Картина маслом

За плечами у Зельфиры Трегуловой — 28 лет кураторского стажа, год с небольшим руководства Третьяковской галереей и самая успешная за всю историю российских музеев выставка Серова.

Вы открыли в марте выставку Гелия Коржева, готовите «Оттепель», выставку Айвазовского. Три больших сложных проекта, не считая программы «Третьяковская галерея открывает запасники» и многого другого. Это нормальный для вас темп или Третьяковка бросила новый вызов?

Я всю жизнь работала в таком темпе, с того момента, как пришла во Всесоюзное художественно-производственное объединение им. Вучетича. В 1992 году, например, была координатором выставки «Великая утопия», проходившей в Германии, Голландии и Музее Гуггенхайма в Нью-Йорке — 1500 экспонатов из 56 собраний со всего мира. Так что я привыкла к работе в достаточно экстремальном режиме. Но вы правы: это огромная нагрузка на все наши выставочные службы с учетом того, что у нас есть в этом году и международные проекты. В частности, выставка из Национальной портретной галереи Лондона или «Шедевры пинакотеки Ватикана», которую мы откроем осенью.

Что такое подготовить выставку? Посетитель видит финал — развеску, освещение, каталоги. А с чего все начинается?

С самого главного — концепции выставки. Здесь залог успеха или провала проекта. Может быть вполне интересная, актуальная тема, но вопрос в том, как разработан сценарий. Мой опыт показывает, что ты должен несколько раз перебрать состав выставки для того, чтобы прийти к какому-то оптимальному результату. Бывает, что жизнь вносит свои коррективы, если речь идет о многосоставных проектах, в особенности с привлечением работ из зарубежных музеев. Приходится делать замены, а значит, подбирать другой круг вещей, которые данную картину поддерживают или вступают с ней в диалог. Это сложный, но, уверяю вас, крайне увлекательный процесс.

Когда вы возглавили Третьяковку, подготовка выставки Серова была в разгаре. Вы что-то меняли?

Список работ остался прежним, поменялся тематико-экспозиционный план — то, как работы объединяются в те или иные группы и сочетания. Собственно, это и есть сценарий выставки. И мы довольно серьезно изменили выставочную архитектуру. Целью было создать внутреннюю открытость экспозиции и эффект, который вызывал бы возглас «Ах!» у каждого, кто зайдет. И то, что мы сделали, сработало. Могу сказать, что я водила по этой выставке самых разных людей, и это было легко и увлекательно, потому что между произведениями выстраивались диалоги, все время менялась точка зрения, менялся вид, открывались новые перспективы и смыслы. А людям имманентно нравится то, что меняется.

Каким было впечатление самого высокопоставленного гостя — президента Путина?

Мне сложно судить, но могу сказать, что он был очень хорошо подготовлен и ему было интересно. Он хорошо знал и биографию Серова, и его работы, какие-то детали и моменты, которые, в общем-то, знают специалисты.

Выставка Коржева готовилась три года. Это 150 работ из шести российских музеев и нескольких частных коллекций, в том числе американских. Сложно было со всеми договориться?

Проект начинался как совместный — Третьяковская галерея плюс РОСИЗО, где я была тогда генеральным директором. РОСИЗО обеспечило присутствие музеев Саратова, Самары, Краснодара и Кемерово, включая транспортировку и страховку картин. Крупнейшая частная подборка — это 31 работа из собраний Рэя Джонсона, еще шести американских коллекционеров и Музея русского искусства в Миннеаполисе, основателем которого является господин Джонсон. Уговорить его было самым сложным (Рэй Джонсон — американский меценат и арт-дилер, специализирующийся на реалистической живописи. — Forbes Woman). Буквально через месяц после своего назначения директором Третьяковской галереи я отправилась в Миннеаполис. Ровно два дня я общалась с господином Джонсоном, убеждая его, что это будет исключительный проект, дань памяти художнику, которого он хорошо знал и глубоко уважал. Уезжала я с обещанием, что он и те коллекционеры, с которыми он меня познакомил, предоставят нужные картины. Все эти работы куплены и вывезены законным образом, никаких претензий со стороны России быть не могло, более того, предоставлялась государственная гарантия. И все равно это был вопрос доверия. Без этих картин выставки бы не получилось. Сразу после приезда из Миннеаполиса я встретилась с Алексеем Ананьевым, основателем Института русского реалистического искусства, где хранится самое большое в нашей стране собрание работ Коржева. Он сам подбирал их для Ананьева, как, впрочем, и для Рэя Джонсона. Алексей Николаевич согласился финансово поддержать проект в его основной части и предоставил 18 картин из своей коллекции. Спонсором также стал Андрей Васильевич Филатов, но в меньшей степени, чем когда мы в РОСИЗО делали с ним три выставки Виктора Попкова. (Алексей Ананьев — совладелец холдинга «Промсвязькапитал», №70 в списке Forbes, состояние $1 млрд; Андрей Филатов — совладелец группы компаний «Н-Транс», №102, $0,85 млрд. — Forbes Woman). Бюджет выставки Коржева очень большой, и пока у нас некий дефицит средств, но я думаю, мы с этим вопросом справимся.

