События в России часто воспринимаются в неверной исторической перспективе
В 1980-х годах Джонатан Шиффер изучал, насколько разумно с экономической точки зрения была устроена промышленность СССР. Сейчас он работает в рейтинговом агентстве Moody's, где отвечает за то, какой рейтинг получит Россия. В прошлом октябре, в самый разгар «дела ЮКОСа», Moody's присвоило России инвестиционный рейтинг, открыв дорогу крупным консервативным инвесторам. Два других агентства — Standard&Poor's и Fitch Ratings до сих пор не решились на подобный шаг; они все еще относят Россию к спекулятивной категории. Moody's же того и гляди присвоит ей еще более высокий рейтинг. По крайней мере Шиффер, от которого в данном случае зависит очень многое, настроен по отношению к российской экономике весьма позитивно.
F: Россия выросла от состояния дефолта до инвестиционного рейтинга очень быстро — всего за четыре года. Чем это можно объяснить?
Д.Ш.: Действительно, я не знаю ни одной другой страны, которая прошла бы этот путь так же быстро, как Россия. «Помогло» то, что Россия стартовала с самой нижней точки. После девальвации рубля промышленность могла в течение нескольких лет успешно конкурировать с импортом. Российский политический класс был настолько шокирован дефолтом, что люди в руководстве страны очень не хотели, чтобы подобное повторилось. Правительство предприняло ряд правильных действий: взяло под контроль бюджет, в том числе потоки денег из регионов, затем установило контроль над расходами. Оно стало более эффективно управлять долгами, был создан стабилизационный фонд, были проведены структурные реформы, в частности реформа налогообложения. Ну и кроме того, всем крупно повезло: цены на нефть держатся на очень высоком уровне.
F: Если все так хорошо, почему из рейтинговых агентств лишь Moody's присвоило России инвестиционный рейтинг?
Д.Ш.: Я не могу комментировать действия других агентств. Скажу только пару слов. В наших оценках мы исходим из прогноза на три–пять лет, то есть задаемся вопросом: возможен ли дефолт в ближайшие три–пять лет? Другие рейтинговые агентства могут брать более длинный период. Мы анализируем структурные реформы, но только в той мере, в какой они влияют на желание и способность страны платить по долгам. Другие рейтинговые агентства, возможно, пользуются иными методиками. Заполняют опросные листы, в которых отмечается: если есть такие-то и такие-то условия, то страна получает такой-то рейтинг. У нас подобных листов нет. Нет, например, требования, чтобы для получения определенного рейтинга страна имела банковскую систему, как в Германии, абсолютно прозрачную государственную систему, демократию или еще что-то. У России сейчас очень много денег, а‑долги невелики, и это позволяет с уверенностью говорить о‑будущем. В 1997 году государственный долг превышал $200 млрд, притом что объем золотовалютных резервов был $13 млрд. Прогноз на конец этого года: долг, номинированный в валюте, — $114 млрд, резервы — $100 млрд. Прибавьте еще $12 млрд стабилизационного фонда, и получится, что отношение между госдолгом и возможностью его выплатить составляет почти 1:1.
F: А как же политическая составляющая? Вас не беспокоит «дело ЮКОСа», арест Ходорковского?
Д.Ш.: Мы подняли рейтинг России всего через несколько недель после ареста Ходорковского и еще до проведения парламентских выборов. Мы публично заявляли, что, на наш взгляд, «дело ЮКОСа» — это единичный случай. Мы не рассматривали и не рассматриваем его как начало крупномасштабной атаки на частную собственность и всеобщей национализации. Принимая решение об увеличении рейтинга еще до парламентских выборов, мы неявно предполагали, что российская политическая арена обрела некую зрелость. То есть границы политического спектра и возможных решений в сфере экономической политики сузились таким образом, что суверенный риск снизился, а кредитоспособность возросла.
Если все это закончится созданием огромного государственного холдинга с большими ресурсами в сырьевом секторе, отсюда следуют как минимум две вещи. Во-первых, нет совершенно ничего необычного в том, что государство является собственником крупной нефтяной компании, — посмотрите на другие страны. Во-вторых, если государство будет использовать свои возросшие активы эффективно — чтобы увеличить доходы, то это приведет к росту его кредитоспособности и снижению странового кредитного риска. Но стоит подчеркнуть, что суверенный рейтинг не учитывает уровень корпоративного управления или форму собственности корпораций. Он учитывает «желание и способность государства платить по долгам в полной мере и вовремя».
F: Ваша позиция сильно отличается от той, которую обычно излагают российские комментаторы.
Д.Ш.: На мой взгляд, российские журналисты и политические аналитики склонны воспринимать текущие события в неверной исторической перспективе и неверно с глобальной точки зрения. Россия — страна, которая прожила при коммунизме почти 80 лет. На протяжении всего этого времени здесь совершенно отсутствовало правовое пространство для частного сектора. Возьмите любое другое государство: ему потребовались бы десятилетия, чтобы шаг за шагом, методом проб и ошибок определить, где проходит грань между частным сектором и государственным. А затем еще нужно создать соответствующие социальные институты. А еще — законы и механизмы, которые позволили бы регулировать разделение частного и государственного секторов. Почему Россия должна быть исключением?
Или давайте посмотрим на Россию с глобальных позиций, это редко кто здесь делает, хотя должны бы. В любой стране, где экспорт сырьевых товаров зависит от малого числа фирм, считается вполне нормальным, что государство либо напрямую контролирует эти фирмы, либо жестко регулирует их деятельность. Напрашивается тот же риторический вопрос: почему Россия должна быть исключением?
F: Тогда как вы относитесь к последнему политическому решению — отменить выборы губернаторов, а глав регионов назначать президентским указом?
Д.Ш.: Moody's занимает нейтральную позицию в вопросах о форме государственного управления или об уровне централизации власти при том или ином режиме. Тем не менее можно отметить следующее. Непосредственной причиной этих шагов называлась национальная безопасность, а первая реакция большинства российских и западных комментаторов сводилась к разговорам о централизации власти. Но у этого шага существовал подтекст, а именно — потенциальная угроза конфликта со многими региональными администрациями, которые действовали до последнего времени как в феодальной вотчине. Об этом не раз писалось в российской прессе. Негласные союзы губернаторов с местными («карманными») банками и состоятельными предпринимателями — региональными олигархами — часто вели к нерыночному давлению, ценовым сговорам. В итоге разрушалось единое экономическое пространство, происходила его «балканизация», создавались препятствия малым и средним фирмам.
Последние «реформы» — это просто заключительный шаг в длинной череде действий, направленных президентской администрацией и федеральным правительством против «региональных баронов». В средне- и долгосрочной перспективе (3–10 лет) эти меры могут привести к созданию эффективной экономики в России. Если, конечно, дополнятся вступлением в ВТО, созданием более независимой судебной системы, строгим антимонопольным законодательством, снижением уровня нерыночного вмешательства региональных администраций, более открытым и облегченным движением капиталов, продукции и рабочей силы между регионами и предоставлением свободы для развития предпринимательской активности. Кстати, в этом случае также будут созданы возможности для использования избыточной рабочей силы — а она появится, как только возникнет необходимость в реструктуризации промышленности.