Борьба со школой

В сентябре 1984 года из-за переезда семьи в другой город автор пошел в новую школу. На дежурстве после уроков дети мыли полы тряпкой из склизкой мешковины. Приходилось делать это голыми руками, швабр-«лентяек» в этой школе не имелось. В нашей школе не любили белоручек и мозгоклюям ставили в пример двоечников, которые хорошо владели тряпкой. Считалось, в армии это пригодится.

В сентябре 1984 года из-за переезда семьи в другой город автор пошел в новую школу. На дежурстве после уроков дети мыли полы тряпкой из склизкой мешковины. Приходилось делать это голыми руками, швабр-«лентяек» в этой школе не имелось. В нашей школе не любили белоручек и мозгоклюям ставили в пример двоечников, которые хорошо владели тряпкой. Считалось, в армии это пригодится.

Так внедрялся в жизнь постулат недавно объявленной школьной реформы о «формировании прочных коммунистических убеждений, трудолюбия, нравственной чистоты». Выполнить другую, не декларируемую, а реальную задачу той реформы — перестроить советское образование на западный лад — оказалось гораздо труднее. Всего через пять лет власти признали, что реформа не удалась и все нужно начинать заново. А еще через два года не стало и самой советской власти. Но школа, в которую ходят наши дети сегодня, в основных чертах остается советской.

За последние полтора века российская школа пережила шесть всеобъемлющих реформ. Всякий раз результат был далеким от идеального. Вот как это было.

Классики против реалистов

С петровских времен образование в России было делом государственным. Власть всякий раз приспосабливала народное просвещение под свои нужды. Так было и в «эпоху великих реформ» в 1860–1870-х годах. Из всех начинаний Александра II больше всего споров вызвала сначала реформа, а потом контрреформа системы народного образования.

Поражение в Крымской войне показало, что Российская империя сильно отстала от западноевропейских стран. Александр Головнин, получивший пост министра просвещения в 40 лет, попытался приблизить российскую среднюю школу к Европе. За четыре года во главе министерства он сделал многое. Поднял престиж министерства, увеличив его бюджет в два раза, ввел университетский устав 1863 года, предоставивший высшим учебным заведениям автономию от государства, отправил за границу на стажировку немало молодых преподавателей. В 1864 году Головнин одобрил «Положение о начальных народных училищах», способствовавшее распространению грамотности в народе. При Головнине произошло разделение гимназий на реальные и классические. Первые делали упор в своей программе на естественно-научных предметах и современных языках. Вторые уделяли особое внимание античным языкам — греческому и латыни.

Введение реальных гимназий вызвало ожесточенные споры в обществе. Против нововведений выступили консервативные публицисты Константин Леонтьев и Михаил Катков (сам создавший частную гимназию), предсказывавшие, что реальные гимназии станут рассадником нигилизма.

Конец карьере Головнина положило покушение на царя, совершенное 4 апреля 1866 года студентом Московского университета Дмитрием Каракозовым. Министром стал граф Дмитрий Толстой, служивший одновременно обер-прокурором Святейшего синода. Русское общество, в первую очередь люди, близкие к правительству, было напугано последствиями либеральной политики Александра II — покушением на монарха, Польским восстанием, распространением коммун и тайных обществ нигилистов. Толстого убеждали, что неконтролируемое просвещение развращает молодежь и пагубно влияет на умы. Педагог Петр Каптерев писал: «Во время обсуждения проекта реформы в Государственном совете Катков почти безвылазно сидел у Толстого, начиняя его разными аргументами в пользу своего проекта. Политическая сторона последнего заключалась в стремлении создать силу, которая сдерживала бы необдуманные порывы к свободе и направляла бы умы к более серьезному и устойчивому порядку вещей. Пытались образовать аристократию ума, которой и хотели предоставить власть в обществе и государстве».

