Охота на частника

Сгорбленный старичок ждал корреспондента Forbes на подмосковной платформе Авиационная. В его черной «Волге» мы доезжаем до дачки в садоводческом товариществе. Хозяин запирает в чулане овчарку, выспрашивает о цели визита, идет в другую комнату за документами.

Четверть века назад имя полковника милиции Анатолия Никитовича Дорофеева вгоняло врагов социализма в ступор. Он служил замначальника оперативно-разыскной части ОБХСС— советской спецслужбы по борьбе с экономическими преступлениями. Неважно, кто ты — крупный расхититель госсобственности или особо успешный предприниматель. Если тебя поймал Дорофеев, конец один. Долгая отсидка, а то и расстрел.

Дорофеев хранит на даче архивы и картотеку. Он открывает пыльную папку, которую принес из внутренней части дома. Это предмет его особой гордости — дело нелегального «цеха» в Ставропольском крае. Время действия — 1981 год. На пожелтевшем от времени листе ватмана набросан план аула Апсуа (нынешняя Карачаево-Черкесия) и его ближайших окрестностей. Красным фломастером обведены «объекты»: мастерская по выделке кож, цеха швейной фабрики, склады. Пунктиром прочерчены маршруты вывоза товара, под каждой прерывистой линией аккуратно обозначен пункт назначения — Краснодар, Минеральные Воды, Ставрополь.

Операция была подготовлена очень тщательно. «Работали на горе, почти за километр от аула», — вспоминает Дорофеев. Группа оперативников, замаскированная под геологоразведочную партию, с помощью армейских дальномеров вела круглосуточное наблюдение за происходящим вокруг мастерской и фабрики. Номера выезжающих машин записывали, за ними посылали «хвост». Несколько милиционеров устроились поденщиками в колхоз. Мотыжа поля в окрестностях, они подсчитывали погруженные тюки с продукцией и по рации передавали сведения в командный пункт. В качестве секретного сотрудника был завербован брат водителя одного из грузовиков, на котором развозили «левую» продукцию.

Развязка наступила через 20 дней после начала наблюдения. В аул прибыли следователи в сопровождении автоматчиков. Только Дорофеев выставил оцепление, как к фабрике на новенькой «Волге» подкатил один из «хозяев» по фамилии Дадунашвили (он числился главным инженером). Увидев вооруженных милиционеров, бизнесмен велел водителю гнать и стал выбрасывать из окна деньги. «Мы потом, конечно, их собрали», — усмехается Дорофеев. За Дадунашвили была сразу выслана погоня, уйти ему не удалось.

В подпольном цехе аула Апсуа производили не оружие и не наркотики, а кожаные плащи и куртки. Зачем нужна была эта масштабная милицейская операция? В терминах советского законодательства таким способом пресекалось «хищение государственного имущества в особо крупных размерах», одно из тягчайших преступлений, описанных в советском Уголовном кодексе. А если посмотреть на ситуацию с точки зрения здравого смысла, кем были цеховики и какую роль они играли в экономике?

Советский цеховик был изобретателен, упорен, щедр к вышестоящим.

Тридцатитрехлетний член КПСС Рамиз Оглы Шабанов трудился технологом третьего участка на бакинской фабрике «Промгалантерея», которая выпускала шторы, ковры, пуговицы. На участке Шабанова работало 15 человек. Делали коврики и подушки из поролона, обшитые тканью. В 1982 году Шабанов с помощью коллег из технологического отдела изготовил три приспособления для резки поролона. Приходящие на участок рулоны материала разрезали по толщине на две части, в результате у Шабанова появлялся излишек сырья. Ткань, которой обшивались коврики, производили тут же. Чтобы образовался излишек, Шабанов изменил настройки станков и уменьшил плотность материала. Молодой инженер приспособил к делу пылившееся в углу старое швейное оборудование — нелегальные изделия украшались бахромой и вышивками. «Товарный вид изделий определял их повышенный спрос на рынке», — резюмировал несколько лет спустя судья Бакинского городского суда.

