Еще раз про любовь: почему на любые сведения о семье Путина наложено табу
Спор о том, должна ли семейная жизнь руководителя государства быть общественным достоянием или имеет право оставаться его (или ее) частным делом, разумеется, не нов, история его столь же длинна, как история политики, торговли и моды, традиция сплетен и коррупции, летопись любопытства, интриг и зависти. Век эмансипации и феминизма привнес в этот спор новые нюансы и противоречия, поскольку руководители государств — все же пока чаще мужчины. Поэтому предметом общественного внимания и политических спекуляций является обычно женщина, муж которой имел счастье/несчастье оказаться национальным лидером, после чего такая женщина автоматически превращается из человеческой жены в первую леди. Сегодня «первая леди» объективируется пусть не сексуально (хотя привлекательность ее как сексуального объекта в высшей степени приветствуется), но зато сразу по всем статьям и фронтам. Включая и те, которые не затрагивают вопросов доступа к деньгам налогоплательщиков, политического влияния или гражданского долга.
Происхождение самого термина «первая леди» не вполне установлено, хотя первое его использование якобы восходит ко временам Римской республики: Гай Октавиан не захотел именоваться королем или диктатором, чтобы не раздражать сенаторов неприятными ассоциациями, а потому скромно назвал себя Первым гражданином (Princeps Civitatis), жена же его, таким образом, становилась Principa Femina. В его привычном виде термин «первая леди» появился, конечно же, в Америке — летописцы спорят, в отношении Марты Вашингтон или Долли Мэдисон. Но он прижился, являя собой, на взгляд из далекой патриархальной России, причудливую смесь отголосков соперничества с британской короной, достижений протестантской этики и безграничной изобретательности политических манипуляторов. Со времен Марты и Долли вплоть до периода Кеннеди американские первые леди еще имели относительную свободу выбора своей судьбы, некоторым удавалось оставаться более или менее невидимыми, другие, напротив, буквально становились движущей силой своих мужей (например, жена президента Эйзенхауэра, которая возила его инвалидную коляску). Однако Жаклин Кеннеди была настолько хороша во всех-всех отношениях, что невидимой оставлять ее было бы преступлением, да и не такого она была типа. Ее многогранное партнерство с мужем стало эталонным, с тех самых пор планка, установленная Жаклин, осталась, кажется, вечным вызовом любой супруге (супругу) президента США. Чем больше публичная политика смыкается на некоторых боевых участках с шоу-бизнесом, тем тяжелее груз ответственности, ложащейся на плечи первых леди.
Многие обращают внимание на забавное несоответствие: не вполне понятно, отчего — вне монархической традиции, разумеется, — столько внимания уделяется персоне, которую никто не выбирал (кроме того человека, который когда-то выбрал ее в жены).
Лидеры советской России держались долго, жены были либо самоотверженными товарищами по борьбе, либо подчиненными объектами, либо частными лицами, уж точно не леди. Одной из первых на свободу под руку со своим мужем вырвалась Нина Петровна Хрущева, начавшая сопровождать его во время важнейших международных визитов, получив, таким образом, публичную роль. Современники оставили массу теплых свидетельств и воспоминаний о ней, не покладая рук трудившейся на ниве партийной агитации и пропаганды. Однако я помню, как в детстве увидела журнал «Америка» и горько расплакалась, рассматривая фотографию, на которой были запечатлены две супружеские пары — Кеннеди и Хрущевы, Жаклин и Нина. Я вырвала страницу и выбросила ее, это было нечестно — сравнивать несравнимое.
Про Викторию Брежневу мы не знали ничего, кроме ее дочери. У последовавших за ней первых леди просто не было шансов успеть что бы то ни было. Зато потом взошла звезда — Раиса Максимовна Горбачева. Нет, она никак не помогла мужу политически (как это принято у американцев). Я хорошо помню удивительную смесь злобы и смущения, зависти и подозрительности, которую эта необычная женщина вызывала в закосневших сердцах новой исторической общности людей — советского народа. Просто тем, что она все время была, говорила умные и важные вещи (иногда, может, и не страшно умные, иногда там, где не ждали), вела себя свободно и как гражданка. За элегантные костюмы, за шляпки, за все, в общем. А я навсегда прониклась к Горбачеву человеческим чувством — впервые в отношении генсека. Лишь потому, что внезапно увидела в нем человека. Поскольку это была любовь. И он ее показывал городу и миру. И держался за нее. Это многое означало. Как минимум, что он и в самом деле человек нового времени.