Толстой верил, что изучение латыни настроит молодые головы на нужный лад, тогда как резание лягушек и опыты с электричеством способны посеять опасное вольнодумие вкупе с самонадеянностью. Несмотря на оппозицию большинства членов Госсовета, в 1871 году был принят новый гимназический устав. Реальные гимназии преобразовывались в реальные училища, и только окончание классической гимназии давало выпускнику право на поступление в университет. Преподавателей в России не хватало, пришлось приглашать сотни латинистов-чехов, плохо говоривших по-русски.

Учебная нагрузка на гимназистов была колоссальной. «Пять часов продолжались уроки в гимназии; придешь домой — обед, час-два отдыха; от пяти до шести — занятия с гувернанткою нашей Марией Порфирьевной, один день немецким языком, другой день французским; потом уроки учить часов до одиннадцати. Часов десять умственной работы! Это у ребят одиннадцати, двенадцати лет! И как мы все от этой умственной работы не сделались идиотами!» — вспоминал позднее Викентий Вересаев.

Справедливости ради необходимо отметить, что «классическая реакция» свирепствовала не только в России. Как писал немецкий историк Рингер Фриц, «в целом считалось, что хорошее общее образование дает право занимать более высокое положение, нежели узкоспециализированное обучение утилитарным дисциплинам. В XIX веке как в Англии, так и в других странах многие представители буржуазии стремились уйти из сферы коммерции на государственную службу, чтобы приносить пользу нации в целом, либо в свободные профессии, где отношения с клиентами носили скорее личный, чем коммерческий характер». Недаром преемник Толстого Иван Делянов своим знаменитым «циркуляром о кухаркиных детях» «зачистил» гимназии от случайного элемента — во имя чистоты благородной публики, предназначенной к управлению.

Целью толстовской контрреформы была борьба с радикализацией общества. Цель эта не была достигнута, напротив, классическая гимназия воспитала целое поколение отчаянных революционеров и террористов начиная с Александра Ульянова. Лидер эсеровских боевиков Владимир Зензинов вспоминал: «Каждый раз, когда здесь, в Америке, я встречаю группу школьников, осматривающих, под руководством учителя, какой-нибудь музей, вижу, как доверчиво и дружески дети обращаются к своим руководителям, мне становится завидно. Я чувствую при этом не только зависть, но и горечь. Мы в России, во всяком случае, мое поколение, этого не знали: в наши школьные годы между нами и нашими учителями всегда была пропасть. И даже хуже, чем пропасть, — вражда, часто переходившая в ненависть». Молодое поколение вырастало со стойким убеждением, что «древние языки — полицейская мера», говоря словами Достоевского. Кульминацией протеста стало убийство в 1901 году министра просвещения Боголепова студентом Карповичем, ранее исключенным из Московского университета. Преемником убитого показательно назначили генерала Ванновского, бывшего военного министра. Тот, впрочем, отменил обязательное изучение греческого языка в гимназиях и прекратил отдавать студентов в солдаты за участие в беспорядках.

Разрушим 
мы до основанья

Октябрьский переворот уничтожил старую школу. Стратегической целью большевиков было воспитание нового человека, но сначала им предстояло решить более приземленную задачу — создать широкий слой грамотных и «сознательных» людей, свою социальную опору. Ликвидировать безграмотность масс поручили провинциальному журналисту и неудачливому драматургу Анатолию Луначарскому, в помощь которому командировали истосковавшуюся по деятельности супругу вождя Надежду Крупскую (в юности она преподавала в рабочей школе). ВЦИК утвердил «Основные принципы единой трудовой школы» и принял «Положения об единой трудовой школе», которые уже своими названиями свидетельствовали о разрыве с прошлым. Церкви и частным лицам было запрещено содержать образовательные учреждения.

Ясной программы строительства пролетарской школы у большевиков не имелось. Антон Макаренко, основатель чекистской колонии для детей, недаром вспоминал: «После Октября передо мной открылись большие перспективы. Мы, педагоги, тогда так опьянели от этих перспектив, что и себя не помнили». Чем радикальнее были идеи, тем выше шансы на их одобрение. В качестве основы Наркомпрос установил семилетнюю школу. Началось заимствование с Запада «проектного метода», «бригадного метода», «ланкастерского обучения».

