Кадры решают не все

Термин «аппаратчик» в русском языке имеет однозначно негативную окраску. С советских времен это синоним идеологизированного, ни на что не способного бюрократа, пользующегося к тому же тайными привилегиями. В этом нет ничего удивительного. Деятельность аппарата ЦК КПСС и региональных партийных комитетов протекала в обстановке маниакальной секретности. Большинство населения страны не только не знало, из какого теста слеплены аппаратчики, но и представления не имело, какие обязанности они выполняют.

Последние четыре года я веду исторический проект «Аппарат ЦК КПСС в 1953–1985 годы». Я интервьюирую бывших работников аппарата, которым часто уже за восемьдесят, чтобы успеть зафиксировать методы управления не существующей уже страной. Методы эти, как правило, передавались партийными и государственными чиновниками изустно из поколения в поколение. Эта работа помогает понять, как очень странная страна с очень специфической идеологией могла просуществовать столь долго и почему она развалилась в один момент без видимых причин.

Большевики пришли к власти не как нормальная политическая партия, защищающая повседневные интересы конкретных групп людей. То была квазирелигиозная секта, члены которой обязаны подчиняться вождю-проповеднику и строить свою жизнь (профессиональную и личную) в соответствии с его указаниями. Как любая секта, большевики требовали от беспартийных изменить свою жизнь в соответствии с их учением. Однако в вопросе о том, насколько далеко должно зайти преобразование завоеванного общества, не было согласия даже в руководстве партии. В основном это касалось практических вопросов управления экономикой, международными отношениями, обороной. Резкие повороты внутренней политики в ходе советской истории — военный коммунизм, НЭП, коллективизация и форсированная индустриализация, резкое усиление в ходе войны и особенно в послевоенный период роли правительства — приводили к изменению роли партийного аппарата, функции и обязанности которого то значительно увеличивались, то столь же значительно сокращались. Как убедительно показывают работы историков Олега Хлевнюка и Рудольфа Пихои, значение Политбюро ЦК КПСС в ходе войны сошло практически на нет, зато центром принятия решений стал Совет министров СССР.

Из рассекреченных в 1990–2000-е годы документов стало известно, что дальнейшее усиление Совмина и реализация идей Лаврентия Берии и Георгия Маленкова, выдвинутых в марте–июне 1953 года, в течение нескольких лет вполне могли завершить коммунистический этап существования СССР. Задуманные ими политические и экономические реформы были куда радикальнее и масштабнее, чем, например, первый этап (1985–1988 годы) реформ Горбачева.

Но Берия и Маленков проиграли Никите Хрущеву, опиравшемуся на партийный аппарат. В результате этой борьбы возникла система политических институтов, просуществовавшая в СССР до конца 1980-х. Впрочем, и она могла оказаться недолговечной, если бы не бунт ближайшего хрущевского окружения (Брежнев, Шелепин, Суслов и др.). Устав от постоянных оскорблений со стороны Хрущева, сподвижники похоронили его инициативы о фактическом введении в СССР двухпартийной системы (раздел партийных организаций на городские и сельские) и принципиальной децентрализации экономики (введение совнархозов). Итоги хрущевского правления, кстати, были поразительно похожи на горбачевские: голодные бунты в городах, раскол элит, начатые и идущие явно «не туда» экономические реформы, растрата золотовалютных запасов на закупку на Западе зерна и технологий — и все это на фоне относительного свободомыслия в печати и на сцене.

С 1957 года ядром системы окончательно стало реанимированное наследниками Сталина Политбюро (Президиум) ЦК КПСС. В него входили неподконтрольные никаким внешним силам лидеры, которые либо заслужили свое место при прежнем «хозяине», либо выдвинулись уже при Хрущеве. Факт членства в Политбюро был куда важнее занимаемого поста, поэтому именно этих людей можно считать той правящей хунтой, вокруг которой крутился весь остальной механизм партийно-государственной машины СССР, частью которого и был аппарат ЦК КПСС. Вместе с тем они были руководителями и потому представителями интересов крупнейших советских административных структур: партийных (аппарата ЦК КПСС, московской, украинской, ленинградской, временами иных региональных организаций), государственных (председатель Совмина СССР и его первый заместитель, председатели Совминов РСФСР и УССР, некоторые общесоюзные министры), профсоюзных. Политбюро было нужно им в первую очередь как центр согласования общих интересов и отстаивания потребностей подведомственных структур. Уровень внутренней демократии в Политбюро был достаточно высок. Каждый из членов имел возможность высказать свое мнение, мог входить в специализированную комиссию Политбюро по своей «тематике» и блокировать общее решение.

