Провинциальный дух

В начале дня в уютном городке Сальта стояла жара. Цвет ядрено-синего неба был так неправдоподобно насыщен, что небесный свод казался куполом из «Шоу Трумана». Разморенные человеческие тела осели в уютных уличных кафе на главной площади, с колониальной архитектурой и массивным кафедральным собором, и даже пчела запыхалась кружить над тарелкой, где лежал ломоть свежайшего козьего сыра с конфитюром из местного фрукта кайотэ — национальной сладости Сальты. Одна из самых красивых провинций Аргентины, расположенная в предгорьях и Андах на высоте от двух до четырех тысяч метров по соседству с Чили и Боливией, дарила туристам очередной роскошный день. Когда-то в этих пейзажах, где среди покрытых синяками гор дождевой лес соседствует с засушливой местностью, поросшей кактусами, кочевали инки с караванами лам. Кочевали до тех пор, пока не появились конкистадоры и не проложили путь из Лимы — главного города Испанской Короны в Южной Америке — до новоиспеченного порта в Буэнос-Айресе. Они-то и основали Сальту как место для остановки на этом долгом пути. Небольшой перевалочный пункт для передышки.

С тех пор все сильно изменилось. Скудные вещественные доказательства существования инков теперь живут под стеклом в музее MAAM вместе с отлично сохранившимися мумиями принесенных в жертву детей, которые нашли вмороженными в высокогорный лед. Потомственные конкистадоры давно переквалифицировались в барменов и продавцов в супермаркетах. А сама Сальта так разрослась, что стала крупной столицей крупной провинции. И незыблемым остался только ее статус — «места для передышки» между трудовыми буднями и прочей рутиной.

Типичный аргентинец похож на русского: он скуп на улыбку, опасно водит, любит футбол и вареную сгущенку. И, как когда-то мы сами, он много путешествует по собственной стране. Только добровольно, а не в связи с каким-нибудь железным занавесом. Родная провинция Сальта для аргентинца — мечта и повод для гордости. И штурмуя на арендованном автомобиле перевал Кебрада де Умауака, я вполне могла понять почему. В зеркале заднего вида двенадцатиперстной кишкой извивалась живописная дорога, а по обочинам вместо мертвых с косами выстроились гигантские кактусы. Горы, похожие на мятую бумагу из-за бесчисленных трещин и складок, все выскакивали из-за каждого нового поворота, превращая самый красивый в мире серпантин в муку для новичков-автолюбителей.

Позади в долине осталась Пурмамарка, деревенька — иллюстрация на тему спасительной силы туризма. Если бы не приток желающих поглазеть на глиняные мазанки местного люда да полосатую гору-радугу со спектром пурпурного, Пурмамарка давно бы вымерла. Но любопытство и лубочное творчество, пара славных, даже на притязательный вкус, ресторанов и, несомненно, пейзаж превратили скромное захолустье в тренд. Спасительный, как тому и положено.

Будучи большой страной с ощутимым социальным разрывом, Аргентина имела много оснований пойти русским путем. Старики в небольших деревнях в конце концов умирали, а молодежь жила по принципу «где угодно, только не здесь». Для тех, кто не был гаучо, работы не находилось, и за пределами сельскохозяйственных регионов жизнь тухла и увядала. Пока «в доме» не поселился туризм. Тогда в самых глухих и чаще всего миловидных местах появились роскошные лоджи, в любой точке мира призванные вернуть человека в лоно природы. Пусть и с бокалом игристого Dom Perignon и в мокасинах из кожи питона.

Владелец эстансии и бодеги Colome швейцарский миллионер Дональд Хесс, чьей гостьей я была когда-то, впервые посетив Сальту, полюбил ее настолько, что принял два важных решения. Купить самую высокогорную в мире винодельню (как вотчину, с проживающими на территории «крепостными») и открыть рядом с ней, в пятой точке мира, уникальный и самый крупный музей Джеймса Таррела. Его световые инсталляции, которые нередко находят применение в виде комнат для медитации, оценены как минимум в $1 млн. И то и другое Дональду удалось. И я вспоминаю, как, чтобы попробовать белого Торронтеса, поплавать в бассейне в окружении лаванды и виноградников на высоте две с лишним тысячи метров, я протряслась четыре с половиной часа по очень плохой и сказочно красивой дороге. Но даже та дорога не идет в сравнение с Кебрадой де Умауака сейчас.