Полигоном образовательных новшеств стала Московская опытно-показательная школа-коммуна (МОПШК) при Наркомпросе. На подшефной фабрике изучали физику — замеряя поглощение света в цехах из-за запыленности окон. По ланкастерской методе каждый ученик вытягивал свою карточку с вопросом — частью общей темы. Самостоятельно разобравшись, он докладывал его в группе; предполагалось, что дети таким образом усвоят всю тему целиком. В рамках «бригадного метода» материал изучался бригадами. Преподаватель спрашивал одного-двух учеников из одной бригады. Если они отвечали плохо, наказывали всех.

По «проектному методу» дети разбирали комплексное задание, например «выведение новой породы свиней», постигая сразу основы биологии, ветеринарии, экономики, домоводства. Русский язык не изучался в принципе. Считалось, что правописание будет освоено в процессе усиленного чтения. Научным руководителем МОПШК была Ольга Лепешинская, старая большевичка, получившая впоследствии Сталинскую премию за открытие «неклеточного» живого вещества, — интриганка, достойная стоять на одной доске с обласканным советской властью шарлатаном Лысенко. Вместо «единиц»-«пятерок» всем школьникам ставили словесные оценки — «отлично», «хорошо», «удовлетворительно», «плохо», «очень плохо».

Теоретическим основанием всех этих новшеств стала педология, ответвление евгеники, занимавшейся «улучшением» человеческой породы. Педологи тестировали детей, задавая им вопросы «почему не падает солнышко?», «где находится твоя мысль?». По результатам тестирования количество полноценных детей в Москве не превышало 25–30%, а остальные зачислялись в категории трудновоспитуемых, умственно отсталых, олигофренов, имбецилов и т. д. Артист Юрий Никулин вспоминал: «Меня педологи продержали очень долго. Все я делал не так. И они пришли к выводу, что способности мои очень ограниченны». Главный педолог Арон Залкинд, автор «12 половых заповедей пролетариата», предлагал вовлекать в «революционную практику» детей с ясельного возраста, а заодно выкинуть на помойку рождественскую елку и волшебные сказки ради воспитания в атеистическом духе.

Зазубривание 
всей страной

Как и все радикальные революционеры, Сталин был большим консерватором во всем, что не касалось политики. Когда в начале 1930-х власть полностью сосредоточилась в его руках, он загнал писателей в один союз, вручив им единственно правильный метод — «социалистический реализм», и так покончил с формализмом и прочими идейными шатаниями. Тогда же дошла очередь и до школы, где сталинская образовательная «контрреформа» вполне укладывалась в тенденцию унификации всех сторон жизни в Советском Союзе. Генсека давно раздражали непонятные пертурбации в образовании, в котором власть захватили неконтролируемые партией педологи и прочие радикалы, зараженные западными идеями. Но главная претензия была в том, что школа не выпускала необходимого материала — знакомых с основами техники будущих солдат, промышленных рабочих, инженеров, готовых выполнять, не рассуждая, любые задания партии и правительства. Массовое образование, по Сталину, должно было быть политехническим, нацеленным на потребности пятилеток и грядущей мировой войны. Никита Хрущев вспоминал, как генсек в споре о том, надо ли давать инженерам общегуманитарное образование, выступил резко против, объяснив, что стране нужны узкие специалисты.

Реакция последовала самая жесткая. В 1931-м ЦК ВКП(б) принял постановление «О начальной и средней школе», в котором осудил «методическое прожектерство». В документе отмечалось: «...коренной недостаток школы в данный момент заключается в том, что обучение… неудовлетворительно решает задачу подготовки для техникумов и для высшей школы вполне грамотных людей, хорошо владеющих основами науки (физика, химия, математика, родной язык, география и др.)». В качестве объекта для подражания большевики взяли знакомую им по царским временам реальную школу. От Наркомпроса потребовали вернуться к привычной классно-урочной системе. С экспериментаторством было покончено. Вновь вводились учебные программы, только на «научно-марксистской» основе.  Были запрещены «журналы-учебники», «динамичные», «рассыпные», «краевые» учебники. С 1934 года вернулось преподавание гражданской истории, ранее заменявшееся изучением классовой борьбы.

