По праву завоевания

Нынешний год — юби-
лейный в истории русско-финляндских отношений. Причем юбилей этот никто не отмечал, а большинство даже не заметило. Между тем событие, происшедшее ровно 200 лет назад, было по тем временам оглушительным: Россия напала на шведскую провинцию Финляндия и присоединила ее к своим и без того обширным владениям.

Вообще я против примитивных исторических аналогий, но, видит Бог, тут их ну никак не избежать. События накануне русско-шведской войны за Финляндию необыкновенно схожи с теми, что происходили перед советско-финляндской войной 1939–1940 годов.

Война со шведами и финнами стала результатом сговора России и Франции. Летом 1807 года по итогам переговоров в Тильзите в шатре, установленном на плоту посредине Немана, Наполеон и Александр заключили союз и договорились о разделе сфер влияния. Строго говоря, Тильзитский мир венчал победную для французов войну с русскими 1806–1807 годов, в результате которой Россия оказалась в фарватере французской политики. В те дни император и Россия испытывали чувство унижения, когда «не наши повара орла двуглавого щипали у бонапартова шатра», как писал Пушкин. Но Наполеон был умен и не стремился поставить Россию на колени. Наоборот, свои жесткие условия он облек в симпатичную упаковку «особой дружбы» с Александром, якобы внезапно разгоревшейся на первом же свидании.

Императоры, конечно, не мылись вместе в бане, как правители ХХ века, но со стороны дружба выглядела почти сердечной. В итоге только что побежденная французами под Фридландом страна вдруг предстала перед покоренной Наполеоном Европой вершительницей судеб мира, и Россия, как писал тогда Александр I, теперь определяла «жребий земного шара». На плоту посредине Немана речь шла о том, чтобы Россия и Франция поделили мир между собой, как некогда в конце XV века поделили его Португалия и Испания. Наполеону — запад, Александру — восток. Такое «мелкое препятствие», как Англия, предполагалось устранить блокадой и русско-французским походом в Индию, где и предстояло переломить хребет владычицы морей.

Важно отметить, что участники этих увлекательных упражнений на карте не были равноправны. Условия раздела диктовал Наполеон. Он добился от Александра присоединения к блокаде Британии, передачи французам русских владений в Средиземном море, а главное — признания всех разбойничьих захватов Франции в Европе. При этом Александр никак не мог смягчить гнев корсиканца, почему-то страшно обозленного на пруссаков. Наполеон рубил на части и свежевал Прусское королевство — труд и гордость поколений бранденбургских курфюрстов и прусских королей. В порыве великодушия Наполеон даже хотел (или только делал вид, что хочет) подарить Александру также и занятые им польские земли, некогда доставшиеся пруссакам во время разделов Польши. Русский царь скромно отказался, согласившись принять лишь сущий пустяк — небольшую Белостокскую область. После этого из «никому не нужных» польских земель Наполеон создал Герцогство Варшавское, что для Александра стало неприятным сюрпризом. Словом, после «дружеского» раздела Наполеон уехал из Тильзита с огромным возом роскошных трофеев, а Александр — со скромной «белостокской шкатулкой». Строго говоря, и такому результату Александр должен был радоваться. Для России дело могло обернуться большими потерями, а не приобретениями.

Тут-то и скажем главное. В Тильзите Александр получил от хозяина Европы и нечто поважнее Белостока: твердое обещание не мешать расширению Российской империи на севере и на юге. Тогда это формулировали так: «Оградить покой и безопасность Петербурга и прирастить полуденные пределы нашего Отечества» посредством завоевания Финляндии и так называемых Дунайских княжеств — вассальных Турции Валахии, Молдавии и Бессарабии (ныне Молдова и Румыния). На это император Франции согласился с удовольствием. «Друг Наполеон» для «друга Александра» не жалел ничего чужого, тем более что России еще предстояло попахать на поле брани, чтобы превратить виртуальные подарки в реальные территориальные приращения.

Стыд Тильзита быстро забылся, зато какие открывались возможности, какие масштабные имперские цели можно было теперь реализовать! Выражая тогдашнее общественное мнение, Фаддей Булгарин писал: «Россия должна была воспользоваться первым случаем к приобретению всей Финляндии для довершения здания, воздвигнутого Петром Великим. Без Финляндии Россия была неполною, как будто недостроенною… Сухопутная наша граница была на расстоянии нескольких усиленных военных переходов от столицы». Как тут не вспомнить советскую риторику 1939 года, когда после раздела Польши Сталин получил от Гитлера «в подарок» Прибалтийские государства и Финляндию, которую, впрочем, как и в 1807 году, еще предстояло завоевать. Но тема «опасной близости» границы от столицы всплыла и в 1939 году как мотив для войны.