Бюджет выставочного проекта — это какая величина? 

Могу сказать, что это сумма с шестью нулями. В рублях, конечно. У нас все расчеты в рублях, поэтому бюджеты растут — по валютным счетам оплата идет по текущему курсу. Перевозка и страхование работ Коржева из Америки оказались очень дорогими. Транспортировка — самая существенная часть бюджета любой серьезной выставки. У портретной выставки из Лондона транспортные расходы составляют более половины бюджета. Последние 10 лет большинство российских музеев делают выставки на привлеченные спонсорские средства.

Бюджет Фонда поддержки Третьяковской галереи в 2015 году вырос вчетверо, до 64,7 млн рублей. Это потому, что деньги выделялись под ранее обговоренные проекты или вам пришлось расширять круг спонсоров, убеждать, уговаривать?

Скорее второе. Но мы при этом перезапустили сам фонд, сделали его активной работающей единицей, и сотрудники фонда привлекают финансирование не только для выставочных проектов. У нас сейчас полным ходом идет развитие всех наших площадок, всех программ. Конечно, мы общались и с прежними партнерами Третьяковской галереи (самые крупные — это ВТБ, «Ренова», BP) и привлекли новых. Алексей Ананьев — как раз новый партнер. Третьяковке начала помогать «Транснефть». Когда я работала в Музеях Московского Кремля, то делала один зарубежный проект вместе с «Транснефтью» — замечательное сотрудничество. И эта компания оказывает нам регулярно очень серьезную поддержку.

Базовые навыки кураторства вы получили в 1990 году, организуя выставку «Москва: сокровища и традиции» в музеях Сиэтла и Вашингтона. Вы как-то сказали, что чувствовали себя котенком, брошенным в воду…

Да, я была этим котенком. Девушка с академическим образованием, закончившая аспирантуру, собиравшаяся писать умные толстые книжки и диссертации… Работа над этой выставкой началась в 1988 году, спустя два года ее посетили 920 000 человек в двух городах Америки. Она получилась восхитительной — видимо, с перепугу. Действительно восхитительной. Это было для меня огромной школой. В том числе того, как надо проводить переговоры, работать с дизайнерами и архитекторами. Тогда я поняла, сколь важна правильная концепция, правильное распределение материала. И детали, включая цвет этикеток на витринах. Это отдельное искусство — создание гармоничного выставочного зрелища. Потом, через несколько лет я узнала, что все это называется «кураторство».

Что-то из приобретенного тогда опыта переговоров и общения с людьми вы используете до сих пор?

Конечно. Но это ноу-хау, говорить не буду. Понимаете, это не просто какие-то правила и приемы, это понимание человеческой психологии и культуры общения. В 1980-е годы, когда я начала работать в системе Минкульта, люди не очень заботились о том, чтобы вежливо разговаривать, быть любезными и так далее. И я увидела, как высокая культура общения позволяет невероятно продвигаться в договоренностях. Как важно, например, всегда говорить «спасибо».

А насколько важно говорить правду, показывать, что ты можешь, а чего нет? Можно ли блефовать?

Опять же воздержусь от ответа. Но тогда я научилась искать основания для того, чтобы человек, с которым ты общаешься, был тебе симпатичен. Видеть в нем в первую очередь положительные черты, которые тебе импонируют. Бывают случаи чрезвычайные, когда ничего не получается. Но тем не менее это очень важно: должен быть положительный настрой. И еще я научилась общаться со спонсорами. Спонсором той выставки выступала компания Boeing, ее представители приезжали в Москву, я водила их по музеям, показывала, что мы хотим демонстрировать в Сиэтле. Я поняла, что нужно впечатлять людей масштабом задачи: вне зависимости от тех денежных (или каких-то других, как в Америке) дивидендов, которые они получат, это будет проект, который станет важной вехой и в истории компании, и в истории взаимоотношения двух стран.

Предложение возглавить Третьяковку для вас было неожиданным?

Неожиданным, честно.

Вы как-то взвешивали риски? Как быстро приняли решение?