В 1936 году, с принятием грозного постановления ЦК «О педологических извращениях в системе Наркомпросов», по педологам-вредителям был нанесен решительный удар. В тот год, когда «Правда» ругала Шостаковича за сумбур вместо музыки, было запрещено устраивать сумбур и в головах советских детей. Судьба выкорчеванной с корнем наивной науки педологии предвещала будущее генетики и кибернетики. Арон Залкинд поспешно написал покаянные «Мои ошибки».

В последующие годы школа все более ориентировалась уже на классическую гимназию — несбыточную детскую мечту многих большевистских вождей. Была введена плата за обучение в старших классах, обязательная форма, копировавшая гимназические мундирчики, чистописание, оценки вновь выставлялись цифрами, отменено трудовое обучение как самостоятельный предмет, а с 1943-го по 1954-й школы были разделены на женские и мужские.

О том, что получилось в итоге, хорошо написал профессор Дартмутского колледжа Лев Лосев, получавший среднее образование при Сталине: «Советская школа никогда не была нацелена на образование в точном смысле этого слова, а то был едва ли не худший период в ее истории. Обучение по унифицированной программе для всей огромной страны было основано на зазубривании; о том, чтобы вырабатывать в детях навыки самостоятельного аналитического и критического мышления, развивать эстетическое чувство, не было и помину. В лучшем случае школа учила чтению, письму, счету и давала запас элементарных сведений в области естествознания и точных наук. Преподавание истории и литературы было полностью подчинено задаче идеологической индоктринации будущих советских граждан. Учебники по истории, литературе и даже географии были написаны суконным языком и напичканы пропагандой… языки преподавали по скверным учебникам и методикам, в слишком больших классах, слишком мало часов в неделю, и практически никто не оканчивал среднюю школу с умением читать и хотя бы элементарно объясняться на иностранном языке. Большинство учителей были перегруженными работой, низкооплачиваемыми, нервными людьми. Чувство собственного достоинства в детях подавлялось. Было принято прилюдно стыдить, распекать, унижать ребенка за то, что он плохо понял урок, за шалость, за обмоченную простынь».

[pagebreak]

Союз серпа 
и указки

Никита Хрущев, только став первым секретарем ЦК в 1953 году, получил во всей полноте информацию о подлинном состоянии народного хозяйства СССР. Урожай зерновых был меньше дореволюционного. А во время первых визитов в капиталистические страны он увидел своими глазами глубину отставания Советского Союза от развитого мира. Инженерно мыслящий первый секретарь стал решать проблемы технократически, пропагандируя квадратно-гнездовой метод, внедрение кукурузы, химизацию.

Косная сталинская школа вызывала у него отвращение. Получивший образование на рабфаке в двадцатые годы Хрущев взамен псевдоклассицизма хотел возврата к динамичной сцепке образования и производства. В его научно обоснованном плане построения коммунизма к 1980 году школа мыслилась как придаток к цеху, как первая ступень работы на заводе или в колхозе. В 1958 году был принят «Закон об укреплении связи школы с жизнью». В его основе лежал принцип соединения обучения с производительным трудом, а главной задачей школы вновь объявлялась подготовка к общественно-полезному труду. Средняя школа становилась 11-летней, получив название «общеобразовательной трудовой политехнической». На производственное обучение и производительный труд отводилось не менее 12 часов в неделю. С 9-го по 11-й класс ученики в мастерских при школах занимались производством нехитрого инструмента, игрушек, сувениров, мебели, а в селе работали на фермах и полях.

Парадоксально, но именно на долю Хрущева выпало в 1957 году собрать максимум похвал советскому образованию. Запуск искусственного спутника Земли  вызвал в мире, в первую очередь в США, колоссальный испуг. Многим казалось, что СССР обогнал Запад в научно-технической гонке. В советской прессе упивались произведенным эффектом. До сих принято считать, что после полета спутника США приняли решение скопировать нашу систему образования, даже придумана легенда, что президент Кеннеди якобы сказал: «Победило советское образование. Ребята, надо учить физику, если мы не хотим учить русский язык». В реальности все было совсем наоборот.