Под словами о повышенном спросе подписались бы директора крупнейших магазинов Баку. Они брали коврики на реализацию и за 20% от цены обеспечивали их гарантированный сбыт. В месяц магазины забирали себе около 5000 рублей. Несколько тысяч уходило фабричному начальству и в иные инстанции, от которых зависел этот «бизнес». Рабочим доплачивали за «левые» коврики, поскольку фабрика и так платила им зарплату. Сам Шабанов при средней выручке в 20 000 рублей после всех расходов мог бы «вынимать» из дела около 10 000 рублей в месяц. Впрочем, еще на заре своей предпринимательской деятельности он решил, что не хочет нести все риски в одиночку. «Бизнес» вокруг третьего участка галантерейной фабрики функционировал на принципах кооператива. Или акционерного общества, если хотите.

Еще до запуска «цеха» Шабанов нашел двух компаньонов, каждый из которых выкупил у него 35% «бизнеса» по 35 000 рублей. Состав партнеров несколько раз менялся. Вот как описывает обстоятельства приобретения доли один из пайщиков. В апреле 1983 года знакомый предложил ему устроиться на работу на третий участок галантерейной фабрики. Там, мол, освобождается место и есть свободные проценты пая. На собрании пайщиков ему объяснили, что на участке организован выпуск «левой» продукции. Цех «стоит» 100 000 рублей, 1% паевого участия — 1000 рублей. За три года работы Шабанов должен был заработать около 200 000 рублей, включая доход от продажи паев партнерам. Гигантская сумма для Советского Союза, где инженер получал в год около 1500 рублей.

В 1985 году «цех» Шабанова был ликвидирован, пайщики арестованы. Сегодня человека, который придумал идею, инвестировал в технологии и оборудование, наладил выпуск ходового товара, назвали бы успешным предпринимателем. Но по советским законам Шабанов с партнерами совершили сразу несколько тяжких преступлений. Толщина подушек и ковриков, как и параметры всех товаров, которые выпускались советской промышленностью, регламентировалась соответствующим ГОСТом. Нарушив его, Шабанов совершил первое преступление. Еще серьезнее было обвинение в даче взяток — за два с половиной года деятельности «цеха» Шабанов действительно раздал фабричному начальству, милиционерам, разным проверяющим более 100 000 рублей. От одних откупался натурой (парой ковриков), другим за невмешательство платил фиксированный оклад — 500 рублей в месяц.

Не платить было нельзя. В СССР невозможно было в принципе легально получить сырье для частного производства. Поролон распределялся Госпланом — значит, надо было создать излишек сырья на самом производстве, внеся изменения в технологию, а потом его «похитить». И неважно, что нормы, по которым рассчитывался расход материалов, покупателей нисколько не интересовали — «тощие» коврики продавались не хуже «толстых». Следствие упирало на железный факт: разрезая рулоны на две части, Шабанов половину брал себе. Рассчитав примерное количество ковриков и подушек, которые можно теоретически изготовить из этого сырья, и зная цену, по которой сбывалась продукция, прокурор вывел сумму ущерба, понесенного государством, — 698 000 рублей. Хищение в особо крупных размерах. Шабанов получил 15 лет колонии. И он еще легко отделался.

На излете советской эпохи уголовное законодательство СССР описывало 22 преступления, совершение которых каралось смертной казнью. Среди них хищение государственного и общественного имущества в особо крупных размерах и валютные операции (включая сделки с золотом). Вообще-то экономические статьи из списка расстрельных в конце 1940-х годов были изъяты. Вернуться к расстрелам расхитителей и частных предпринимателей решил Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев, собиравшийся построить коммунизм к 1980 году. На одном из пленумов ЦК в 1961 году Хрущев неожиданно для всех заговорил о приговоре по делу крупных валютных спекулянтов Яна Рокотова и Владимира Файбушенкова, осужденных на длительные сроки заключения. Хрущеву этого показалось мало. «За такие приговоры судей самих судить надо», — бросил он в лицо председателю Верховного суда СССР. Уголовный кодекс был экстренно переписан. К валютчикам расстрельная статья была применена задним числом. Их казнь стала началом настоящего террора против представителей негосударственной экономики. А число их в середине 1960-х измерялось сотнями тысяч.

