкого бизнеса препятствовали появлению супергигантов, контролирующих большие доли рынка. Победное шествие неолиберализма, главным апологетом которого стала Чикагская экономическая школа во главе с Мильтоном Фридманом, сместило акценты — государство вообще не должно препятствовать конкуренции, потребитель сам определит необходимый ему выбор. Последствия хорошо известны: Procter & Gamble и Unilever контролируют огромные доли рынка, Microsoft — монополист на рынке операционных систем, крупнейшие инвестиционные банки в состоянии менять экономику любой развивающейся страны. Что в итоге получилось? Too big to fail («слишком большие, чтобы рухнуть») — классическая формула, с помощью которой обосновывалась необходимость огромной государственной помощи финансовому сектору в кризис 2008-2009 годов, — разоблачает сама себя. А почему они слишком большие? Не потому ли, чтобы не падать?
Гигантские корпорации — слишком обезличенное понятие, признает Крауч и конкретизирует: в современной экономике появился класс «акционеров и менеджеров», способных игнорировать интересы общества, государства, потребителей. Для этой силы не столь важны идеологические установки, они успешно жонглируют неолиберализмом, кейнсианством, другими экономическими теориями. Та же помощь инвестиционным банкам в кризис — что это, как не активная господдержка, никак не вписывающаяся в нормы неолиберализма? И это не единичный случай, а система. «Строя планы на будущее, банки теперь знают, что правительства профинансируют их путем сокращения расходов на общественные услуги, чтобы высвободившиеся средства направить на спасательные операции. В результате они будут рисковать еще больше, чем раньше. Одна-единственная серьезная попытка правительства США отвергнуть этот неявный шантаж, выразившаяся в его невмешательстве в спасение Lehman Brothers от банкротства, вызвала такое потрясение на рынках, что за ней сразу же последовало щедрое предложение помощи. Теперь, когда банки будут подсчитывать свои будущие риски, эта закрепившаяся уверенность в правительственной помощи позволит им играть с еще более высокими ставками», — пишет Крауч. Как заметил Мартин Волф в статье в Financial Times, банки научились приватизировать прибыли и социализировать потери.
Есть и другое последствие — подмена целей и методов приватизации. Еще одна цитата: «Идеологический триумф неолиберализма привел к тому, что слишком многое стало опираться на объединения квазирыночных и корпоративных сил, составляющих экономику. В некоторых странах это выразилось в процессе приватизации, результатом которого стала ни много ни мало передача монопольных государственных предприятий в руки политически приближенных частных собственников, хотя именно такие процессы жестко критиковались первыми защитниками свободных рынков».
Эти тезисы внешне очень напоминают тезисы левых экономистов, опирающихся в идеологических спорах на крепкую, кряжистую спину государства. Но, критикуя либеральные теории, они, по сути, все чаще критикуют ту самую третью силу, дискредитирующую рынок. Крауч не солидаризируется с государственниками. Он готов детально копаться в аргументации неолибералов, выискивая те самые улики третьей силы. Интересный пример: Крауч приводит классические дилеммы Джулиано Д’Амато, итальянского профессора права, который в прошлом занимал высшие политические посты в своей стране. «В чем лучше выражаются добродетели рынка — в поддержании конкуренции и, следовательно, большого числа конкурирующих фирм, как в чистой экономической теории, или же в результате этой конкуренции, который может означать выживание лишь нескольких гигантских корпораций и уменьшение потребительского выбора? И если предпочтение отдается первому варианту (а чтобы сохранять большое число фирм на рынках, склонных к концентрации, обычно требуется антимонопольное законодательство), какой объем госвмешательства допустим?
Все эти дискуссии чрезвычайно актуальны для России. И напрямую — поскольку та самая третья сила полным ходом действует в нашей стране, и опосредованно — многие примеры Крауча вызывают самые неожиданные ассоциации. Российская власть тоже показала примеры невероятной доброты и щедрости в 2008 году, засыпав деньгами госбанки. Запредельная стоимость финансового спасения Банка Москвы, достигшая макроэкономических величин, аргументировалась значением и масштабом банка в столичном регионе. В недрах правительства рождаются причудливые схемы приватизации самых привлекательных госактивов теми самыми «политически приближенными частными собственниками» — вспомните хотя бы идею с приватизацией МРСК и ФСК. В России тоже все больше странных конструкций, в которых номинально государственные компании скрывают в себе сугубо частные бизнес-интересы. И как следует из государственных преференций «Газпрому», Сбербанку, «Роснефти», они тоже слишком большие, чтобы падать. Это спасет их от падения?