После 1958-го пути советской и западной образовательной систем разошлись навсегда. «Там» отказались от зубрежки и принудиловки, основное внимание стали уделять социализации учеников — воспитанию у них коммуникабельности, умения формулировать, обосновывать и отстаивать свое мнение, принимать самостоятельные решения и добиваться их осуществления. Уроки стали проходить в занимательной форме, с постоянным разъяснением практической пригодности изучаемого материала.

Хрущевская образовательная реформа провалилась вместе с построением коммунизма. Вся ее «политехничность» свелась, по сути, к овладению рубанком и молотком — в век космических полетов и ядерных реакторов. Технологически отсталая экономика Советского Союза не могла предложить ничего иного школьникам. Лев Лосев указывал важнейшее противоречие «воспитания трудом»: «Вопреки официальному прославлению рабочего класса детям повседневно вдалбливалась мысль, что без высшего или среднего образования они обречены на прозябание в подножии социальной пирамиды. В школе и в семьях подросткам постоянно грозили: «Не кончишь школу — будешь грузчиком (или дворником, заводским рабочим, колхозником)!»

Огрехи хрущевской реформы были таковы, что при Брежневе незамедлительно пришлось их исправлять — сократив срок обучения до десяти лет и выведя трудовое обучение за пределы школы в Учебно-производственные комбинаты (УПК). Тогда-то и сформировалась позднесоветская школа, в которой обучалось большинство нынешнего активного населения России, считающей ее лучшей в мире.

Два раза в год — весной и осенью — миллионы старшеклассников и учителей вместо занятий выезжали на поля, помогать сеять и собирать урожай. Детский труд был существенным компонентом советской экономики, а в Средней Азии даже незаменимым в выращивании хлопчатника. Во время шефской помощи, летней трудовой практики, в «лагерях труда и отдыха» школьники воочию знакомились с масштабом пьянства и воровства в промышленности и на селе, получая, как правило, стойкое отвращение к физическому труду.

И без того перегруженные курсы физики, алгебры, химии постоянно дополнялись. В 1980-е в старших классах была введена высшая математика, ранее изучавшаяся в институтах. В результате детские головы забивались хаотичным набором сведений, а большая часть школьников так и не усваивала программы. Лучший выпускник советской школы имел немалые абстрактные знания, но плохо представлял себе их практическое применение. Превосходя западного сверстника в систематическом изучении точных наук, он уступал ему в самостоятельности, независимости, способности ориентироваться в окружающем мире.

На излете 
советской системы

Начало правления Константина Устиновича Черненко не предвещало ничего интересного. Семидесятитрехлетний, задыхающийся от эмфиземы легких генсек не тянул даже не звание «вождя». Казалось, что безликий аппаратчик, двадцать лет бывший правой рукой Леонида Брежнева, не способен сойти с привычного пути. Тем неожиданнее оказалось известие о том, что первый пленум под его руководством был посвящен вопросу «Об основных направлениях реформы общеобразовательной и профессиональной школы».

К 1984 году даже старцам из Политбюро стало ясно, что с советской системой образования что-то неладно. Разрыв между научно-техническими достижениями Запада и СССР становился все ощутимее. Объявленная Рональдом Рейганом «стратегическая оборонная инициатива» окончательно вывела геронтократию из забытья, поскольку опиралась на прорывные научно-технические идеи. Кремлевским старцам пришлось поинтересоваться у внуков, окончивших МИМО и пристроенных по посольствам, — чем же сейчас живет мир? На одном из пленумов ЦК члены Политбюро, во время обеденного перерыва «посоветовавшись и решив», объявили министру просвещения СССР Михаилу Прокофьеву о необходимости очередной школьной реформы. Что именно от него требуется, министр понять так и не смог.