На более низких этажах власти, обслуживающих интересы правящей верхушки, находились люди, попадание которых на работу в аппарат ЦК, Совмина или Госплана было своеобразной игрой судьбы. По уровню управленческой квалификации и по моральным качествам («партийности») они могли занимать пост в любом из этих ведомств, но судьба складывалась так, что попадали в то ведомство, а не другое. Вероятность того, что бывший секретарь комсомольской организации Московского финансового института окажется к 40 годам инструктором в Экономическом отделе ЦК, старшим референтом Совмина или замначальника управления Госбанка, была примерно одинакова. Более того, один и тот же человек мог занимать все эти должности по очереди.

Соразмерно обязанностям перед Политбюро были поделены и привилегии. Однако доступ к «кормушке» на улице Грановского, персональному автомобилю или ускоренное получение фешенебельной квартиры не были монополией аппарата ЦК. Роскошные дома для своих ответственных сотрудников строили Совмин, Минобороны, МВД и даже президиум Академии наук. Более того, со второй половины 1960-х и до конца существования СССР основная масса «ответственных» работников аппарата ЦК КПСС — инструкторов, референтов, лекторов — вообще не имела ни «авоськи» (права ежемесячного выкупа продуктов из распределителя), ни «права вызова» служебного автомобиля (персональные автомобили полагались только чиновникам на два уровня выше, типа заместителя заведующего отделом ЦК). В то же время подобные привилегии были доступны тем, кого «курировал» этот инструктор ЦК: директорам крупных заводов, членам коллегии министерств, знаменитым артистам. Сотрудники Отдела тяжелой промышленности ЦК любят вспоминать, как маялся на новой работе Виктор Черномырдин, нерасчетливо согласившийся пойти в инструктора с поста директора крупного завода, тогда как по «аппаратному статусу», неформальной советской «табели о рангах», ему было положено стать завсектором. И если в Оренбурге у него как у директора был и автомобиль, и несколько секретарш, то в Москве, чтобы перепечатать какую-нибудь справку, ему приходилось выстаивать очередь в машбюро.

Более типична ситуация, при которой человек из главных инженеров предприятия становился сотрудником аппарата ЦК, а потом возвращался на «производство» начальником управления министерства или директором крупного издательства. Через аппарат ЦК КПСС за последние 40 лет существования СССР прошло никак не меньше 10 000 человек. До сих пор сотни выходцев из этого учреждения возглавляют компании и академические институты, издательства и общественные организации.

Обязанности ЦК КПСС перед правящей хунтой были многообразны, но достаточно четко сформулированы.

Во-первых, аппарат ЦК КПСС отвечал за подготовку и бюрократическое оформление решений Политбюро, а также за обеспечение высокого уровня жизни членов хунты. Общий отдел аппарата ЦК, занимавшийся документооборотом, был крупнейшим в ЦК (232 сотрудника на 1982 год), а Управление делами аппарата ЦК, обеспечивавшее бытовое обслуживание членов Политбюро и других высших партийных бюрократов, было третьим по численности отделом (217 сотрудников).

Во-вторых, аппарат был общенациональным «кадровым агентством», которое подбирало кадры для замещения примерно 15 000 ключевых должностей по всей стране, а также контролировало их поведение, в частности деловитость и «партийность» — моральные качества, стойкость к алкоголю, устойчивость к коррупции. Поскольку все без исключения крупные чиновники были членами партии, то для особо провинившихся существовал особый партийный суд — Комитет партийного контроля, также действовавший при аппарате ЦК. Как «кадровое агентство» аппарат ЦК был высшей инстанцией, принимающей решения о въезде и выезде всех без исключения людей в СССР. Для этого в нем существовал Отдел по работе с заграничными кадрами и выездам за границу (99 сотрудников).

В-третьих, аппарат был самым крупным (хотя далеко не единственным) контрольным агентством Политбюро: 84 сотрудника Отдела писем разбирали жалобы с мест. При этом почти каждая сфера человеческой деятельности имела в ЦК КПСС своего куратора. Например, в Международном отделе было два штатных сотрудника, отвечавших за Ватикан и католичество, своего куратора имели цирки и театры оперетты (сектор театрального искусства Отдела культуры), а производство боевых отравляющих веществ контролировал специальный сектор «кремнийорганических соединений» Отдела химической промышленности.

В-четвертых, аппарат контролировал перераспределение материальных ресурсов. Если министерство или регион хотели увеличения бюджета, согласованного на пятилетку вперед в нелегких баталиях с Совмином, Госпланом и Госснабом, то первой инстанцией, куда проситель обращался за поддержкой, был соответствующий отдел ЦК.

Наконец, аппарат был своеобразной высшей школой госуправления, последней ступенью образования, которую мог пройти советский чиновник. Причастность к работе центрального партийного аппарата в условиях тотальной секретности и дефицита информации об основных методах управления страной, взаимосвязи различных лоббистских групп (например, ведомственных и региональных), способах передачи информации и принятия решения давала ценнейшие сведения и позволяла установить новые контакты, полезные при любом продолжении карьеры. Многие из информантов рассказывают, что только в аппарате ЦК они научились писать деловые бумаги и «давать им ход».