Этот роскошный горный хребет, включенный в список Всемирного культурного наследия ЮНЕСКО как напоминание о торговом маршруте инков, ярче всего говорит об одном: инки не искали легких путей. Даже прекрасный, образцово-показательный асфальт, ведущий прямо в Чили, не позволяет преодолеть путь без труда, а в распоряжении инков были только сыпучие тропы с мозоленогими ламами вместо фур. Этот маршрут и сегодня торговый, а крутые серпантины в обиходе у длинных грузовиков, курсирующих между Чили и Аргентиной, и редких легковушек, на которых коренные обитатели Сальты, из тех, что побогаче, ездят на Чилийское побережье разжиться свежим лососем к ужину. 400 км туда и столько же обратно для жителя большой страны не расстояние.

Лосося и Чили в моем списке дел нет. Зато есть солончак по ту сторону хребта Умауака, на трех с половиной тысячах метров над уровнем моря. Огромная соляная пустыня сливается на горизонте с горами и носит адекватное своему виду название — Salinas Grandes. Реликт древнего озера с 8300 кв. км соли служит местом добычи натрия, но ему есть и вполне туристическое применение. В других частях света, особенно в США, солончаки используют для баз ВВС или установления рекордов скорости, поскольку все вокруг служит дорогой или взлетно-посадочной полосой. А здесь посреди солончака стоит целый парк припаркованных автомобилей, туристы лижут соль, фотографируются и жуют свои пикники, устроившись на прохладной щелочной поверхности. И хотя Salinas Grandes не отличается идеальной плоскостью, я решаю устроить проверку взятому напрокат достижению французского автопрома. И бью лишь десятую часть мирового рекорда скорости, зато в пейзаже, сравнимом с инопланетными декорациями в кино. А после возвращаюсь на подступы к Сальте, чтобы поменять 130 л. с. на одну, но с душой.

Не умеющим держаться в седле в провинциальной Аргентине делать нечего. Хотя плавильный котел наций с ингредиентами сплошь из европейских эмигрантов сделал Аргентину одной из самых цивилизованных стран Южной Америки, сельская жизнь родины гаучо до сих пор похожа на вестерн. И пусть уже не редкость пастухи на мотоциклах, главным транспортным средством провинции по-прежнему остается лошадь. Неудивительно, что нация, сидящая в седле с трехлетнего возраста, превратила конное поло из спорта аристократов в распространенное хобби, и победить на внутреннем поло-турнире в стране куда сложнее, чем выиграть чемпионат мира.

Человека, держащего под уздцы мою лошадь, зовут Агустин Ариас. Наследный владелец столетней эстансии El Bordo de Las Lanzas, переделанной в уютный отель с лучшей домашней кухней, одет как самый настоящий гаучо: в сапоги со звонкими шпорами, шаровары бомбачи и широкополую шляпу. За расшитым поясом у него нож, в руке — кожаный хлыст для лошади, на шее — красный платок, символизирующий пролитую кровь генерала Уэмеса.

Гаучо-герой Уэмес, бравший английский корабль конным полком вплавь и с длинными лассо вместо ружей, — образец храбрости, отваги и упрямого самодурства для любого гаучо в Сальте. И хотя воевать его последователям нынче негде, как, впрочем, и работать — сельское хозяйство и скотоводство в Аргентине уже не приносят миллионов, а значит, невелика занятость, — вид классический аргентинский гаучо все равно имеет гордый. И пусть многие фермы-эстансии давно превратились в эксклюзивные мини-отели, а гаучо ушли в туризм и стали работать гидами и поварами, искусными в барбекю, эмпанадах и ньоках, вдали от Буэнос-Айреса в уютной провинции Сальта жив дух Аргентины старых времен. Дух, а не душок.

По крайней мере, именно так я думала, отгоняя пчелу от козьего сыра с конфитюром.