Заговор банкиров

Наш герой окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Он успешно работал в центральном аппарате Минфина, а затем возглавил крупнейший финансово-промышленный конгломерат страны. Речь не об однокашнике Путина или Медведева — блестящая карьера нашего героя закончилась в 1917-м, вместе со старой Россией. Отдадим должное Алексею Путилову: перед тем как уйти в историю, он попытался переломить ее ход.

В квартире на Фонтанке у Семеновского моста было людно. Хозяин, 
42-летний Василий Завойко, недавно вернулся из Ферганской долины, куда ездил по делам нефтедобывающей компании «Санто», в которой служил зампредом правления. У Завойко собрались финансовые тузы столицы. Но и на их фоне выделялся 50-летний председатель правления Русско-Азиатского банка Путилов. Вместе с Путиловым на Фонтанку пришел его однокашник, директор-распорядитель Петербургского международного банка Александр Вышнеградский.

Был апрель 1917 года, светило солнце, но финансистам было невесело. Путилов хорошо знал, как обстоят дела в армии и оборонной промышленности. Еще в 1915 году он предрекал империи катастрофу, последствия которой будут хуже пугачевщины. Десять лет анархии — такое будущее рисовалось Путилову на второй год мировой войны. Россия оказалась плохо подготовлена к столкновению с центральными державами, поражения 1914–1915 годов не оставили и следа от патриотического подъема, ему на смену пришли апатия и чувство прогрессирующего развала. Говорили, что в начале 1917-го Путилов участвовал в подготовке дворцового переворота: Николая II предполагалось объявить слабоумным, а корону — передать царевичу Алексею под регентством одного из великих князей.

Февральская революция не оставила камня на камне от этого плана. Династия была свергнута, улучшения не наступило. Прогноз Путилова сбывался на глазах. Надо было что-то делать. Об этом и шел разговор у Завойко.

Буржуазная революция февраля 1917 года ничего не дала буржуазии. На предприятиях Петрограда и других промышленных центров был установлен 8-часовой рабочий день, трудящиеся получили прибавку к заработной плате, довольно быстро, впрочем, съеденную инфляцией. Больше всего промышленников раздражало создание фабрично-заводских комитетов. Фабзавкомы стремились установить контроль над финансовой и производственной деятельностью, требовали доступа к технической документации и бухгалтерским книгам.

Капиталисты чувствовали себя очень неуютно. После свержения монархии они стали главной мишенью революционной пропаганды. В «Рабочей марсельезе», которую уже весной иногда пели в качестве гимна Российской Республики, были слова: «На воров, на собак — на богатых! Да на злого вампира-царя! Бей, губи их, злодеев проклятых! Засветись, лучшей жизни заря!» Во время первомайской демонстрации эмблема «серп и молот» украсила резиденцию Временного правительства, Мариинский дворец. Еще чуть-чуть — и большевики швырнут в толпу лозунг «Грабь награбленное!»

До поры до времени деловое сословие могло тешить себя тем, что в правительстве было несколько его представителей. Военный и морской министр Александр Иванович Гучков происходил из московской купеческой семьи. Занимаясь преимущественно политикой, он сохранил и деловую хватку: был директором Московского учетного банка, входил в советы Петербургского учетного и ссудного банка, страхового общества «Россия». Министр торговли и промышленности Александр Иванович Коновалов был из династии текстильных фабрикантов. Во главе семейной фирмы «Иван Коновалов с сыном» будущий министр использовал новейшие технологии, рационализировал организацию труда, строил для рабочих школы, клубы, жилье. Назначение на пост министра финансов 30-летнего Михаила Ивановича Терещенко из семьи украинских сахарозаводчиков и землевладельцев стало полной неожиданностью практически для всех, но имело серьезные основания. Как и Коновалов, он принадлежал к руководящим кругам русского масонства, к тому же Терещенко был исключительно богат, его личное состояние оценивалось в 70 млн рублей.