«В послевоенный период был всплеск предпринимательской активности, — отмечает профессор Высшей школы экономики Леонид Косалс, автор нескольких исследований о теневой экономике СССР и России. — Народ сам себя обшивал, одевал». Гонка вооружений требовала ускоренного восстановления тяжелой промышленности, которая пожирала все ресурсы государства. Властям пришлось смириться с существованием обширного частного сектора, ориентированного на нужды населения. К концу 1950-х в СССР было зарегистрировано около 150 000 «кустарно-ремесленных промыслов». А были ведь и по-настоящему крупные структуры, предпочитавшие не светиться. Одна из них, настоящая подпольная корпорация, действовала во Фрунзе (современный Бишкек, столица Киргизии).

«Они уже знали, что их расстреляют… Сильно плакали. Разбегались и бились головой об стену. Смотреть было тяжело», — рассказывает Бекджан Атакеев, сокамерник двух фигурантов громкого дела киргизских «трикотажников». (Воспоминания жертв и их родственников собрала Чинара Жакыпова в книге «Конфискация жизни».) До того как попасть за решетку, Зигфрид Газенфранц (помощник мастера местной трикотажной фабрики) и Исаак Зингер (мастер ткацкого цеха) входили в руководство компании, специализировавшейся на пошиве кофточек, платьев, свитеров и т. п. «Цеховики» покупали списанное оборудование, ремонтировали его и запускали в работу. Трикотажные машины размещались на территории фабрик, в пустующих цехах и гаражах. За выпуск неучтенной продукции рабочие, работая в три смены, получали зарплату в несколько раз выше официальной.

Ядро киргизских цеховиков составили евреи, эвакуированные в Среднюю Азию из западных районов СССР во время Второй мировой войны. Доходы от предпринимательской деятельности хотя бы в некоторой степени позволяли им поддерживать привычный уровень жизни — ведь многие из них стали гражданами СССР только в 1939–1940 годах, после того как Сталин отхватил часть Польши и аннексировал прибалтийские страны. Семья Газенфранца занимала во Фрунзе большой дом с прислугой. У главы семейства был кабинет и лаборатория в отдельном флигеле. «Часть «трикотажников» была с Запада, [их] психология отличалась от нашей. Они, например, спокойно спали, наивно полагая, что если они дали взятку верхушке, этим гарантирована безопасность», — вспоминает сестра одного из расстрелянных. Иллюзии развеялись в январе 1962 года, когда по «трикотажному» делу в Киргизии было арестовано около 150 человек.

«Мы государству ущерб не нанесли. Сколько было у государства, столько и осталось. Мы выворачивались на собственные деньги, выпускали неучтенную продукцию. Нас судить за хищения никак нельзя», — отбивался на суде от «расстрельной» статьи Зигфрид Газенфранц. Безуспешно. Купленные и отремонтированные станки, сырье, время рабочих и прочие ресурсы — все было признано похищенным у государства. Большинство эпизодов, инкриминируемых «трикотажникам», имели место до введения смертной казни за экономические преступления. Но, как и в случае с валютчиками, судья без колебаний применил высшую меру задним числом. По этому делу был расстрелян 21 человек.

Волна похожих процессов прокатилась по всему СССР. В год введения высшей меры за экономические преступления количество смертных казней выросло в разы по сравнению с предыдущим, 1960-м годом и достигло 1890 человек. В 1962-м высшая мера была применена 2159 раз. В дальнейшем волна казней пошла на спад. Но отныне смертный приговор маячил перед каждым, кто занимался в СССР «коммерцией». Например, в 1969 году, во времена брежневского застоя, когда гайки, особенно в закавказских республиках, были закручены уже не так жестко, в Азербайджане был расстрелян Теймур Ахмедов, отец Фархада Ахмедова, совладельца компании «Нортгаз». Ахмедов-старший руководил соковым заводом и пользовался репутацией крупного «цеховика».

