Мечтатель из города Коньяк

Ален Пейрефит, доверенный сотрудник Шарля де Голля, никогда не видел своего президента в таком бешенстве. Летом 1960 года Комитет борьбы за Соединенные Штаты Европы развернул кампанию за укрепление общеевропейских органов власти, и это не могло не вывести из себя хозяина Елисейского дворца. «Наднациональность — это абсурд! — грохотал генерал. — Ничего не может быть выше наций! Претензии комиссаров из Брюсселя отдавать приказы государствам — это просто смешно!»

Лидер Сопротивления, национальный герой французов де Голль вернулся в большую политику в 1958-м, а годом раньше, в марте 1957-го, в Европе появилась организация, не имеющая аналогов в мировой истории. Главы правительств Бельгии, Германии, Италии, Люксембурга, Нидерландов и Франции подписали в Риме два договора, положившие начало тому, что позже стало называться Европейским Союзом.

Комитет борьбы за Соединенные Штаты Европы, транснациональную неправительственную организацию, возглавлял старый знакомый де Голля Жан Монне, идеолог европейской интеграции. Именно Монне стоял за созданием в 1951 году Европейского объединения угля и стали, как и за подписанием позже Римских договоров.

Понятно, почему все это не нравилось де Голлю. Он всю жизнь боролся за независимость и величие Франции, а в деятельности «федераторов» видел заговор с целью ослабить Европу и подчинить ее господству англосаксов. «Монне и иже с ним думают, что Франция — малая страна, что она не в той весовой категории, чтобы играть мировую роль, и поэтому должна подчиниться другим. Это чудовищно! Мы не позволим превратить себя в вассалов!»

Излив гнев, президент попросил Пейрефита разработать другую концепцию — «Европа отечеств» вместо «Европейской федерации». Главное, чтобы никто не смел покуситься на суверенитет Франции.

Но было уже поздно: Монне поработал на славу, запустив процесс, остановить который оказалось невозможно.

Монне вообще одна из самых удивительных фигур европейской истории XX века. Уроженец города Коньяк, наследник семейного бизнеса, он с ранней юности научился видеть вещи в наднациональном контексте. Фирма его отца производила знаменитый напиток, рынок которого уже тогда был глобальным: настоящий коньяк покупали от США и Китая до России. Благодаря широкому горизонту, писал впоследствии Монне, жители Коньяка «не были националистами в эпоху, когда вся Франция была охвачена национализмом». И на фоне ура-патриотических чувств, охвативших соотечественников в начале Первой мировой войны, Монне задумался о необходимости выхода за национальные рамки.

Молодой человек добился аудиенции у премьер-министра Рене Вивиани и изложил ему свой план: учредить общий англо-французский орган с правом принятия самостоятельных решений, который провел бы ревизию ресурсов союзников по Антанте и перераспределил их с целью оптимизации. Речь шла не просто о координации усилий союзников, а о создании единой ресурсной базы и управлении ею.

Идея объединения потенциалов разных стран во имя увеличения возможностей каждой из них стала лейтмотивом всей карьеры Жана Монне (он ушел на покой в 1975 году в возрасте 87 лет). Весной 1940-го, накануне падения Парижа, Монне, находившийся в Лондоне, предпринял отчаянную попытку добиться объединения Франции и Великобритании в одно государство (!) для продолжения борьбы с нацистами. Случилось невероятное: ему удалось уговорить и Уинстона Черчилля, и военного министра генерала де Голля, однако, к ярости последнего, французское правительство внезапно капитулировало.

После оккупации Франции Монне остался на британской службе и взялся за объединение военных ресурсов Великобритании и Соединенных Штатов.

Он всегда встречал упорное сопротивление. Убедить государственных деятелей в том, что увеличить собственную мощь — военную, экономическую, политическую — можно, добровольно отказавшись от части суверенных прав и поступившись единоличным контролем, было почти нереально. Всю жизнь Монне считали чуть ли не авантюристом и подозревали в двойной игре, все страны, с которыми он имел дело, и прежде всего родная Франция, видели в нем агента чужих интересов. Тем не менее он шаг за шагом убеждал остальных.