Впоследствии во Временное правительство входили и другие предприниматели. Казалось бы, бизнес получил власть. Но ни Гучкова, ни Коновалова, ни Терещенко не назовешь типичными деловыми людьми своей эпохи. Гучков, путешественник и дуэлянт, Коновалов, меломан и социальный реформатор, Терещенко, меценат и интеллектуал, были белыми воронами в деловой среде.

Была и другая странность. В новой власти отсутствовали выходцы из деловой среды Петрограда. А ведь именно в столице находились ведущие банки страны: накануне мировой войны там действовало 13 акционерных коммерческих банков, чей капитал превышал 330 млн рублей. Для сравнения: в Москве находилось восемь банков с капиталом до 100 млн рублей, в провинции — примерно три десятка банков с капиталом чуть больше 100 млн рублей. Явно асимметричное представительство деловых кругов во Временном правительстве не было случайным. Русский бизнес накануне революции был расколот на региональные, отраслевые, этнические, конфессиональные группы, что мешало его политической консолидации. Если предприниматели из Центрального промышленного района нередко поддерживали оппозиционные группы, а то и входили в них, подобно Гучкову и Коновалову, то киты делового Петербурга решали свои проблемы, используя обширные связи в коридорах власти. Происхождение, образование, способы проведения досуга — множество нитей связывали деловую элиту столицы с закрытым миром петербургской знати и высшего чиновничества.

Путилов принадлежал к небогатому, но старинному дворянскому роду. Николай Иванович Путилов, основатель знаменитого Путиловского завода, был его дальним родственником. На юридическом факультете Санкт-Петербургского университета Путилов сблизился с сыном министра финансов Ивана Вышнеградского Александром. После университета поступил на службу в Министерство финансов. При Сергее Витте, возглавившем ведомство в 1892 году, сделал карьеру — в октябре 1905 года стал заместителем министра. После отставки Витте с поста председателя Совета министров весной 1906 года Путилов пересел в кресло председателя правления Русско-Китайского банка, который четыре года спустя путем слияния с Северным банком преобразовал в Русско-Азиатский банк, быстро ставший крупнейшим частным банком империи. Путилов кредитовал железные дороги, тяжелую промышленность, военные производства. Накануне революции Русско-Азиатский банк контролировал более 160 предприятий (включая Путиловский завод). Сам Путилов входил в правления 44 компаний.

В своих воспоминаниях Витте называл Путилова «модным банкиром». Посол Франции Морис Палеолог удостоил Путилова напыщенного комплимента: тот, мол, удачно сочетал в себе качества предприимчивого американского бизнесмена и мудрого славянского философа. Один из самых состоятельных и влиятельных людей России, всецело поглощенный своей работой, Путилов был довольно неприхотлив в быту. Не без удивления современники вспоминали его скромный, не всегда опрятный костюм, «украшенный» табачными крошками. Слабостью банкира были сигары, которые он курил чуть ли не беспрерывно.

Путилов смотрел на вещи трезво. Он не разделял иллюзий тех, кто рассчитывал, что воюющую страну способны вывести из внутреннего кризиса Временное правительство или либеральная партия кадетов. Он был убежден, что революция недолго удержится на своем «буржуазном» этапе. Временное правительство, по его мнению, проявляло такую слабость, что просто напрашивалось на левый переворот.

Опыт уступок трудящимся у Путилова уже был, и не очень обнадеживающий. В начале февраля 1916 года он пошел навстречу рабочим Путиловского завода, забастовавшим с требованием повысить заработную плату. Стачка была прервана, но через неделю возобновилась: подавить ее удалось только с помощью властей. Завод был на время закрыт, 2000 рабочих призваны в армию. Метод твердой руки оказался самым действенным.

Теперь Путилов искал человека, способного остановить углубление революции — с помощью, как он выразился позже, «хирургической операции». Кандидата нашел Завойко, который был настолько близок с Путиловым, что министр-председатель Временного правительства Александр Керенский ошибочно считал его племянником банкира.