К концу 1807 года все было готово к войне. В Петербурге, по словам записных шутников, только и ждали «приказаний из Франции», чтобы начать. Общая задача похода была проста — сам государь красным карандашом прочертил линию будущей границы от Северного Ледовитого океана через Ботнический залив и до Финского залива. Эту гигантскую территорию предстояло занять всего лишь тремя дивизиями. Девятого февраля 1808 года русские войска вторглись в Финляндию. Тогда (впрочем, как и в ноябре 1939 года) никто не думал, что война окажется тяжелой. Все предполагалось закончить за пару месяцев.

Вторжение развивалось поначалу более чем успешно. Главным противником русских был мороз, сильно мешавший отдыху на бивуаках, а неприятеля достичь все не могли: так быстро откатывались вглубь страны шведско-финские войска. Так случилось, что шведский король Густав IV Адольф, несмотря на многочисленные слухи о готовящейся против него агрессии, не верил, что его родственник (свояк) и давний союзник Александр решится напасть на прежде дружественную ему державу. С началом вторжения (кстати, без объявления войны) Стокгольм в особой ноте обвинил Россию в вероломном нападении, справедливо указав на грубое нарушение ею норм международного права и всех русско-шведских договоров о незыблемости границ. В личном послании царю король стыдил Александра как совершившего недостойный поступок, призывал родственника одуматься.

Король ошибался — когда идут такие козыри, об «общей группе крови» обычно забывают. Забывают, кстати, и стыд — в ответ русский царь хранил молчание, как и его министры. Рот они открыли только тогда, когда в марте почти вся Финляндия и Аландские острова были оккупированы. Вот тогда МИД озаботился поиском повода для захвата и присоединения Финляндии к империи. И повод, хотя и смехотворный, нашелся. Дело в том, что после начала войны шведы посадили под домашний арест русского посланника в Стокгольме Давида Алопеуса, а также опечатали посольские дела. Этим и воспользовались в Петербурге как поводом для аннексии Финляндии. Шестнадцатого марта 1808 года была опубликована декларация, гласившая, что «арестованием российского посланника и опечатыванием дел миссии нанесено вопиющее оскорбление преимуществам и достоинству русского престола так, что не одна Россия, но все державы были тем оскорблены. По сим причинам государь объявил всем дворам, что часть Финляндии, доселе именовавшаяся Шведскою, и которую русские войска не иначе могли занять, как только силою и, одолевая сопротивление, признается областью российским оружием покоренною и навсегда присоединяется к его империи».

На простом человеческом языке все это называется грабежом среди бела дня. Если бы шведские власти не посадили Алопеуса под домашний арест, а пригласили на обед к королю, все равно повод для объявления Финляндии частью империи непременно нашелся бы. А вдруг посол споткнулся бы при входе в королевский дворец? И еще эта история напоминает известную басню Крылова о претензиях волка к ягненку, позволившему себе пить воду из ручья, пусть даже и ниже волчьего водопоя.

Все было бы, как тогда выражались, «примерно-отлично», если бы к лету не отличавшийся темпераментом финский народ не проснулся. С одной стороны, поход, ставший, по словам его участника Дениса Давыдова, «вооруженною прогулкою войск наших почти до границы Лапландии и покорением первоклассной крепости слабыми канонадами и наскоками нескольких сотен казаков», вроде бы закончился. С другой — присоединили к империи огромную территорию, но… страну, как оказалось, не покорили, а ее вооруженные силы не разбили. Иначе как «скифской тактикой» последующие действия финнов, непрерывно отступавших по своей пустынной, тысячеверстной стране, назвать невозможно.

Русская армия, устремившаяся в погоню не столько за противником, сколько за «земелькой», оказалась «разбросанной по клокам», расставленной мелкими отрядами на обширном пространстве Финляндии. Каждую оккупированную область надо было контролировать, в городах и вдоль побережья требовалось расставлять гарнизоны, посты и пикеты. Но не это было самым важным. Уже с начала войны, несмотря на легкость, с которой была занята страна, стало заметно, что, вопреки воззваниям и призывам русского командования, финские (как и шведские) солдаты оружия не складывали, а местные крестьяне выказывали некую строптивость завоевателям и почему-то не встречали хлебом-солью русских как «освободителей от шведского ига». Финны и шведы отступали быстро, но в полном порядке, при всесторонней поддержке населения, снабжавшего их всем необходимым от продовольствия до теплой одежды. Наши же солдаты шли, «лишенные сих пособий», а поэтому изымали нужное им силой, что вскоре привело к началу партизанской войны, или, по словам Давыдова, «войны народной».