Решение я приняла довольно быстро, менее чем за сутки. Перед назначением я вышла из своего кабинета в РОСИЗО, приехала к Владимиру Ростиславовичу Мединскому — и все, в тот кабинет больше не вернулась. Вещи паковали без меня. Раздумья были только в связи с тем, что у меня оставалась незавершенной выставка «Космонавты». Я прекрасно знала, сколь она важна для России, Великобритании (участвовал лондонский Музей науки), для всей Европы. Я понимала, что никогда себе не прощу, если не сделаю всего, чтобы она состоялась. Пришлось мобилизовать силы душевные и физические для того, чтобы к моменту перехода подписать все договоры по «Космонавтам». Еще смущало, что я инициировала в РОСИЗО работу над несколькими серьезными проектами — как они будут идти в дальнейшем? Но Третьяковская галерея — это был вызов, очень серьезный и мощный. Я понимала, что у Третьяковки невероятный потенциал, в первую очередь у Крымского Вала, и этот потенциал можно развить. По крайней мере можно попробовать. Я знала многих сотрудников Третьяковки по проектам, которые делала и в 1990-е, и в нулевые, и в начале 2010-х. Знала, с кем буду работать. Конечно, пугали многие вещи, в частности масштабная стройка: я точно не строитель. С другой стороны… Давайте не будем кривить душой — от таких предложений не отказываются. Такой шанс появляется раз в жизни, и не хотелось прожить ее оставшуюся часть кусая локти.

Что в первые недели в Третьяковке после аврального ухода из РОСИЗО помогло не расклеиться?

Точнее, не впасть в состояние паники. Я уже сказала: абсолютная, глубочайшая уверенность, что у Третьяковской галереи огромный потенциал, который можно и нужно развить. Этому, кстати, я научилась на своем первом кураторском проекте: если у тебя правильная, благая цель и ты много отдаешь, то все воздастся. Чем больше вкладываешься, тем больше получается отдача.

Вы, как менеджер, формулировали свои цели в цифрах?

Нет, в цифрах я себе показателей не ставила. Я решила, что посещаемость Крымского Вала должна расти. Должно появиться осознание, что в этом городе помимо Лаврушинского переулка есть Крымский Вал с потрясающей постоянной коллекцией, с интересными выставками и разными возможностями проведения досуга. Получилось, что реальные цифры, каких мы достигли, превзошли все ожидания.

И какой был рост?

На 232 000 человек за год. Упоминания в прессе — в шесть раз. Когда мы готовили выставку Серова, то ориентировались на уровень посещаемости Левитана, самой успешной выставки за последние годы — в среднем 2100 посетителей в день. У Серова было 4850 посетителей в день. Мы ввели бесплатную среду на Крымском Валу (кроме выставки Серова), и это дало нам гигантский рывок посещаемости. Если прежде в среду, когда нет большой выставки, было 250 человек, то после появления бесплатных сред — 2300 человек. Определенную роль сыграли вполне сенсационные результаты исследования «Черного квадрата». Столько журналистов, сколько было на пресс-конференции по этому поводу, я в галерее не видела за год. Администраторы говорили, что посетители один за другим спрашивали: «А где тут «Черный квадрат»? Как к нему пройти?»

История с «Черным квадратом» была спланированной?

Нет-нет, это было столетие картины, мы выпускали книжку Ирины Вакар, и когда получили текст, то коллеги сказали: «Интересно. Давайте проведем исследование». Провели макросъемку специальной аппаратурой и обнаружили под черной краской два изображения и надпись. Эта история показывает, что надо искать какие-то темы и моменты, которые малоизвестны, но в силу ряда причин обществу интересны. И как только ты эти моменты нащупываешь, то получаешь серьезный резонанс. Ориентированность на публику — это очень важный момент. Всю мою кураторскую карьеру я делала выставки для большого количества зрителей, что совершенно не исключало иногда довольно сложной, изощренной концепции. Мне всегда казалось: все, что делают искусствоведы, включая серьезнейшие научные исследования, должно быть достоянием широкого круга людей. И это неправда, что сегодня сознание людей уже не восприимчиво к сложным идеям. Наоборот, мне кажется, люди ждут сложных, интересных концепций, потому что иное их больше не вдохновляет, они уже слишком многое видели, их надо удивить чем-то новым, особенным, своеобразным. Тем, о чем они не задумывались, чего не знают.

Тогда почему вы решили выставлять Айвазовского? Чем он может удивить?

Айвазовский стоял в плане давно — к 200-летию со дня рождения. Да, отношение к этому художнику неоднозначное. Понятно почему: этого добился рынок. После всех продаж, вдвое превышающих по количеству то, что написал Иван Константинович, он воспринимается как фактор рынка, а не важное имя в истории отечественного искусства. Мне показалось очень интересным определить место Айвазовского. Ведь он явный анахронизм. Поздний романтик. Творил под сильнейшим влиянием немецких романтиков, благо знал их. При этом коммерчески успешным был всегда, его работами украшали приемные Министерства иностранных дел Российской империи. Но есть аспект: в его творчестве доминирует тема всевластия стихии, перед которой человек ничтожен. Иван Крамской называл Айвазовского самым метафизичным русским художником. К слову, мы еще будем делать и выставку передвижников, и выставку Репина, покажем ее, надеюсь, в одной из европейских столиц, поскольку поступило предложение.

Передвижники и Айвазовский в обыденном сознании — символы консервативного искусства…

Совершенно верно. При этом таковыми они не являются. Мы пытаемся этими проектами заставить людей задуматься. Отказаться от клише и стереотипов, смотреть непредвзято. /