Последняя волна репрессий против частного бизнеса прокатилась после прихода к власти Юрия Андропова. Вспомним то же дело о нелегальном пошиве одежды в ауле Апсуа, которое расследовал Дорофеев, — по его итогам было вынесено три смертных приговора.

Почему же, несмотря на все риски, коммерсанты в СССР не переводились? С одной стороны, рассуждает профессор Косалс, в обществе всегда есть предприимчивые люди, стремящиеся к владению собственностью и адекватному вознаграждению за свой труд. При советской власти они могли реализовать себя только в теневой экономике. С другой стороны — в последние десятилетия существования СССР неофициальная коммерция стала неотъемлемой частью советской хозяйственной системы.

Взять хотя бы феномен теневого предпринимательства в южных республиках СССР. «Эта часть Cоветского Cоюза существовала за счет приписок, искусственно завышенных цен на производимую продукцию», — объясняет предприниматель Каха Бендукидзе, в 2004–2008 годах отвечавший за либеральные экономические реформы в Грузии. Одной из главных задач республиканского руководства было выбить из центра как можно более выгодные закупочные цены на сельскохозяйственную продукцию и изделия легкой промышленности, вывозимые за пределы республики. «Одного из министров финансов Грузии осудили за хищение 18 млн рублей, — вспоминает Бендукидзе. — Совершенно фантастическая сумма для конца 1970-х годов!» В свое оправдание министр заявил, что деньги были нужны для подкупа чиновников в Москве — «чтобы нам дали хорошие закупочные цены». Неформальный рынок товаров и услуг становился необходимым звеном административной цепи: иначе откуда взять средства на «решение вопросов» в центре?

Подпольные цеха формировали доходную базу местной номенклатуры. Бакинская фабрика «Промгалантерея», о которой шла речь выше, была буквально облеплена кормящимися с нее функционерами. И не только она. Столь масштабная подпольная экономическая деятельность была невозможна без санкции сверху. В 1973 году из Советского Союза в Израиль эмигрировал Илья Земцов, сотрудник сектора информации при ЦК Компартии Азербайджана. Через три года в Париже вышла его книга с красноречивым названием «Разворованная республика». Опираясь на данные КГБ и партийного контроля, проходившие через сектор информации ЦК, эмигрант описал систему распределения средств, шедших наверх в виде взяток. Каждый уровень бюрократической иерархии имел свою долю в доходах. В зависимости от ее размера формировалась и цена кресла. Должность первого секретаря райкома, если верить Земцову, стоила в Азербайджане около 200 000 рублей, министра коммунального хозяйства — 150 000 рублей.

Далеко не вся нелегальная экономическая активность концентрировалась на юге. Советская система централизованного распределения и снабжения была настолько неэффективна, что работать без «смазки» уже не могла в принципе.

В мае 1979 года в кабинет Михаила Юдицкого, директора совхоза «Утятский» (Курганская область) зашли двое уверенных в себе мужчин. Юдицкий обратился к одному из гостей примерно так: «Вы, Марк Михайлович, на пенсии, вас знают. У вас есть время, связи, знания. Просим вас помочь». Совхозу «Утятскому» до зарезу был нужен лес. По плану Юдицкий должен был построить в течение года объектов на 1,5 млн рублей, а фондов, то есть стройматериалов, хватало лишь на то, чтобы выполнить 15% задания. Марк Шерман, имевший к тому времени две судимости по экономическим статьям, имел репутацию человека, способного достать что угодно. Шерман предложил выход — совхоз платит ему и его партнеру Николаю Ширину (оба они и явились к директору совхоза) около 1000 рублей, а они организуют поставку. Впрочем, совхоз так и не получил лес. По не зависящим от Шермана причинам. Сначала произошел крупный пожар на Енисейском лесопильно-деревообрабатывающем комбинате, откуда Шерман планировал завезти лес. А потом предприниматель был снова арестован.

