Зеркало для поэта

Последние 24 года жиз-
ни он прожил в эмиграции, о которой говорил, что она «для изгнанного писателя во многих отношениях подобна возвращению домой, потому что он приближается к местонахождению идеалов, которыми всю жизнь вдохновлялся». Точным географическим местом, где эти идеалы находятся, Бродский считал Венецию.

В 1972 году Иосиф Бродский уехал из СССР, и с тех пор путешествия сделались важнейшей частью его жизни — или просто образом жизни. Главной темой его путевой поэзии и прозы стала неразличимость всех земных мест с точки зрения отчаяния — «человек приносит с собою тупик в любую точку света». В западной части мира человек сильнее страдает от одиночества, в восточной — от жестокости и тупости, но отчаяние всюду задает тон. Всюду — кроме Италии.

«Что для меня Италия? Прежде всего то, откуда все пошло. Колыбель культуры». Европейской культуре Бродский поклонялся с поистине религиозной страстью, и путешествие в Италию было для него настоящим паломничеством. В Венецию он отправился в первую же свою эмигрантскую зиму.

Бродский написал о Венеции несколько больших стихотворений и очерк «Набережная неисцелимых». В венецианских текстах почти не слышен обычный для его стихов и прозы «механический, нестерпимый звук, // звук стали, впившейся в алюминий». Здесь слышен голос спокойного, иногда даже счастливого человека. Отчаяние, мизантропия — все это отступает на задний план при виде «возлюбленной глаза», как Бродский назвал Венецию. О ней он говорит с восторженностью и пылкостью, какие вообще-то встречаются у него только в любовных стихах.

«Набережная неисцелимых» — очерк прозаический, но написанный по стихотворным законам. Здесь так же, как в стихах, разнородные элементы уравниваются с помощью ритма. Дворцы, каналы, воспоминания, любовь, эмиграция, вода, львы, умершие и живые друзья, свои и чужие стихи — все это складывается в симметричные фразы и главы, образуя в итоге своего рода кристалл, который при каждом новом прочтении поворачивается то той, то другой гранью.

И, подобно стихам, «Набережная неисцелимых» способна служить зеркалом для читательского опыта — или даже инструментом для расширения этого опыта, пособием по превращению картинок из туристского буклета в часть собственной биографии.

каналы, дворцы

«Медленное движение лодки сквозь ночь напоминало проход связной мысли сквозь подсознание. 
По обе стороны, по колено в черной как смоль воде, стояли огромные резные сундуки темных палаццо, полные непостижимых сокровищ — скорее всего, золота, судя по желтому электрическому сиянию слабого накала, пробивавшемуся сквозь щели в ставнях».

зимний свет, фотография

«Зимний свет в этом городе! У него есть исключительное свойство увеличивать разрешающую способность глаза до микроскопической точности — зрачок посрамляет любой хассельбладовский объектив и доводит будущие воспоминания до резкости снимка из «Нешнл Джиографик»… По утрам этот свет припадает грудью к оконному стеклу и, разжав твой глаз точно раковину, бежит дальше, перебирая длинными лучами аркады, колоннады, кирпичные трубы, святых и львов, как бегущие сломя голову школьники — прутьями по железной ограде парка или сада. «Изобрази», — кричит он, то ли принимая тебя за какого-то Каналетто, Карпаччо, Гварди, то ли не полагаясь на способность твоей сетчатки вместить то, что он предлагает, тем более — на способность твоего мозга это впитать... Возможно, искусство есть просто реакция организма на собственную малоемкость. Как бы то ни было, ты подчиняешься приказу и хватаешь камеру, дополняющую что зрачок, что клетки мозга».

вода, красота, слеза

«Вода равна времени и снабжает красоту ее двойником. Отчасти вода, мы служим красоте на тот же манер. Полируя воду, этот город улучшает внешность времени, делает будущее прекраснее. Вот в этом его роль во вселенной и состоит. Ибо город покоится, а мы движемся. Слеза тому доказательство. Ибо мы уходим, а красота остается. Ибо мы направляемся в будущее, а красота есть вечное настоящее. Слеза есть попытка задержаться, остаться, слиться с городом. Но это против правил. Слеза есть движение вспять, дань будущего прошлому».

невозможность стать своим

«Несмотря на все время, кровь, чернила, деньги и остальное, что я здесь пролил и просадил, я никогда не мог убедительно претендовать, даже в собственных глазах, на то, что приобрел хоть какие-то местные черты, что стал, в сколь угодно мизерном смысле, венецианцем. Слабая улыбка узнавания на лице хозяина гостиницы или траттории не в счет; и никого не могли обмануть купленные здесь костюмы».

статуи

«Все эти бредовые существа — драконы, горгульи, василиски, женогрудые сфинксы, крылатые львы, церберы, минотавры, кентавры, химеры, — пришедшие 
к нам из мифологии... суть наши автопортреты, в том смысле, что в них выражается генетическая память вида об эволюции. Неудивительно их изобилие здесь, 
в этом городе, всплывшем из воды».

львы

«На каждом карнизе, почти над каждым входом видишь либо львиную морду с человеческим выражением, либо человеческую голову с чертами льва».

улицы

«Продвигаясь по этим лабиринтам, никогда не знаешь, преследуешь ли ты какую-то цель или бежишь от себя, охотник ты или дичь».

подъем воды

«Улицы пустеют, магазины, бары, рестораны и траттории закрываются. Горят только их вывески, наконец-то присоединившись к нарциссистским играм, пока мостовая ненадолго, поверхностно сравнивается с каналами в зеркальности».