И у Ельцина была любовь. И большая дружба. И ему страшно повезло. Наина Иосифовна Ельцина, которую мне выпало не раз видеть, на меня всегда производила совершенно королевское впечатление, в совершенно британском смысле. Однажды во время предвыборной кампании 1996 года я, работавшая тогда в кремлевском пуле от газеты «Сегодня», попросилась «сходить по женской программе». Это означало во время президентского визита бегать с блокнотом и диктофоном не за обычной дичью, Борисом Ельциным, а за женой его. Жене президента самым сексистским образом сочиняли именно женскую, то есть облегченную, повестку дня, с живинкой и человечинкой — с социальным, детским или, что самое страшное, — культурно-краеведческим уклоном, так что горячих политических новостей там было не поймать. Ходить с Наиной было тем не менее всегда интересно, она завораживала — умом, естественностью, какой-то редкостной социальной грацией. Так вот, я попросилась на женскую программу в Волгограде и в какой-то миг оказалась за спиной Наины вместе с несколько растерявшимися ее охранниками, окруженная у подножия страшной Родины-матери толпой давно поджидавших гостью ветеранов, ветеранок и досужих. Толпа была страшно агрессивной. Камней, конечно, никто не бросал, но от гадостей, которые выкрикивали недовольные Ельциным старые коммунисты, Наина окаменела, как та родина. «Да что ты стоишь тут с лицом умным? Мы твоего пьяницу все равно не выберем!» — заорал активный старик в орденах. И тут Наина расплакалась. Отодвинула сделавшего стойку охранника, вплотную подошла к старику и сказала, всхлипывая: «Да и не выберите вы его уже, наконец, прошу! Напугали! Господи, вы что ж, не понимаете, что мне так только лучше будет? Эх…» Стоит ли говорить, что оторопевший старик полез за носовым платком?
За последнюю пятилетку три государственных деятеля внесли оживление в рутинную жвачку на тему прав и обязанностей первых леди — Николя Саркози, Франсуа Олланд и Владимир Путин. Первый, став президентом, развелся, чтобы жениться на знаменитой модели, мятежной и непротокольной красавице и певице, второй попал в центр патологически подробного скандала из-за измены гражданской жене (тем не менее де-факто — первой леди), третий внезапно объявил о разводе с супругой, которую не видели рядом с ним уже годы.
Секс и страсти оставим французам. Владимир Путин взорвал мировые новости не пикантными подробностями любовных приключений (хотя мне кажется, россиянам такое понравилось бы ничуть не меньше, чем французам, которые вообще-то любовное одобряют), а просто внезапным нарушением гробового молчания, ограниченной отменой табу, наложенным им на любые сведения о его семье. Природу этого табу много лет обсуждают все кому не лень и потихоньку уже, похоже, утратили интерес. Самое распространенное объяснение — преувеличенная, скажем, ввиду профессиональной деформации забота Путина о безопасности дорогих ему людей (нет информации — нет человека, надежно то есть спрятан). Самое понятное — низкий порог чувствительности, неуверенность, неготовность к неизбежным издержкам публичности (затрудняюсь представить себе Путина, смеющегося над злым анекдотом про себя). Самое вероятное, с моей точки зрения, — отсутствие того, что было бы гордо предъявить.
Можно измерить и регламентировать параметры бюджетного содержания президентской семьи, необходимо требовать прозрачности государственных назначений, чтобы журналистам, например, не приходилось раскапывать тонны фальшивых бумаг, дабы выяснить, не дочь ли президента вот-вот возглавит самый государственный университет страны. Но трудно настаивать на чужом счастье. Можно лишь пожелать любви. Она каждому нужна. С ней любому теплее и легче — и жить, и работать, и мечтать о пенсии.
Кстати, мода на совершенных во всех отношениях первых леди, похоже, проходит потихоньку в большом мире, особенно в Европе. Точнее, как и мода в одежде, она тоже становится либеральной: хочешь — носи макси, хочешь — мини, хочешь — будь публичной фигурой и политическим активом, а хочешь — пеки пироги с визигой и вышивай крестиком. Что должно быть чрезвычайно освободительно для всех участников процесса.