После Второй мировой Монне понял, что без принципиально нового подхода Европа снова будет ввергнута в бойню. Следуя своему неизменному принципу, он предложил вывести из-под национального контроля и передать в общее управление сферу, которая раз за разом провоцировала разрушительные конфликты, — производство угля (на тот момент главный энергоноситель) и стали (главный стратегический продукт).

Сегодня, когда интеграция воспринимается как нечто само собой разумеющееся, трудно даже представить себе, до какой степени революционной была идея Монне в конце 1940-х годов. Только что закончилась война, равной которой по жестокости и накалу ненависти в мировой истории не было. Предложение отнестись к Германии не как к агрессору, который должен дорого заплатить за все, что он натворил, а как к партнеру, и предоставить ей равные с другими права, многие считали издевательством.

Но главное, концепция Монне посягала на то, что европейские державы только что отстояли ценой невероятных жертв, — на национальный суверенитет. «В бастионах национального суверенитета, — писал в 1950-м ближайший соратник Монне Поль Рейтер, — необходимо открыть проход, достаточно локализованный для того, чтобы он не вызвал возражений, и достаточно глубокий, чтобы увлечь государства к единству, необходимому для обеспечения мира».

Однако даже «локализованный проход» вызывал бурю, прежде всего во Франции. Страна не могла прийти в себя после недавнего унижения: не только оккупации (ее пережили и другие страны Европы), но и капитуляции собственного правительства, которое пошло на сговор с оккупантами. Именно поэтому, неоднократно говорил Шарль де Голль, Париж не может поступиться ни граном суверенитета.

Монне повезло в том, что на первом этапе европейского строительства (до 1958 года) де Голль не был у власти — в чехарде правительств Третьей республики упорный «интегратор» нашел надежных союзников.

Главным из них был Робер Шуман, занимавший в разное время должности премьер-министра и министра иностранных дел. Именно он огласил 9 мая 1950-го написанный Монне манифест новой Европы: «Единая Европа не может быть построена сразу как готовая конструкция; она будет создаваться постепенно благодаря конкретным проектам, закладывающим основы для реальной солидарности».

Речь Шумана стала сенсацией, ведь предложенный подход противоречил всем известным моделям федерализации Европы. Все они предполагали, что интеграция будет политической. Собственно, по этой причине проекты и оставались на бумаге. Монне и Шуман зашли с другой, неожиданно практической стороны.

В то же время канцлер Германии Конрад Аденауэр объявил в Бонне: «Великодушная инициатива Франции, обращенная к нам, состоит не из общих формул, а из конкретных предложений, основанных на равенстве прав. После того как производство в Сааре (главный угледобывающий и сталелитейный район Германии. — Forbes) станет общим, источник напряженности между Германией и Францией будет устранен».

С того дня поезд европейской интеграции продолжает движение, несмотря на препятствия, которые встретились на его пути, и многочисленных желающих остановить его или направить по другой колее. С 1 января 2007 года в Европейском Союзе насчитывается уже 27 государств. В Старом Свете создан единый внутренний рынок, европейское «ядро» — 12 стран — пользуется единой валютой, границ практически нет…

Однако кризис, который переживает ЕС после провала проекта Европейской конституции в 2005-м, уходит корнями в тот самый принципиальный спор, который вели Жан Монне и Шарль де Голль. Это спор о сущности суверенитета, его границах и возможностях.

Вопреки расхожим представлениям модель Монне не предусматривала отказа стран-участниц от суверенитетов, речь всегда шла об их объединении, слиянии. Чего категорически не принимал «отец интеграции», так это отношения к данному понятию как к священной корове.

