Знакомый американский профессор, с которым мы обсуждали российскую политику, поделился своим впечатлением. Кажется, сказал он, ее пронизывает дух чеховских пьес: этакий бездеятельный фатализм. Как будто герои сидят на железнодорожной станции, провожают глазами проезжающие поезда и задумчиво рассуждают о том, куда, собственно, они направляются. И ничего не предпринимают, периодически сетуя на то, что некто или нечто мешает им встать и заняться делом. Оценив точность метафоры, я добавил в нее одну деталь. В последние годы составы, проносящиеся мимо, время от времени идут под откос еще в поле зрения, только подтверждая мнение наблюдателей о том, что лучше не соваться — целее будешь.
Российскую внешнюю политику эпохи Владимира Путина принято считать антизападной и наступательной, ее вербальным олицетворением служит мюнхенская речь пятилетней давности. С тех пор случилась еще и грузинская война, переполошившая всех призраком русского экспансионизма. А возвращение Путина во власть в 2012 году и сопровождавшая его риторика только укрепили сложившиеся стереотипы. Между тем от программных заявлений премьер-министра, в особенности статьи по внешней политике, веяло совсем другим: наступательности нет и в помине, общее ощущение — как страшно жить в современном мире, полном угроз и вызовов. Антизападность пронизана скорее пафосом обреченности — политика усугубляет деструктивные процессы в международных отношениях, результат почти всегда противоположен целям. А вместо привычного кольца врагов — грозных, но конкретных — угрожающая внешняя среда в целом: непредсказуемая, неуправляемая и потому тем более опасная. В таком мире хочется спрятаться, затаиться, настороженно наблюдая за тем, что происходит вокруг, и быть готовым ответить на любую напасть.
Нетипичный подход для лидера, который стремится мобилизовать соотечественников на свершения, внушить им уверенность в себе. Так, невозможно представить себе президента или кандидата в президенты США, который бы пугал сограждан окружающим миром, угрозы всегда подаются как руководство к действию, повод одержать очередную победу и доказать превосходство нации. Почему мы боимся? И почему не боятся они?
Российский страх отчасти объясним особенностями географии. Гигантская континентальная держава с бесконечными сухопутными границами постоянно ожидала вторжений с разных сторон, поэтому ее психология не может не отличаться от менталитета морских держав — Великобритании и особенно Соединенных Штатов с их естественными разделительными рвами-океанами. Однако у российского общества и его политического класса есть и куда более свежий опыт — крушение Советского Союза. Как относиться к этой геополитической катастрофе, как ее однажды охарактеризовал Путин, вопрос вкуса и идеологии. Однако нет оснований спорить с тем, что распад огромной страны «по-живому», то есть по произвольно установленным административным границам с разрывом экономических, культурных, человеческих связей, — переживание крайне болезненное, последствия которого не преодолеваются в исторически короткие сроки. И одно из следствий — обостренное чувство не только опасности, но и хрупкости мироздания, «синдром перестройки», то есть понимание того, как быстро самые благие и благородные намерения могут обернуться коллапсом, а непродуманные шаги — ударить разящим бумерангом.
Это имеет свои минусы и плюсы. Минус — в той самой боязливой бездеятельности. Раз уж удалось стабилизировать, нужно изо всех сил держаться за эту стабильность. Плюс — в осмотрительности и осознании того, что следует руководствоваться принципом «не навреди». Последнее отсутствует (или присутствует в недостаточной степени) у западных стран. То, что в России стало опытом катастрофы, для США и Европы — триумфальная победа. Низвержение экзистенциального врага в лице мирового коммунизма наполнило чувством не только исторической правоты, но и того, что все возможно. Отсюда бесшабашное ввязывание в очень смелые (а иногда и откровенно авантюрные) начинания по преобразованию всего вокруг — от силовой смены режимов и насаждения демократии там, где для нее явно не хватает условий, до, например, масштабного плана создания второй мировой резервной валюты, невыполнение которого грозит катаклизмами всей планете. Несоответствие цели и результата, проявляющееся от раза к разу, многих обескураживает, но пока почти не меняет основной посылки — надо действовать, там посмотрим.
Россия и Запад не поменяются ролями, но им следовало бы кое-чему поучиться друг у друга в том, что касается миросозерцания. России пора перестать бояться всего происходящего так, что страх парализует готовность к действиям. А Западу — как раз испугаться и задуматься о том, не стоит ли снизить интервенционистскую активность, коль скоро плоды ее столь отличаются от задуманного.