Как бюрократическая структура аппарат ЦК был достаточно эффективен. Высокая исполнительская дисциплина обеспечивалась не только тщательным отбором сотрудников, налаженной системой контроля за ними и низким уровнем коррупции, но и жесткими мерами по отношению к нарушителям писаных и неписаных правил. Времена были не сталинские — к стенке за «проколы» не ставили, но отдать под суд за реальное преступление вроде мелкой контрабанды вполне могли. Довольно жестко наказывалось и неисполнение указаний начальства, затягивание срока подачи бумаг, нерасторопность в согласованиях. В любой момент сотрудник аппарата ЦК любого уровня мог получить предложение перейти «на другую работу», как правило, с формальным повышением, но тупиковую с точки зрения дальнейшей карьеры. Если его работой были недовольны всерьез, человек и вовсе получал «волчий билет»: на проходной у него отбирали пропуск в ЦК, и о дальнейшем трудоустройстве он должен был позаботиться сам.

Да, у старожилов ЦК нарабатывались возможности в некоторых случаях провести выгодное для них решение или нивелировать невыгодное. Да, некоторые сотрудники ЦК входили в группы и кланы, умевшие в ходе сложной административной интриги оказать по определенному вопросу влияние на повестку дня Секретариата ЦК или даже Политбюро. Однако конкретный исполнитель в конкретном случае должен был выполнять распоряжения своего прямого начальника. Поэтому в общем и целом административная машина ЦК вертелась в заданных Политбюро рамках. Другой вопрос, что средний уровень образования и конкретных знаний ответственных сотрудников аппарата был выше уровня начальства (членов Политбюро, секретарей ЦК), а уровень политической воли и способности к обобщению, к тому, чтобы взглянуть на ситуацию сверху, в динамике, обычно ниже. Это вызывало множество противоречий, обычно неразрешимых и не ведущих к повышению эффективности системы.

Один из моих собеседников, академический специалист по сельскому хозяйству, в 1963 году после годичной стажировки в аспирантуре Университета штата Айова вернулся в МОСКВУ. Как Герой Советского Союза и член «шелепинского» политического клана, он смог донести до Хрущева свое предложение резко повысить урожайность на землях конкретного района Краснодарского края за счет американских технологических решений. Единственное, о чем он просил лидера КПСС, — сократить количество работников на этой земле в несколько раз. Диссонанс между убежденным сторонником колхозного строя, каковым был Хрущев, и молодым сторонником фермерства разрешился так. Под энергичного «американца» создали сектор по новым технологиям Сельхозотдела аппарата ЦК, и на этом посту он пытался что-то пробивать, не замахиваясь более на «социальные вопросы». Без политической поддержки, которой после увольнения Хрущева в 1964 году, а затем разгрома «шелепинцев» в 1970-м году у него не осталось, эта деятельность была не слишком эффективной. Прогрессивный чиновник вынужден был уйти заместителем министра в Минсельхоз, где его знания пригодились больше. В первую очередь в деле закупки американской и канадской пшеницы.

Этот пример показывает, что человек с мозгами и образованием, готовый играть по правилам корпоративной культуры (включая ношение костюма с галстуком и воздержание от прилюдной критики начальства), в СССР 1960–1980-х годов вполне мог найти себе достойное место. Можно долго рассуждать о критериях отбора в начальники, например в директора крупных производств, но нельзя не отметить, что во время перестройки и тем более в первые годы после нее из-за спин увольняемых «красных директоров» не вышло никаких «антисоветских управленцев» того же возраста и квалификации, якобы зажимавшихся ранее. Где-то обновление прошло за счет более молодых кадров той же породы, а где-то на волне выборов директоров трудовыми коллективами к власти пришли временщики. Следующее поколение командиров производства, с рыночными установками поведения и ответственностью за масштабное дело, выросло уже из абсолютно нового, предельно молодого слоя предпринимателей. Завлабы и замначальники цехов, критиковавшие своих боссов на кухнях в 1970-е годы, так и остались до пенсии на своих местах. Потолок их управленческих талантов был виден и старым, и новым собственникам производства.