«Наиболее видным деятелем, наиболее яркою, цельною и благородною фигурой, олицетворявшей в себе высокие идеалы великих эпох, является генерал Лавр Георгиевич Корнилов», — говорил Завойко. В апреле 1915 года дивизия Корнилова была разбита, сам он сдался в австрийский плен, через год бежал. Газеты прославили его на всю Россию, а военное начальство дало ему в командование армейский корпус. В первые дни существования Временного правительства Гучков срочно вызвал популярного генерала в Петроград, чтобы возложить на него крайне трудную задачу — восстановить дисциплину в полках, участвовавших в восстании, убивавших своих офицеров и считавших себя при этом спасителями России. Расчет был не только на храбрость и решительность Корнилова, но и на обстоятельства его биографии: генерал был сыном казака, достигшего низшего офицерского чина, и матери-казашки. Простое происхождение, отсутствие связей с аристократией, придворным миром и «распутинцами» — все это становилось плюсом после Февраля. К тому же Корнилов не лишен был навыков политического приспособления: он лично произвел арест бывшей императрицы, мог выступить на революционном митинге, приветствовать красный флаг.

Завойко полагал, что Россию могут спасти «чудо и отдельные люди, а не партии и их организации, ибо вся история говорит за то, что партийность и государственность — понятия несовместимые». Банкиры внимали этим речам сочувственно. После встречи на Фонтанке по инициативе Путилова и Вышнеградского петроградские финансисты создали Общество экономического возрождения России (ОЭВР) и в короткий срок собрали 4 млн рублей. «Мы поставили себе целью собрать крупные средства на поддержку буржуазных кандидатов при выборах в Учредительное собрание, а также по борьбе с влиянием социалистов на фронте, — вспоминал 20 лет спустя Гучков, вошедший в состав ОЭВР. — В конце концов, однако, мы решили собираемые нами крупные средства передать целиком в распоряжение генерала Корнилова для организации вооруженной борьбы против Совета рабочих депутатов».

Ставка на вооруженную борьбу была сделана не сразу. Деньги ОЭВР пригодились для антибольшевистской пропаганды — издательство, финансировавшееся банкирами, стало крупнейшим в России производителем листовок. К тому же весной надежды на «сильного человека» не оправдались: в апреле разразился правительственный кризис, на улицах Петрограда шла стрельба, а войска отказывались выполнять приказы решительного Корнилова. Временное правительство было вынуждено идти на уступки Советам, а Корнилов решил, что столичный гарнизон безнадежно болен, и отправился на фронт, получив в командование 8-ю армию, действующую на Юго-Западном фронте. Завойко последовал за ним в качестве ординарца, став по сути спичрайтером и политическим советником перспективного генерала.

После отъезда Корнилова сторонники «сильной руки» стали подыскивать другого кандидата на вакансию диктатора. Говорили об адмирале Колчаке, покинувшем Черноморский флот. Однако вскоре имя Корнилова снова было у всех на устах. Восемнадцатого июня русская армия пошла в наступление, причем 8-я армия Корнилова действовала особенно удачно. Более стойкими были его войска и во время отступления, последовавшего после страшного германского контрудара. Новому всплеску популярности Корнилова способствовали и хорошие отношения с комиссаром армии, известным эсером-террористом Борисом Савинковым, который «двигал» Корнилова, стремясь укрепить свое собственное положение. За несколько недель генерал сделал головокружительную карьеру: сначала он стал главнокомандующим войсками Юго-Западного фронта, а затем и верховным главнокомандующим всеми вооруженными силами России.

Карьеру сделал не только Корнилов. Восьмого июля военный и морской министр Александр Керенский сменил князя Георгия Львова на посту министра-председателя Временного правительства, сохранив свои прежние посты, — это была уже третья перетряска кабинета после свержения монархии. По сравнению с апрелем положение в стране ухудшилось. Всюду крестьяне захватывали землю и жгли помещичьи усадьбы. В городах не хватало продовольствия и росло недовольство рабочих. Как показало июньское наступление, армия практически утратила боеспособность. Солдаты тысячами покидали фронт. Керенский понимал, что армия нуждается в восстановлении дисциплины, и поддержал предложение Корнилова восстановить смертную казнь для дезертиров. К тому времени и правые, и центристы, и даже некоторые умеренные социалисты были убеждены в необходимости закручивания гаек для восстановления порядка.