На сессии Верховного Совета СССР доклад о реформе сделал член Политбюро Гейдар Алиев, протеже Юрия Андропова, с восемнадцати лет служивший в НКВД-КГБ. Черненко полагал, что у чекиста менее зашоренный взгляд на проблему, непредвзятое отношение к зарубежному опыту — как и положено разведчику.

Основными положениями реформы стали обучение детей с шести лет, специализация в старших классах (гуманитарный, естественно-научный и физико-математический уклоны), введение новых актуальных предметов.

Реформа 1984 года не задалась с самого начала. В марте 1985-го умер Черненко, а у сменившего его Михаила Горбачева имелись другие приоритеты — сначала ускорение, потом гласность и перестройка. Новому генсеку было не до поддержки начинаний предшественника. Алиев впал в немилость и был отправлен в отставку. На фоне грандиозных перемен в политике и экономике, нарастающего финансового кризиса школьная реформа была задвинута на задворки общественного сознания.

Проблема была не только в ухудшении социально-экономической ситуации. Реформа 1984 года была обречена на провал и потому, что пыталась имитировать некоторые западные новшества, не меняя базовых принципов советской школы. Новый курс «Этика и психология семейной жизни» (слухи о сексуальном воспитании в западных школах дошли до Москвы) не пошел — преподавали  его по разнарядке неподготовленные педагоги, без учебников, с наскоро сочиненными методичками, которые обходили самое главное — сексуальную жизнь, которой в Советском Союзе вроде как и не было. Никакого понятия о контрацептивах не давалось, а лучшим свидетельством о репродуктивной неграмотности молодежи служил показатель числа абортов на 10 000 человек, по которому СССР был мировым чемпионом.

Не лучше обстояло дело и с информатикой. Школьники в глаза не видели компьютера, и предмет напоминал обучение основам вождения без автомобиля. Вместо того чтобы учиться работе с компьютером (в США уже в 1985 году поступила в продажу коммерческая версия Windows), старшеклассники уныло писали в тетрадках непонятные символы, не понимая — зачем они нужны? Их спешно переученные педагоги чувствовали себя ненамного лучше.

Реформа в духе лучших советских традиций обещала усилить связку школы с производством, что вылилось в начало профессионального обучения с восьмого класса. Раз в неделю восьмиклассники ходили на завод или фабрику отбывать повинность. В цехе они только мешали, и трудовое обучение было такой же профанацией, как и последующее «овладение профессией» в 9–10-м классах в УПК. Детей кое-как учили непрестижным специальностям вроде токаря или намотчицы.

Перегруженные школы оказались не готовы к объявленным переменам и чисто физически. Из-за недостатка классных помещений, подготовленных педагогов и программ сорвалось, не начавшись, обучение шестилеток. Все свелось к показухе — после третьего класса ребенок сразу переходил в пятый класс, минуя четвертый. Так формально десятилетка стала одиннадцатилеткой.

Точно так же не реализовалась идея со специализацией в старших классах. Дополнительные знания предлагалось получать не вместо, а вместе с освоением основной программы, оставшейся неизменной. Крайне перегруженный курс становился еще объемнее. Желающих получше разобраться с русской литературой никто не освобождал от необходимости изучать дифференцирование и интегрирование вместе с органической химией. Учителя-предметники сражались за сохранение нагрузки, от которой напрямую зависела их зарплата.

Низкооплачиваемые педагоги, задерганные образовательными чиновниками директора скептически воспринимали спускаемые сверху директивы. Поздняя советская школа саботировала нововведения, при малейшей возможности оставляя все как есть. Никаких стимулов к работе по-новому у работников системы не имелось, да и что такое «новизна» — никто не знал и не разъяснял. Ситуация менялась так стремительно, что в 1988 году произошло невиданное в истории советской школы событие — выпускников десятого класса освободили от сдачи экзамена по истории, поскольку прежние трактовки устарели, а новых выработать не успели. В итоге к 1989 году про объявленную пять лет назад реформу забыли и начали подготовку к новой. Но это уже совсем иная история.