Марианна Максимовская: «Плох тот журналист, кто не чувствует общественных настроений»

Программа «Неделя с Марианной Максимовской» выходит на РЕН ТВ 11 лет. И все эти годы ее автор и ведущая, заместитель главного редактора телеканала РЕН ТВ, знает, что передачу в любой момент могут закрыть. И продолжает делать сюжеты, по ее собственному признанию, вопреки складывающимся в профессии обстоятельствам. О новых форматах на ТВ, запросах публики и необходимости соблюдать «бредовые» законы Марианна Максимовская рассказала Forbes Woman.

— Как вы, потомственный гуманитарий, оказались на телевидении?

— На телевидении я оказалась, в общем, случайно. А вот в журналистике и на журфаке МГУ — вполне осмысленно. Я действительно представитель пятого поколения женщин в нашей семье с гуманитарным образованием. Еще в средней школе выбирала между филфаком или истфаком МГУ. А в 12 лет родители привели меня на смотрины к легендарной женщине — проректору МГУ Елене Борисовне Козельцевой, подруге еще моей прабабушки. И она тут же поставила диагноз: «Это ярко выраженный журфак».

Так я задумалась о журналистике, а потом оказалось, что мой психотип, действительно, чрезвычайно подходит для журналистской работы.

Потом еще, конечно, пришлось преодолевать достаточно сексистский, гендерный подход, который существует на телевидении, — мол, раз ты девочка, то занимайся культурой.

А мне хотелось заниматься политической журналистикой, расследованиями. Еще студенткой, сразу после путча 1991 года, я попала в службу новостей первого канала. Доказывала, что могу снимать не только вернисажи, в духе того времени поехала на войну в Приднестровье. Не сказав ничего начальству, в качестве переводчика греческого журналиста. Он разрешил своему оператору что-то снимать и на мои кассеты. Эти съемки я привезла в редакцию. Мое тогдашнее начальство сначала пообещало меня уволить за самоуправство, но потом сюжет вышел в воскресных «Итогах», и в понедельник меня никто не уволил. А, наоборот, стали давать уже так называемые серьезные темы.

— Последние 11 лет вы автор и ведущая программы «Неделя с Марианной Максимовской». За это время, не побоюсь сказать, страна изменилась. А что происходило с программой?

— Не побоюсь и я заметить, что и программа менялась. Хотя внешне, возможно, это не так бросается в глаза. Я в студии подвожу репортажи, сама беру интервью, в общем, мы делаем такой классический формат итоговой программы. Но, конечно, и подход к контенту, и к подаче материала меняем. Тут еще надо учесть, что мы ставим своеобразный эксперимент: делаем программу, скорее, вопреки складывающимся в профессии в целом обстоятельствам. Ситуация в политической жизни и в нашей профессии все это время не особо благоприятствует наличию в эфире программы, которая позиционирует себя как независимую от власти, чиновников и так далее. Ну насколько от всего этого в России вообще можно быть независимым. При этом надо еще окупаться, поддерживать рейтинг и интерес к программе не только у так называемой целевой аудитории, которая интересуется политикой. Нужно быть интересным и понятным для всех, кто в момент эфира включит телевизор.

Тут как раз любопытно, как менялся контент, содержание программы. Допустим, в 2003 году, когда мы вышли в эфир, большинство зрителей категорически не были расположены вникать в большие интервью с политиками или тем более политологами. Вообще интерес к политике после бурных девяностых упал, и мы старались всю вторую часть программы сделать более развлекательной, чтобы зрители посмотрели первую, политическую, в ожидании потребительских и развлекательных тем в конце выпуска. Ближе к концу нулевых вернулся интерес аудитории к актуальным интервью. Люди снова готовы были слушать других, вникать в непростые темы. Потом появились волонтерские движения, зрители начали обращать внимание на проблемы других людей. Стали смотреть репортажи о судьбах конкретных людей, откликаться на несправедливость или просьбы о помощи. Потом и вовсе появилось новое протестное движение, весь 2012 год у нас в программе не было ни одной неактуальной темы, ну из области «а как вообще поживают медведи на севере».