«Суверенитет чахнет, когда его пытаются замкнуть в формах прошлого, — писал Жан Монне. — Чтобы он оставался живым, нужно обязательно, по мере того как расширяются его возможности, передавать его в более широкое пространство, где он сливался бы с другими суверенитетами, совершающими такую же эволюцию. Ни один суверенитет при этом ничего не теряет, но все они обретают новые силы».

Монне первым почувствовал, что эпоха великих европейских держав клонится к закату. Распадались колониальные империи, судьбы мира вершились уже не в Париже и Лондоне, а в Вашингтоне и Москве. Монне не сомневался, что только объединение усилий способно вернуть Европе лидерство. Однако потребовалось долгое время, прежде чем это понимание возобладало в крупнейших столицах.

Великобритания, которую Монне надеялся вовлечь в интеграцию с самого начала, присоединилась к ней только в 1972-м. До этого, сокрушался создатель Евросообщества, «англичане упорствовали в иллюзии своего могущества, в то время как европейские страны уже поняли, что, взятые по отдельности, они уже не соответствуют масштабам современного мира». Позицию, схожую с британской, занимал и де Голль. В 1960-е годы Франция, оставаясь в ЕС, фактически саботировала его деятельность. Рывок стал возможен только после ухода упрямого генерала, который не уставал повторять: «Нет и не может быть иной Европы, кроме как состоящей из Государств, разумеется, если не считать мифов, фикций и показухи…»

Монне настаивал на том, что развитие Европы возможно только на основе расширения сфер общей ответственности. При этом национальные права на самом деле никто не отбирает. Даже в тех сферах, которые относятся к полномочиям Европейской комиссии, наднационального исполнительного органа Евросоюза (например, торговая или сельскохозяйственная политика), Брюссель только предлагает решения. Принимает же их Совет ЕС, в котором представлены все страны и каждая имеет право вето. Позиция Польши, которая недавно из собственных корыстных соображений заблокировала весь процесс переговоров Европейского Союза с Россией о новом договоре, — лучшее доказательство того, сколь широки возможности даже не самых крупных стран-членов.

Но теперь европейская интеграция достигла критического рубежа. Объединение стало настолько большим и неоднородным, что модель управления, придуманная при Монне, дает сбои. Перед Европой снова маячит перспектива сдачи позиций в конкуренции с другими центрами роста и развития, прежде всего США и Азией.

На этом фоне обострились те же проблемы, что и в эпоху Жана Монне: противоречия между странами-членами, между национальными правительствами и центральными органами. Внутри единой Европы нарастает эгоизм, а чувство общеевропейской солидарности, наоборот, слабеет. Существует угроза возвращения «к традиционной игре национальных суверенитетов, когда нам придется постоянно опасаться локальных договоренностей между крупными государствами», опасается Жак Делор, бывший председатель Еврокомиссии и наиболее выдающийся архитектор интеграции после Жана Монне.

Как ни парадоксально, проблема в том, что проект, запущенный когда-то Монне, Шуманом и Аденауэром, завершился блестящим успехом. Мирная, стабильная и благополучная Европа в ее классических границах построена. Нужна новая глобальная цель, сопоставимая по масштабу с той, которую более полувека назад поставил перед собой «мечтатель из Коньяка».

Создание новой глобальной европейской общности, включающей нынешний Евросоюз и Россию, — задача вполне исторического масштаба. Для этого, правда, обеим сторонам придется кое-что понять. Державам Европейского Союза предстоит осознать, что без надежной опоры на весь российский потенциал — ресурсный, человеческий, научный, культурный, политический — Европа едва ли сможет вернуться в ряды глобальных лидеров XXI века.

России же и вовсе не обойтись без глубокого переосмысления своих роли и места в мире. А для этого стоит помнить о том, к чему когда-то пришел Жан Монне. Во-первых, мы живем в эпоху, когда даже самые могущественные страны не способны добиваться своих целей в одиночку. И, во-вторых, суверенитет — это не цель, а средство, живое понятие, которое должно развиваться, а не замыкаться в искусственно поставленных и незыблемых рамках.