Почему приемы, успешно работающие в Азии, не помогают России?
За два десятилетия Россия опробовала два разных подхода к реформам. 1990-е и начало 2000-х годов можно считать временем, когда строились институты, условно говоря, англо-саксонского типа. В 2000-е мы, по сути, копировали институты, близкие к азиатским или континентально-европейским. Во всяком случае произошел отход от политики либерализации и минимального вмешательства государства в экономику и была сделана ставка на институты развития.
С точки зрения экономической науки подобный подход можно было бы считать обоснованным. В последние 10–15 лет появилось множество работ, показывающих, что для разных стадий развития могут больше подходить разные институты. На стадии догоняющего развития институты азиатского типа, с более высоким уровнем государственного участия в экономике, могут оказаться более эффективными, чем чисто рыночные. А вот когда экономика выходит на технологическую передовую, институты англо-саксонского, точнее американского, типа, оказываются более полезны, так как создают лучшие условия для экспериментирования и инновационной деятельности.
Итак, произошедшее в России изменение в политике как минимум не было изначально неправильным с теоретической точки зрения. Но оказалось ли оно эффективным? Итоги подводить еще рано. Однако можно сделать вывод: в отличие от азиатских экономик, а также от многих успешных европейских примеров эффект от ставки на более активное участие государства в экономике был весьма небольшой, и быстрый рост российской экономики в 2000-е происходил не столько благодаря действиям государства, сколько независимо от них. Более того, именно быстрый рост позволял государству проводить подобную политику, а не наоборот.
Американские экономисты Барри Икес и Клиф Гадди, известные многочисленными работами о российской экономике, считают такое положение дел симптомами своеобразной «нефтяной наркомании». По их мнению, политика развития и промышленная политика в России ведут не к меньшей, а к большей зависимости от цен на нефть, даже если при этом формально и происходит диверсификация экономики. Грубо говоря, нефтяная рента используется для поддержания неэффективных секторов, а не для развития эффективных. То есть во многом Россия повторяет опыт СССР 1970-х — начала 1980-х годов.
В чем же разница между Россией и странами Азии, почему похожие инструменты дают столь разные результаты? Безусловно, нефтяная рента — это один из существенных элементов проблемы. Но, видимо, дело не только в ней, а также в разных подходах к пониманию социальной стабильности и методов ее поддержания. И в России, и в Китае социальная стабильность — одна из основных, если не основная цель политики. Но в Китае для поддержания социальной стабильности нужен рост и динамичное развитие: население готово к изменениям, но оно должно видеть, что эти изменения помогают ему лучше жить. В России, как это ни цинично звучит, для поддержания стабильности подходит ситуация, близкая к стагнации. Рост благосостояния, конечно, приветствуется, но при этом нет готовности к изменениям.
Как результат, поддержание социальной стабильности в Китае и странах Азии в целом связано с инвестиционным ростом. В России же — ставка на рост потребления. И такая стратегия делает страну все более и более рентозависимой. Какие институты при этом страна пытается адаптировать, это уже вторичный вопрос.
Прошлый год во многом оказался переломным. В экономике стало понятно, что легкого возврата к старой модели развития не будет и что страна стоит перед риском застрять в «новой норме» с низкими темпами экономического роста, но и с низкой безработицей. При текущих довольно высоких ценах на нефть страна может находиться в этой «новой норме» длительное время. А вот выбраться из нее можно лишь за счет принципиального изменения в политике, связанного с переходом от роста за счет потребления к росту за счет инвестиций. Однажды, в конце 1960-х — начале 1970-х годов, Россия уже стояла перед подобным выбором, и всем известно, чем это закончилось. К сожалению, видимых сигналов того, что у разворачивающейся на наших глазах истории будет принципиально другой конец, пока нет.