«Мама, я играю в футбол»: роман о спортсменках, борющихся за право выйти на поле

Нас всех охватило ликование, и мы снова пропели нашу кричалку и подняли сеньору Алисию на руки, как настоящую героиню — которой она и была. На зубах у меня скрипели засохшая кровь и песок, но для групповой фотографии я все равно улыбнулась. Друзья, родня и соседи ликовали вместе с нами и подпевали.

— А ну, уберите эту штуку! — крикнул кто-то. — Не вмешивайте в игру политику! Тем более тут полно журналюг!

Я быстро обежала взглядом толпу и заметила женщину, которая махала зеленым платком — символом феминистского движения. А рядом с ней торчал парень с телекамерой и нацеливал объектив на меня. Он что, снимал нас всю дорогу? Мы переглянулись с Роксаной. У нее в рюкзаке лежал точно такой же зеленый платок, и сейчас я обрадовалась, что она его не вытащила и, того хлеще, не попросила меня помахать платком в знак победы.

Если в школе хоть одна живая душа заподозрит, что мы поддерживаем феминисток и движение за легализацию абортов, нас исключат и даже думать не станут. Сестра Эстер совершенно четко об этом заявляла. Но если родители увидят меня по телику, тут уж вылет из школы покажется полной ерундой.

— Capitana, скажите нам несколько слов. — Ко мне подоспела журналистка, симпатичная брюнетка, в сопровождении оператора. 

Губы у нее были ярко накрашены, и у самого рта — родинка. Журналистка немедленно засыпала меня вопросами: 

— Как вы себя сейчас чувствуете, номер семь? Первое место в женской лиге «Росарина». Как ощущения? Где вы научились так играть? Ваши планы на будущее? Что думает ваша семья?

Попалась. Не ответить было нельзя. Но тянуть одеяло на себя я не стала.

— Наша победа — результат общих усилий. Если уж на то пошло, на эти вопросы лучше отвечать нашему тренеру, сеньоре Алисии. Она годами работала, чтобы вывести команду на Южноамериканский кубок. А я просто делаю то, что она говорит.

Журналистка нахмурилась и решительно продолжила:

— Да, конечно, но я сегодня убедилась, насколько вы замечательно играете. У вас поразительные способности, особенно для девочки. Как оценивает вашу блистательную игру ваш брат, Жеребец Пабло Хассан? — Она сверкнула на камеру обольстительной улыбкой, будто рассчитывала зачаровать его лично.

Наши девчонки расхохотались. Они, дурочки, сохли по Пабло. Я молчала, журналистка занервничала и насела снова:

— Так что он говорит? — Она обвела взглядом толпу.

— Моему брату нравится, как я играю, — промурлыкала я и сделала томные глаза, потому что какого пса? Раз ввязалась в танец, танцуй дальше. — Он научил меня всему, что я умею. 

Журналистка понизила голос:

— Фурия, хотите что-нибудь передать семье? Федерации? Как вы думаете, эта победа станет важной вехой для прав женщин?

Значит, она тоже увидела зеленый платок в толпе. Я лихорадочно закрутила головой, надеясь, что кто-нибудь спасет меня от этой липучки и ее коварных вопросов.

— Семья меня очень поддерживает, а федерации… я просто хочу сказать спасибо, что нашли место и для нас, девочек.

На самом деле это мы нашли себе место. Мы пробились сквозь бреши в системе и укрепились там, где для женщин раньше пространства не было. Нам ничего не давали. Мы сами все взяли. Но никто не пожелает услышать правду. А главное, сейчас было неподходящее время для такого разговора.

***

К тому времени, как я приняла душ и переоделась в наряд послушной дочери, автобусы снова пустили, а мой семичасовой успел уйти. От Роксаны я вышла гораздо позже, когда на город уже опустилась сырая и темная ночь. Автобус высадил меня на углу улиц Хосе Инхеньероса и Коломбрес. Далековато от дома, но все лучше, чем топать пешком через Эмпальме и Окружную. Фонари не горели, только мерцали звезды, и мамины слова об убитой девушке теперь не шли у меня из головы и больше не казались пустой угрозой. Я ускорила шаг. Вот наконец и фонарь перед нашим домом номер шесть, горит ярким желтым светом. Без четверти одиннадцать вечера. Чем дольше буду оттягивать неизбежное, тем сильнее мне влетит. Я заставляю свое лицо превратиться в маску и прячу все следы бунтарского дня — чтобы не выдать себя, чтобы по моему лицу невозможно было прочитать, как солнце прошило тучи, когда мы забили решающий гол, и как мы качали на руках сеньору Алисию, и как появился Диего в кожаной куртке и с уложенными волосами. Все эти картинки я спрятала поглубже в памяти, чтобы потом перебрать одну за другой, когда уйду к себе в комнату.

— Салютик, сестра Пабло! — весело крикнул мне какой-то шкет, прокативший мимо на велосипеде. — Передай Жеребцу от меня привет!

— Камила! — громко крикнула я в ответ. — У меня есть имя — Камила!