— Программа менялась, адаптируясь к вкусам публики?

— Дело не в подстраивании под вкусы публики, а в реагировании на общественный запрос. И даже, если хотите, на телевизионную моду, которая тоже существует. Плох тот журналист, который не чувствует изменения общественных настроений в стране. Смотрите: мы никогда не пропускали самых важных общественно-политических тем недели. Никогда. Вопрос в том, как именно о них рассказывать. Каким телевизионным языком? Используем мы, например, музыку в наших сюжетах, создавая дополнительный эмоциональный фон? Или строго следуем классическому информационному жанру, давая только текст корреспондента и фрагменты интервью в сюжетах? Делаем клиповый, быстрый монтаж, чтобы зритель не отвлекался от телевизора, где все время что-то мелькает и меняется, или зритель снова готов сесть и провести 10 минут, слушая подробный и неторопливый рассказ о том или ином событии? А от таких, казалось бы, мелочей зависит зрительское восприятие той темы, которую мы описываем.

Есть еще и вопрос верстки программы, последовательности сюжетов. Тут тоже важен общественный фон. К примеру, начинаем мы программу с какой-то необычной и социально важной истории «обычного» человека, чтобы увлечь этим зрителей. И потом уже показываем большой сюжет о политическом раскладе накануне каких-нибудь выборов. Или аудитория ждет именно политического анализа и посмотрит большой политический сюжет, а потом уже другие необычные истории, которые мы тоже раскопали на этой неделе.

— Но существует и другая точка зрения: телевидение должно образовывать, а зритель, наоборот, может тянуться за учителями.

— Конечно. Это то, чем я пытаюсь заниматься в силу своих скромных возможностей, без мессианства, конечно. Мы не просто информируем, мы все-таки не новости в чистом виде. Мы даем историю в контексте, ищем бэкграунд и угол зрения на любую тему, о которой мы говорим. Именно телевидение формирует повестку дня, об этом прекрасно знают и власти, не оставляя телеэфир без контроля. Что касается нашей программы, мы никогда не занимались пропагандой. Как, впрочем, и контрпропагандой. Мы откликаемся на все значимые события. Пытаемся уловить тренды. И первыми о них рассказать зрителям. Вот, к примеру, последние теракты, почему вдруг заговорили о феномене «русских шахидов»? Откуда взялись эти русские мальчишки среди радикальных исламистов? Как с этим бороться и кто за это в ответе? Для нас всегда было важно сформулировать максимально четкие вопросы и попытаться найти на них ответы.

— Ориентируетесь на западный формат с поправками на российскую действительность?

— Мы пытаемся работать в рамках классического формата телевизионного еженедельника, делая поправку на Россию. Мы не идем на поводу ни у чиновников, ни у так называемого массового зрителя. Это не так уж сложно — можно было бы показывать забавные сценки из YouTube все 60 минут эфира и иметь хороший рейтинг. И следить разве что за тем, что сейчас интереснее массовой аудитории и что в моде, — телетрэш, криминальная хроника или жизнь поп-звезд.

— Как менялись зрительские настроения?

— В начале нулевых, устав от потрясений девяностых, страна конкретно лежала под пальмой. Вот как отдыхающие в турецком отеле по принципу All inclusive, которые думают только о выборе еды, выпивки и анимации на пляже. А журналисты выступали в каком-то смысле в роли тех самых пляжных аниматоров. Мы старались быть самыми крутыми, честными и прогрессивными аниматорами. И да, с 2003 по 2008-2009 годы мы решительно убивались о стену только для того, чтобы мозг этого отдыхающего зрителя вернуть в его физическое тело. Старались убедить его вникнуть в то, что мы рассказываем о положении дел вокруг. Потом, пожалуй, на изменение общественных интересов и настроений повлияли и кризис, и война с Грузией, и ссоры с соседями, возвращение риторики времен «холодной войны», курс на антиамериканизм, изменения на политическом Олимпе внутри страны. В общем, жизнь забурлила. А вместе с ней и телеэфир. И содержание новостей.