Если рассматривать аппарат ЦК как кадровое и контрольное агентство при Политбюро, то работало оно так, как некоторые хорошие советские двигатели: четко, ровно, десятилетиями, без износу, с минимально необходимой чисткой, но с крайне низкой эффективностью и огромными затратами топлива. Главной проблемой была сама конструкция двигателя, но она лежала на совести членов Политбюро. В этом плане весьма показателен эпизод из фильма «Семнадцать мгновений весны», в котором Штирлиц, рядовой сотрудник аппарата Министерства безопасности, записывается на прием к Гиммлеру (министру!) без указания цели встречи, где советского разведчика и обнаруживает его прямой начальник Шеленберг. За немецкие реалии в фильме «отвечал» консультант Международного отдела ЦК КПСС Всеволод Ежов, благодаря которому в «Семнадцати мгновениях» оказалась столь тщательно отражена стилистика взаимоотношений сотрудников Старой площади и многоходовых внутрипартийных интриг. Различие в том, что у рядового консультанта или завсектором ЦК (ранг, примерно равный статусу Штирлица в нацистской иерархии) не было ни малейшего шанса попасть на прием к члену Политбюро — секретарю ЦК (примерный статус Гиммлера) по собственной инициативе. На Старой площади просто отсутствовала возможность записаться на прием. Даже в подъезд здания, где находились кабинеты секретарей ЦК, можно было попасть только по специальному пропуску, а попытка встретиться с фигурой такого ранга (сколь бы ни был важен повод для решения срочной конкретной проблемы) кончилась бы для того же Ежова немедленным увольнением. Поэтому аппарат ЦК КПСС никогда и ни на что, включая чернобыльскую катастрофу, не мог отреагировать сколько-нибудь оперативно.

Аппарат ЦК КПСС был нормальной бюрократической структурой, костяк которой составляли не фанатики и не болтуны, а лояльные действующей власти и уже немолодые специалисты. Бывших инженеров, органично смотрящихся в строгих деловых костюмах с галстуком в тон, больше всего на свете заботили результаты последнего анализа крови на сахар, и не приходится удивляться, почему они заняли столь пассивную позицию во время горбачевской перестройки.

Возьмем типичного инструктора ЦК. В 1985 году ему 50 лет, двое детей — студентов МГУ, МГИМО или Бауманки. В прошлом он успел поруководить производственным подразделением крупного предприятия, перешел на «освобожденную партийную работу» и вот уже лет 10 подбирает по пять кандидатов на пост директора очередного завода. Раз-два в месяц у него командировка — он проверяет, как дела на подведомственных заводах, контролирует ход строительства крупного, политически важного цеха, выслушивает жалобы на директора со стороны его замов, выискивает перспективные кадры «на выдвижение». При хорошем раскладе перед пенсией он еще успеет поработать заместителем министра Мин...прома по «общим вопросам», при плохом — директором отраслевого вуза. На вопрос, насколько он руководствовался трудами Маркса, Энгельса или Ленина в своей работе в ЦК, бывший инструктор нервно смеется, а потом отвечает, что читал их, конечно, но очень давно — когда был парторгом своего предприятия (в 1960-е) и надо было проводить лекции для актива.

С таким отношением к официальной идеологии чиновники ЦК были готовы приспосабливаться к любым условиям. Один из моих респондентов много лет проработал в считавшемся «консервативным» Орготделе. Фронтовик, в 1990-е годы ставший директором банка, он ездил на стрелки с бандитами. Благо в 1950–1960-е он был директором шахты в Сибири — и не таких крутых видел. Другой выходец из отраслевого отдела ЦК почти все 1990-е проработал руководителем аппарата одного из министерств. Сейчас он замдиректора крупной фирмы по «общим вопросам», занимается бесчисленными согласованиями и принципиально не дает взяток. Для этого в фирме есть другой человек.

В 1990 году Горбачев решился на шаг, который до него совершил Сталин, но не решился совершить Хрущев, — перенес центр принятия решений из партийных органов в государственные. Оставшись не у дел, аппарат ЦК КПСС даже и не думал о том, чтобы вернуть себе политическую власть. Да, большинство аппаратчиков сочувствовало ГКЧП, пытавшемуся вернуть прошлое, как поначалу сочувствовали они Горбачеву, расчищавшему авгиевы конюшни в самом аппарате. Но все эти эмоции имели очень малое значение для руководителей страны, которые предпочитали все решать в узком кругу.

А пока путч и распад СССР были делом будущего, аппаратчики ЦК стремились попасть в новый центр власти — администрацию президента СССР — или искали спокойное место в каком-нибудь министерстве, пытаясь одновременно сохранить прикрепление к поликлинике 4-го Главного управления. Будучи лояльными к любому цвету власти, в конце 1991 года они спокойно, целыми командами, вернулись в знакомые кабинеты, чтобы стать костяком президентской администрации Бориса Ельцина — бывшего заведующего Отделом строительства ЦК. Тем более что возглавлял эту администрацию Юрий Петров, в прошлом заместитель заведующего Орготделом. Тем более что вскоре, в декабре 1992 года, во главе правительства встанет бывший инструктор Отдела тяжелой промышленности Виктор Черномырдин.