Но он даже не обернулся, и вскоре его поглотила уличная темнота. В нашем окраинном районе большинство жителей не то что не знают, как меня зовут, — они не знают о моем существовании. Для них я лишь сестра Пабло или дочка Андреса и портнихи — у моей мамы тоже нет имени. Но я была полна решимости добиться того, чтобы мое имя узнали и запомнили. А Южноамериканский кубок как раз даст мне такой шанс.

Никто в нашем районе и не подозревал, что я переродилась и стала Фурией, и этот жгучий, потрясающий секрет я хранила в душе как талисман.

Я миновала четыре наружных лестничных пролета и сразу услышала громовой хохот отца из-за металлической двери. Свет в холле погас, и меня окутала сырая темнота. Я поглубже вдохнула ночной зимний воздух и вошла в квартиру.

И увидела знакомую картину застолья — как всегда после матча. Брат успел расфуфыриться на тусовку и развалился в плетеном кресле вместе со своей подружкой Марисоль — этот неизменный аксессуар теперь всегда болтался при нем. По бокам от отца, тоже принаряженного, расселись его дружки — дядя Сезар и дядя Эктор. Вообще-то они были мне не родня, но с отцом дружили со времен юности. В воздухе плыл аромат маминой домашней пиццы, и в животе у меня громко заурчало.

— Принцесса Камила пожаловала! — воскликнул Сезар, и я улыбнулась ему. У него всегда находилось для меня доброе слово.

Эктор обшарил меня взглядом с ног до головы, потом его глаза остановились на моей груди.

— Поздновато для прогулочек, особенно приличной девушке, а? Поди сюда, поцелуй дядюшку, негритосочка*!

Он чмокнул меня мокрыми губами в щеку, я поморщилась и плотнее запахнула куртку, хотя под ней все равно ни черта не разглядишь, кроме черной футболки. Съязвить в ответ я не успела, потому что мама спросила из кухни:

— Где ты была, Камила? Мы тебя ждали еще несколько часов назад. Почему на звонки не отвечала?

Я прикинула, что будет, если выложить всю правду: мол, опоздала, потому что моя команда выиграла чемпионат и я отметила это дело тем, что поехала полюбоваться на Диего. Они решат, будто я шучу. И все равно раскрывать свои тайны пока что слишком рискованно.

— Прости, мам. Деньги на телефоне кончились.

***

Я со вздохом расправила штанину и села рядом с мамой.

— Мне надо кое-что тебе сказать, — начала я осторожно. У мамы на глазах мигом выступили слезы, но расплакаться я ей не дала — поспешно закончила:

— Мам, я уже почти год играю в футбол.

Мама со свистом втянула воздух сквозь зубы.

— Ты… что?

Я перевела дух и выложила ей все.

— Некоторое время назад я начала играть в любительской команде с Роксаной. Она вратарь. Им был нужен нападающий. Я-то не играла лет с двенадцати, но тут как-то… все само вспомнилось. А потом сеньора Алисия, тренер, увидела, как мы играем, и пригласила нас в свою команду. — Я рассказывала и видела, как мамино лицо твердеет и твердеет. Нервничая, я рвала на кусочки бумажную салфетку, и на столе уже вырос маленький белый сугробик из клочков. — В прошлое воскресенье у нас был матч за чемпионство в местной лиге. И мы выиграли. — Я помедлила. А если сказать, что выиграли благодаря мне, — это совсем хвастовство или ничего? — Мы квалифицировались на Южноамериканский кубок, понимаешь, настоящий турнир под эгидой ФИФА, и он будет в декабре, здесь, в Росарио, и мы…

— В декабре мы всей семьей едем в Кордову, — напомнила мама. — Папочка обещал, что, когда Пабло отыграет последний матч в сезоне, а у тебя пройдет выпускной, мы поедем в Карлос-Пас в отпуск. Впервые в отпуск всей семьей!

— Никуда я не поеду. И уж тем более с отцом, — резко ответила я. — Я нужна своей команде.

Мама разинула рот.

— Вчера у нас на матче была тренер из Штатов, она меня заметила. — Горло отчаянно саднило, но я говорила, невзирая на боль. — Сказала — у меня особый талант.

Мама покачала головой, смахнула со стола невидимые крошки.

— Знаю, что загадываю наперед, но…

— Нет, Камила, и речи быть не может. Ты сошла с ума. Это все пустая трата времени! — Маме даже не пришлось повышать голос — мой карточный домик и так рухнул. — И как же медицинский? Неужели ты столько занималась — и все зря? Я тут порчу глаза над шитьем, чтобы ты смогла сосредоточиться на учебе в следующем году. И я уже придумала тебе выпускное платье. Поскольку у тебя не было кинсеаньеры, тут я постаралась как следует.

Она все перечисляла, на какие жертвы пошла ради меня, и каждая фраза ранила как острый нож.

— Мамочка, я не готовилась к поступлению.

Тут мама вскрикнула, будто ножом ударили уже ее саму. Все ее мечты о моем будущем рассыпались в прах.