— А еще приходится идти на поводу у акционера?

— Это разные вещи. Пока мы с вами говорим о выборе тем, их подачи, исходя из настроений массового зрителя и политического мейнстрима. Смотрите, в первый год протестных движений у нас в программе вообще исчезли неактуальные сюжеты, так много стало происходить событий внутри страны. А сейчас все опять меняется, и в каком-то смысле мы возвращаемся в начало нулевых. Люди осознали, что нынешняя политическая система надолго и сюрпризов не будет еще лет 11. И многие вернулись к частной жизни, расчетам кредитов, теме здоровья, планированию отдыха, начали снова следить за экономическими новостями. Потому что если и ждут сейчас сюрприза, то по поводу курса рубля, а не того, кто будет следующим президентом. И в такой ситуации вместе с политическими сюжетами, которые я, конечно, все равно буду показывать, большое внимание в программе снова будет уделяться экономике, финансам и вообще всем видам потребительских тем. Тогда я смогу сохранить и репутацию, и рейтинги.

— Но политика все равно остается. И вы как автор политических сюжетов не можете не получать какой-то отклик от сильных мира сего и от акционеров телеканала?

— Вот вы, конечно, можете не верить, но под акционеров я не то чтобы не подстраиваюсь, но я их даже в глаза не видела. Я не представляю, каковы вкусы нашего главного акционера (основным акционером медиахолдинга РЕН ТВ с долей 68% является «Национальная Медиа Группа», подконтрольная структурам Юрия Ковальчука. Он занимает 99-е место в рейтинге богатейших бизнесменов России по версии Forbes с состоянием $1,1 млрд. — Forbes Woman). Что он любит читать, смотреть в кино или по телевизору. Не знаю, за кого он голосовал, хотя тут как раз могу догадаться.

Конечно, нас, как и любую другую программу, могут закрыть. И когда-нибудь закроют.

Ничто не вечно, тем более на телевидении. Но я не оглядываюсь на эту мысль. Иначе моя подкорка включит режим самоцензуры, начнет вредить как раз выбору тем, исходя из профессиональных соображений и, соответственно, репутации программы. И тогда мы умрем своей смертью, не дожидаясь решения сверху или откуда-нибудь сбоку.

Безусловно, я оглядываюсь на законодательство. Делала это раньше и особенно сейчас, когда Дума запретила уже, кажется, все вокруг. О тех же геях мы теперь можем говорить либо плохо, либо никак. Иначе подпадем под действие закона Мизулиной — Милонова. Мы теперь не можем показать даже сюжет о том, как после начала обсуждения гейской темы подростков нетрадиционной ориентации начали отлавливать и бить. А то надзорные органы могут это истолковать как создание «позитивного» образа сексуальных меньшинств, вызывание к ним сочувствия у детей и, соответственно, пропаганду. Бред, конечно, но тут нынешнюю реальность точно нельзя не учитывать.

— Внезапное закрытие агентства «РИА Новости» — по-вашему, это тоже следствие изменившегося строя в стране?

— Прежде всего, жаль людей, которые остались без работы. И еще при Светлане Миронюк (теперь уже бывший главный редактор «РИА Новости», возглавляла агентство более семи лет. — Forbes Woman) огромное государственное агентство было, что называется, с человеческим лицом. «РИА Новости» часто обращали внимание как раз на судьбы простых людей, и их сообщения и сюжеты кого-то спасали, кому-то помогали. Но вот в чем проблема: когда меняли власть на НТВ, нам, журналистам, было куда уйти. Было много СМИ с различными позициями, редакционной политикой. А сейчас такого выбора для многих почти не осталось.