В июле стоит отправиться в Дубровник, чтобы побывать на главном культурном фестивале Хорватии
В августе прошлого года меня пригласили в Дубровник на показ «Обычных подозреваемых» с Кевином Спейси. Когда-то, в начале девяностых, я уже видел «Подозреваемых» в Каннах, и приглашение на повторную премьеру выглядело странно, но вполне по-балкански. Впрочем, идея посмотреть любимый фильм с любимым актером показалась мне забавным поводом, чтобы первый раз очутиться в Далмации.
Фильм должны были показывать в рамках ежегодного летнего фестиваля, или, по-хорватски, лиетни игре. В течение 45 дней на площадях, равелинах, улицах и пляжах устраивают концерты, спектакли, ставят оперы и балеты, а дубровницкие киновстречи играют роль вишенки на изысканном торте классического искусства. На фестивале дают «Сон в летнюю ночь», а на киновстречах со звездами вроде Ника Нолти или Стива Бушеми выступают оркестры Спивакова и Гидона Кремера. Впрочем, Шекспир и Гендель тоже не дебютанты, а ежегодный «Гамлет» — еще более избитое произведение, нежели «Обычные подозреваемые», — и ничего, смотрят!
В общем, в конце лета я оказался в Дубровнике, в номере отеля Excelsior с видом на старый город, на бухту с яхтой Спилберга (так, во всяком случае, ее тут все называли) и на пляж, по которому вот-вот должен был пройти на пресс-конференцию Кевин Спейси, худрук лондонского «Олд Вика», профессор Оксфорда, обладатель двух «Оскаров». Адриатика выплескивалась на пирс, купальщики болтались в прозрачной воде, не желая вылезать в полуденное марево.
Идти в старый город было рано — солнце застряло в зените. Так что я, скрываясь в прохладе кондиционированных коридоров, пошел в суши-бар. Хорватской кухней предстояло наслаждаться последующие пять дней, поэтому я отдал предпочтение японской.
В баре было двое — шеф-японец и, конечно же, Кевин Спейси. Первый резал кусок тунца на сашими, второй читал и пил шампанское. За окнами гудело море, орали дети, плавились от жары камни, папарацци караулили звезду, а здесь было прохладно и тихо. Я устроился в уголке. Спейси, оторвавшись от страниц, кивнул и вернулся к чтению. Шеф дал понять, что подойдет через минуту. Тарелка с рыбой проследовала на голливудский стол, после чего японец, не разрушая тишины, принял мой заказ и пошел шинковать желтохвоста.
Через полчаса, когда от рыбы и водорослей остались лишь воспоминания, убежище было обнаружено: по ту сторону окон появился сначала один фотограф, потом второй, и вскоре возбужденные ребята с камерами, словно рой обезумевших шмелей, бились в витрины суши-бара. Актера увели на пресс-конференцию, а я, решив, что уже можно, поплелся в сторону крепости, держа в руках отпечаток со старого слайда. На нем мама, ездившая в семидесятых в Югославию, сидит под деревом, усыпанном апельсинами. Первые же, ближайшие к гостинице ворота оказались именно теми, со снимка. Дерево тоже нашлось. Я дал в руки прохожему камеру, уселся на парапете и попросил запечатлеть этот момент. На память.
Пассажиры пароходов тем временем отправились обедать на свои плавсредства, и город, хоть на несколько часов, но опустел. Вечером его улицы должны были снова наполниться народом, тем более что на площади Бошковича (бывшей Поляне Иезуитов) этой ночью давали какую-то оперу. Спектакли и концерты здесь строго распределены между площадками: «Гамлета» всегда показывают в форте Ловренац, классическую музыку играют во дворе Ректорского дворца (там в свое время выступали Рихтер и Ростропович), большие постановки — на равелине, открытие и закрытие фестиваля происходит перед церковью Святого Влаха, а оперы и прочую драму ставят у Иезуитов, перед церковью с гротом Лурдской Богоматери.
Вечером я отправился на премьеру в Dubrovnik Palace. Кевин Спейси сказал нечто иронично-умное, после чего фонари погасили, и на экране актеры — несколько очень хороших и один гениальный — стали разыгрывать историю обычных подозреваемых, на битой пленке и с хорватскими титрами.
Потом была вечеринка на каменном пляже. Горан Штрок, хозяин половины Дубровника и всех его лучших отелей, играл роль радушного хозяина и друга Кевина Спейси. Здесь, в Дубровнике, во время летнего фестиваля все играют какие-нибудь роли.
Волны с шумом накатывались на скалы, обдавая разодетую публику брызгами. Официанты разливали местную шипучку, разносили еду, и от всего этого — свежего воздуха, пены игристого вина, вида и запахов съестного — у меня разыгрался аппетит. Взяв такси, я поехал назад к старому городу. Водитель высадил у ворот, за которыми происходило что-то несусветное. Разнокалиберная публика, сплавляясь в толпу, заполнила собой улицы Дубровника. Из кухонь доносились запахи жареной рыбы, шпината с картошкой, морской похлебки. Тут, в городе, была жизнь.
Колокола иезуитской церкви отбивали начало спектакля, и музыка оркестра, смешиваясь с голосом толпы и модным звуком дискотек и клубов, превращалась в какой-то шум вроде морского. Уставший от впечатлений — звуков, запахов, светской бессмыслицы, от толпы, я поплелся обратно в отель. Там, пройдя холл, я очутился в баре. За стойкой с рукописью и бокалом шампанского сидел Кевин Спейси. Все обычные подозреваемые были на месте.