Шерман с Шириным договорились о поставках еще с десятком совхозов и колхозов Курганской и Кустанайской областей. Во всех случаях Шерман обещал за определенную сумму организовать поставку леса. Получал аванс наличными. Поставка леса оплачивалась отдельно: либо безналичным платежом на счет поставщика, либо встречными товарными поставками — трубами, тракторами, машинами, прокатом, проволокой и т. д. Вот как описывал в своих показаниях одну из этих поездок Николай Ширин: «Нас пригласили в совхоз «Ершовский»… [Директор «Ершовского»] Герасимов сам оговорил порядок уплаты за вагон пиломатериалов в 600 рублей». Столько должны были получить на руки посредники за свои услуги. Ширин говорил в показаниях, что Герасимов позвонил директору другого совхоза, с которым дельцы уже работали, и тот подтвердил: ребята надежные. Читаем далее: «Помню, что Герасимов звонил еще в райком КПСС, и там все тоже согласовали».

Деньги, полученные Шерманом за посредничество, оформлялись в виде оплаты за работу бригад лесорубов. Никаких заготовок по этим нарядам, естественно, не велось. Впоследствии именно это обстоятельство позволило прокурору обвинить Шермана в хищении госсобственности в особо крупных размерах. Всего за три года посреднической деятельности на операциях, попавших в поле зрения следователей, Шерман заработал около 90 000 рублей. Получил 15 лет.

«Дисбалансы и дефициты в снабжении приводили к тому, что предприятие просто останавливалось», — говорит профессор Косалс. Организуя бартерные цепочки, «толкачи» позволяли системе работать. Нередко их деятельность неофициально поддерживалась властями. Шерман в своих мемуарах пишет, что у него начались проблемы лишь со сменой первого секретаря обкома Кустанайской области. Новое начальство взялось за наведение «порядка». Пошли аресты руководителей крупных предприятий, лишились должности несколько первых секретарей райкомов. Под раздачу попал и крупный теневой делец Шерман, хотя клиенты были им вполне довольны. «Никаких фондов и нарядов у нас не было, поэтому мы и обращались к Шерману. Претензий к нему совхоз не имеет. Весь лес ушел на хозяйственные нужды. Лес нам нужен и сейчас. Позарез!» — такие показания в суде дал директор совхоза «Ершовский» Герасимов.

Оценки объемов теневой экономики в СССР сильно разнятся. Американский исследователь Григорий Гроссман отмечал, что в середине 1970-х 28–33% расходов домохозяйств в СССР финансировались за счет доходов из частных, не связанных с работой на государство, источников. Владимир Тремл из американского Университета Дьюка полагает, что в нелегальную трудовую деятельность было вовлечено 10–12% советской рабочей силы. Оценка Косалса из ВШЭ скромнее — в советской теневой экономике было задействовано чуть более 1% населения. Но в любом случае «коммерсантов» — хватких, склонных к риску и умеющих зарабатывать людей — хватало. Почему же «цеховики» не воспользовались распадом командной системы и не стали капитанами нового, легального бизнеса?

Его зовут, допустим, Андрей Николаевич Сергеев. Он настаивает на том, что его настоящая фамилия не должна появиться в журнале: из 20 сотрудников принадлежащей ему фирмы лишь несколько человек знают детали биографии хозяина. «Я не то чтобы стыжусь или не хочу оправдываться, просто так мне будет проще. Не будет косых взглядов», — говорит он. Первый срок Сергеев заработал, можно сказать, по глупости. После института он распределился на одно из московских химических предприятий. Работал инженером в отделе снабжения. Зарплата в 130 рублей не устраивала, да и склонность к «коммерции» была, вспоминает Сергеев. Он занимался всем понемногу: доставал автомобильные покрышки, обналичивал валютные сертификаты, фарцевал. Приятель однажды рассказал ему про старичка, желающего купить золотые монеты. Сергеев достал приятелю два червонца, тот пошел с ними на встречу. Дедок оказался «подсадным».