Она вспыхнула к лету 1808 года одновременно с успешным наступлением из Лапландии финляндской армии. Наши всюду стали отступать. Легкая прогулка по финским просторам превратилась в подлинное испытание для армии. Как писал Булгарин, «финляндская война была в одно время народной, наступательной, оборонительной и во всех случаях чрезвычайно упорной с обеих сторон. Успех столько же зависел от тонких соображений военных действий, от маневров в стране, почти непроходимой для наступающего войска по причине теснин, болот, гор, рек, озер и мрачных лесов, встречающихся на каждом шагу, как и от быстрого натиска и решительности… Почти на каждом переходе надлежало брать крепкие позиции, наподобие природных крепостей, и … удаляясь от своих запасов, терпеть еще большую нужду». Особенно трудно приходилось завоевателям весной, когда «вскрытие рек и озер вжимало войска наши в дороги, врезанные, подобно желобам, в непроходимую поверхность, и лишало равнин и прямых сообщений, словом, того простора для наступательной войны». Как это часто бывает, поначалу все казалось таким простым и ясным, ибо «на карте нет снегу, особенно глубокого, а широкие дороги, на ней показанные, превращены тогда были в тропинки, по которым конница не могла идти иначе, как в один конь, пехота — рядами, а артиллерия и тяжести — с чрезвычайным затруднением».

Первые, пусть и весьма скромные, победы финляндцев над русскими войсками разрушили, как писал Булгарин, «очарование насчет нашей непобедимости». Шведы вернули и Аланды, причем наши моряки были ниже всякой критики. За нежелание вступать в сражение с неприятелем был на 24 часа разжалован в матросы командующий русским флотом адмирал Ханыков, а ряд командиров кораблей были уволены со службы без выслуги лет. Победы были встречены бурей восторга в Стокгольме и в самой Финляндии, где, по словам историка этой войны Александра Михайловского, «народонаселение поднялось против русских». В сопротивлении финнов прослеживалась осмысленная система: партизанские отряды, которые возглавляли кадровые военные, снабжались оружием и боеприпасами из особых тайников, что позволяло им быстро выступить в поход. Финские крестьяне, прекрасные охотники, вели из укрытий меткий огонь по небольшим партиям русских войск, шедшим по лесным дорогам. Как вспоминает русский участник походов в Финляндии, «нельзя было свернуть в сторону на сто шагов от большой дороги, чтобы не подвергнуться выстрелам, и это затрудняло нас в разъездах и препятствовало распознавать местоположение…. Это отзывалось уже Испанией», где шла партизанская война против наполеоновских войск. Отряды партизан, вооруженные дубинами, косами и топорами, нападали на русские конвои, обозы, окружали и уничтожали отдельные части русских. Партизаны «были везде и нигде».

Война была взаимно жестокой: партизаны пытали и предавали мучительной смерти пленных, которых закапывали в землю живьем, сжигали на кострах. Не было пощады и пленным партизанам. Действия финнов напоминали действия наших партизан в 1812 году: те же приемы засад, те же способы заманивания и убийства исподтишка. Кстати, всему тому, что широко применялось в финских дебрях, учил русских крестьян поэт-партизан Денис Давыдов. Нет сомнений, что он набрался опыта именно во время финляндской кампании.

С большим трудом, за счет переброски свежих войск, смены командования и энергичных усилий, стоивших сотни жизней, России удалось разбить Финляндскую армию и замирить страну. Весной 1809 года войска Барклая-де-Толли и Багратиона совершили переход по льду Балтийского моря в Швецию. Генералы получили награды, а император в марте 1809 года приехал в покоренную страну. Александр явился туда не с плетью, а с … конституцией. Финляндия получила такие обширные права, какие не снились жителям собственно России еще лет сто — до 1905 года. Конституция Великого герцогства Финляндского (калька с названия наполеоновского Великого герцогства Варшавского) закрепила за жителями все те права, которые они имели при шведах, включая многие институты автономии. Это предопределило признание финляндской элитой русского владычества. Начались балы, обеды, государь мило беседовал с новыми подданными, но шведы, несмотря на ледовые походы русских войск, упорствовали на начавшихся во Фридрихсгаме переговорах. Они по-прежнему твердили что-то о нормах международного права. Позиция России оставалась, как и раньше, жесткой и непримиримой — отдайте и уйдите!

Теперь, конечно, уже не говорили, что присоединение Финляндии к России связано с арестом посольских бумаг (посланник Алопеус был отпущен шведами восвояси). Была выдвинута другая причина — извечное право сильнейшего брать. «Финляндия присоединена к России по праву завоевания и по жребию битв и не может быть отделена от нее, иначе, как оружием».

Выхода у шведов не оставалось. Фридрихсгамский мирный трактат, заключенный 5 (17) сентября 1809 года ввел аннексию в международные правовые нормы. Финляндия, как тогда считали, «навечно» вошла в Российскую империю. А тем временем русская армия срочно перебрасывалась на юг. Там уже два года вяло шла война с турками. Как тут не вспомнить слова лихого рубаки гусара Кульнева: «Матушка Россия тем хороша, что все-таки в каком-нибудь углу ее да дерутся». Предстояло расширить полуденные (то есть южные) пределы отечества…

Автор — старший научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН, профессор Европейского университета