В течение августа между Корниловым, Керенским и их окружением шли переговоры о том, как лучше покончить с диктатом Советов. Условились, что в конце августа в Петроград войдут верные Корнилову части, в городе будет введено военное положение, под прикрытием которого можно будет перестроить кабинет и разоружить революционных солдат и рабочих.

Путилов не стоял в стороне. В июле он встретился в Гурзуфе с представителем так называемого Республиканского центра, созданного на деньги крупного Сибирского банка и объединявшего московских консерваторов и либералов. Москвичи, как и питерцы, все больше склонялись к мысли о том, что одной антибольшевистской пропагандой ситуацию не спасешь — пора действовать силой.

Путилов подтвердил, что ОЭВР продолжит помогать «партии порядка». В августе контакты активизировались. Сначала представители московских деловых кругов посетили Петроград, а затем в Москву отправились Путилов и Вышнеградский. Тринадцатого августа в личном вагоне верховного главнокомандующего на Александровском вокзале состоялась их встреча с Корниловым. Генерал проинформировал банкиров о своих планах подавить Советы в Петрограде и просил о финансовой поддержке. У банкиров было только одно условие: в новом правительстве, которое, как считалось, сформируют Керенский и Корнилов, не должно быть и духу социалистов. В списках членов нового правительства была и фамилия Путилова — в качестве министра финансов. «Мы не сомневались до самого конца в согласии Керенского с Корниловым, Корнилов шел против Смольного, только против Смольного…» — позднее рассказывал Путилов. Смольный был резиденцией Петроградского Совета, в котором тогда доминировали меньшевики и эсеры.

Вся схема рассыпалась в один вечер. «Я и сейчас не даю себе отчета в том, что заставило Керенского объявить Корнилова изменником и этим окончательно все погубить», — недоумевал Путилов в 1937 году.

Керенский и Корнилов не доверяли друг другу. Верховный главнокомандующий говорил о «слизняках», сидящих во Временном правительстве, называл его членов «заведомыми предателями». Прокорниловская пресса, финансировавшаяся в том числе и Путиловым, атаковала не только большевиков, но и некоторых министров. Министр-председатель боялся крутого генерала и, даже ведя с ним переговоры, думал о его смещении. У Керенского были основания подозревать Корнилова в диктаторских амбициях. Завойко подталкивал Корнилова к единоличной власти, и тот не отбрасывал такой вариант как совершенно невероятный. Тактически военным было выгодно идти до поры до времени с Керенским, сохранявшим остатки былой популярности. Однако в этом тандеме Корнилов видел себя первым. В новом кабинете Керенскому отводилась малопочетная должность заместителя председателя, лишенного каких бы то ни было властных полномочий. К тому же, сговариваясь с Корниловым, Керенский в отличие от главнокомандующего не стремился наносить удар по умеренным социалистам, для него это было бы политическим самоубийством. Путилов просто неверно оценивал ситуацию.

Вечером 25 августа Завойко, провожая в Питер очередного эмиссара Керенского, «пошутил» (так он позднее показал на следствии), что дней через 10 после ввода войск в Петроград новые хозяева положения избавятся от министра-председателя. Получив от Корнилова приглашение явиться в ставку в Могилев (генерал объяснял это угрозой большевистского мятежа в Петрограде), Керенский решил, что момент настал. Министр-председатель сместил верховного главнокомандующего, а тот не только отказался уйти в отставку, но и приказал войскам идти на Петроград.

Разные источники по-разному сообщают о деятельности Путилова в эти дни. По одним данным, накануне конфликта он просил английского посла, чтобы британский броневой дивизион, находившийся на русском фронте, поддержал Корнилова. 26 августа, еще не зная о противостоянии министра-председателя и верховного главнокомандующего, Путилов предоставил сторонникам Корнилова 2,4 млн рублей со счетов ОЭВР и 400 000 рублей из своих собственных средств. Сторонники генерала просили о новой большой сумме. Путилов убедил руководителей Общества предоставить эти деньги. На следующий день с чеком на 1,2 млн рублей Путилов явился в кабинет ресторана «Малый Ярославец», где находились офицеры-корниловцы. Однако, лично увидев заговорщиков, Путилов чек им не передал.