Свои первые пять лет Сергеев отбывал в колонии в Республике Коми. Там сошелся с замначальника исправительного учреждения по сбыту, который предложил выгодное дельце после освобождения. Колония в Коми заготавливала лес и перерабатывала его на собственной лесопилке. В результате нехитрых махинаций на складе постоянно образовывались неучтенные объемы. Предприимчивый зам по сбыту толкал «кругляк» колхозам на Украину — они располагали наличными, которые получали от продажи своей продукции на колхозных рынках. Сергеев регулярно выезжал к клиентам с набором паспортов, якобы принадлежащих бригаде лесорубов, которые «где-то в Коми» валят лес, и на их имя заключал с колхозом договор поставки.

Афера раскрылась случайно — один заключенный в пух и прах проигрался в карты. Платить было нечем, и он обратился за защитой к администрации. А чтобы к его просьбе отнеслись внимательнее, зэк сообщил, что на складе, похоже, происходят хищения: вагонов с лесом уходит больше, чем значится по документам. Была устроена засада, факты подтвердились. Сергеев и его босс были арестованы. Сегодня Сергеев утверждает, что его использовали втемную — он действительно думал, что лес заготавливают настоящие бригады. Подельник Сергеева умер в тюрьме в ходе следствия. Нашему герою пришлось отдуваться за двоих. Его обвинили в хищении 27 вагонов леса. На свободу он вышел досрочно, но лишь в 1993 году.

Между первым и вторым сроком Сергеев зарабатывал от 500 до 1000 рублей в месяц. Хватило на трехкомнатную кооперативную квартиру в Москве, машину и дачу. Выйдя второй раз на волю, Сергеев обнаружил, что его жена и дочь эмигрировали в Израиль, а квартира продана. Первый год на свободе Сергеев ютился в выданной ЖЭКом комнатке в коммунальной квартире. На взятые взаймы $800 купил «жигули» и начал «бомбить». В стычке на автомобильной стоянке рядом с Лужниками сломал монтировкой руку одному из «братков». Боялся, что милиция, прицепившись к многочисленным судимостям, раздует новое дело. Но обошлось. Через знакомых устроился работать менеджером по продажам в фирму, которая импортировала электрооборудование для автомобилей. Через пару лет Сергеев открыл собственный бизнес, торгует аккумуляторами. Сегодня его фирма занимает пол-этажа в здании бывшего НИИ рядом с МКАД. Годовая выручка — около $10 млн.

Как поживают коллеги Сергеева, с которыми он вел дела при советской власти? После краха социализма никто особенно не преуспел. По его словам, советские «толкачи» «привыкли к прибыли в 1000% годовых, 100% уже казалось мало, а умели, по большей части, лишь доставать «дефицит». «Был у меня знакомый — проводник поезда Москва — Берлин, — рассказывает Сергеев. — У него было все — квартира, машина, дача. Жена не работала. В 1990-е он оказался никому не нужен». Но главное не это: ни у кого из окружения Сергеева не было серьезных капиталов и связей. А без этого нечего было и думать об участии в номенклатурной приватизации конца 1980-х — первой половины 1990-х. «Они не были встроены в информационные каналы, систему принятия решений. Не знали, с кем можно иметь дело, а с кем — нет, — подтверждает Косалс из ВШЭ. — Их возможности и возможности секретарей райкомов были просто несопоставимы».

Была и другая причина, помешавшая бизнесменам советской закалки поучаствовать в реставрации капитализма, — страх. Среди советских предпринимателей стремление бежать, пока не поздно, окрепло еще в начале 1980-х годов, когда Юрий Андропов усилил репрессии против «цеховиков» и спекулянтов. И когда советские власти в 1986 году разрешили свободную эмиграцию евреев, многие предприниматели поспешили воспользоваться шансом. В то, что перестройка — это всерьез и надолго, мало кто из них верил. «Я помню эти разговоры… Люди, зарабатывавшие деньги, были настроены сугубо «уезжальчески», — рассказывает питерский предприниматель Николай Коварский. — Сколько у меня было знакомых из числа «старших товарищей», уехали все». И пока трудно судить, выгадали они или прогадали.