Впоследствии генералы из окружения Корнилова упрекали банкиров в том, что те бросили их в критический момент. Действительно, 27 августа, когда части под командованием генерала Крымова шли к Петрограду, положение Советов и Керенского выглядело угрожающим. На следующий день на бирже резко пошли вверх котировки — спекулянты играли на повышение, ожидая, что твердая рука наконец наведет порядок. Но на этот раз чутье не подвело Путилова. Он ответил отказом и на новую просьбу Корнилова предоставить 800 000 рублей, которая была передана ему 28 августа. Банкиру приписывали слова: «Денег на похороны не выдаем».

Вскоре выяснилось, что части Крымова отказываются идти в столицу: питерские большевики-пропагандисты провели работу в солдатской среде. На защиту города поднялись десятки тысяч солдат петроградского гарнизона и вооруженных рабочих. Оказалось, что Керенский, которого за его роль в русской революции называли «политическим Хлестаковым», лучше оценил ситуацию, чем такие опытные в своем деле люди, как генерал Корнилов и банкир Путилов. Ни тот, ни другой не понимали, что решить политическую задачу только деньгами и оружием, без массовых организаций невозможно. В момент кризиса, определившего на десятилетия судьбы России, они оказались в положении генералов без армии, в то время когда противники-социалисты проявили удивительную способность к самоорганизации.

После ареста Корнилова Путилов чувствовал себя крайне неприятно. Даже те представители Временного правительства, которые подбивали генерала ввести войска в Питер, поспешили откреститься от «корниловского мятежа»: в революционной столице было опасно вести себя иначе. Банкир предпочел скрыться из Петербурга, тем более что желающих напомнить ему о связях с опальным генералом было предостаточно. Двенадцатого апреля генерал Михаил Алексеев направил конфиденциальное письмо лидеру кадетов Павлу Милюкову. Он требовал от влиятельных банкиров новых денег: «Я не знаю адресов Вышнеградского, Путилова и остальных. Семьи заключенных в тюрьму офицеров начинают голодать, и я настаиваю, чтобы они пришли к ним на помощь. [Если требование не будет удовлетворено,] генерал Корнилов будет вынужден подробнее заявить перед судом весь план приготовлений, все переговоры с людьми, группами и их участие…» Судя по всему, этот призыв о помощи остался без ответа.

После октября 1917 года Путилов, олицетворявший для большевиков русский бизнес, перешел на нелегальное положение. По-видимому, его вовремя предупредил Леонид Красин, большевик, инженер и бизнесмен, у которого были общие дела с банкиром по делам одного из обществ. В конце 1917-го имущество Путилова было конфисковано.

Звездный час банкира был позади. В годы Гражданской войны Путилов помогал адмиралу Колчаку, но военные и на этот раз не смогли ничего поделать с массами, которые пошли за большевиками. Банкир эмигрировал во Францию, где преобразовал парижское отделение Русско-Азиатского банка в особый Франко-Азиатский банк. Однако масштабы его финансовой деятельности были совершенно несопоставимы с его операциями в России; как отмечали современники-финансисты, это был уже не банк, а «банчок». Затем дела Путилова и вовсе пошли плохо: в 1926 году банк перешел к Давиду Рубинштейну, учредители банка остались ни с чем. Путилов жил в забвении.

В 1937 году о знаменитом когда-то банкире вспомнили. Наступал год 
20-летия революции, и корреспондент газеты «Последние новости», издававшейся в Париже Милюковым, направился на его поиски. В старом доме на улице Пасси больной небогатый старик рассказал журналисту о былых днях. Публикация в газете стала настоящей сенсацией. Затем о Путилове вновь забыли. Историкам неизвестен даже год его смерти. Завойко умер в 1947 году в Соединенных Штатах. F

Автор благодарит за помощь в подготовке статьи доктора исторических наук Бориса Колоницкого и кандидата исторических наук Павла Рогозина