— Ты лгала мне, что готовишься поступать на медицинский факультет?! А я-то всем твержу, как тобой горжусь! Дочка, что ж теперь люди-то скажут?

Но сейчас на кону были мои мечты. А не мамины. Даже если дорога, которую я выберу, приведет к разбитому сердцу, решать мне, а не ей.

— Прости, — сказала я. Вынула из рюкзака документы для участия в турнире и выложила на стол. Те же самые бланки, какие заполнял Пабло, когда официально оформлялся в «Сентраль». От сырости уголки листков завернулись. Мама мельком глянула на документы.

— «Ева-Мария»? — фыркнула она. — Ну и название!

Если бы у меня еще остались слезы, я бы заплакала. Я была внутренне готова к отцовским издевкам, даже к насмешкам Пабло, но только не к маминым. Однако я решила забыть о гордости и сказала:

— Да, мамочка, это не «Сентраль», знаю, но команда хорошая. Сеньора Алисия славная. Она тебе понравится.

От одного упоминания о тренере мама прямо ощетинилась. Для нее любая другая женщина была врагом.

— И она занимается с вами из одной доброты душевной? Какая для нее выгода в том, что у тебя, как ты говоришь, особый талант и ты принята в команду?

Как правило, я знала, что мама хочет услышать в ответ. Но сейчас не представляла и потому промолчала.

— Камила, я не подпишу ни одной бумаги, пока лично не посмотрю на эту сеньору тренера.

— У нашей команды «Ева-Мария» тренировочный матч в субботу. Там я могу вас познакомить, поговорите.

— Я не могу пойти. У твоего брата матч в Буэнос-Айресе.

— Но ты же никогда не ходишь на его матчи, мамуля! Послушаешь репортаж по радио или посмотришь потом в записи по телевизору.

Мамино лицо смягчилось, но она покачала головой.

— Папа уже уехал сегодня — вместе с командой. Нужно, чтобы он тоже посмотрел на твою сеньору тренера, хорошенько посмотрел — и убедился, что она не делает на тебе деньги, а ты и знать не знаешь. — Она встала и принялась убирать со стола.

У меня заполыхали уши. Я уже представляла, как сейчас скажу маме правду. Что отец вовсе не уехал с командой. Что он с той тощей блондинкой на каблуках. Нет уж, я не позволю ему подписывать мои документы и контролировать мою жизнь, как он делал с Пабло. И вот, когда я уже была готова сорваться и выпалить это все, мама примирительно положила руку мне на плечо и произнесла:

— Надо показать твою ногу врачу. Вид ужасный. Как ты только умудряешься ходить?

Кто знает, какая война кипит в душе у мамы, пока я сражаюсь на своей войне?

— Мамочка, я просто хочу играть в футбол. — Я потянула себя за волосы — хороший способ, помогает, когда кровь ударила в голову. — Почему Пабло все можно запросто, а мне играть — так сразу позор?

Мама резко побледнела. Неужели я зашла слишком далеко? Если ей придется выбирать между Пабло и мной, шансов у меня ноль. Но тут мама ласково погладила меня по руке — ну надо же!

— Помнишь, как-то на Рождество ты попросила футбольный мяч, а получила куклу? — тихо сказала она, как всегда, когда уносилась в прошлое — туда, где мы с Пабло были маленькими, а она — королевой сердец. — Тебе было лет восемь или девять, — с улыбкой продолжала мама.

— Девять, — вспомнила я. Я тогда училась в четвертом классе, и в том году к нам в школу пришла Роксана.

— И я обнаружила вас с Нико в прачечной: вы гоняли кукольную голову как мяч, помнишь? Ты нападала, а он был вратарем. Я тогда рассердилась и поставила тебя в угол. А потом ушла к себе в комнату и там рыдала.

Одна мысль о том, что мама плакала, действовала на меня сильнее, чем любые крики, угрозы или насмешки. Она разрывала мне сердце.

— Почему ты рыдала, мам?

— Потому что ты напомнила мне меня в таком же возрасте. Мой папа, упокой Господи его душу, никогда не разрешал мне играть. Он боялся, что это повлияет на мою ориентацию. Можешь себе представить? — Она промокнула уголок глаза изнаночной стороной ювентусовской футболки.

Секунды утекали. Мне больше нечего было добавить. Если она не собирается подписывать документы, мне нужно придумать другой план. Как раз когда я собиралась уйти к себе в комнату, она сказала:

— Оставь бумаги. Обещаю, я просмотрю их. Так я хотя бы смогу подготовить твоего отца, чтобы он не ответил отказом, даже не дав тебе объясниться.

Надежда вспыхнула во мне как факел. Я должна была отплатить ей чем-то.

— Я ведь еще могу стать врачом, если ты этого хочешь, мамочка. Я могу делать и то и другое, правда же? 

Мама улыбнулась сквозь слезы.

— Доченька, все сразу не получится. Ты сама поймешь.

Мне хотелось закричать, что это величайшая ложь, которую девочкам — таким, как мы с ней, — внушали столетиями, но, посмотрев в ее глаза, я увидела в них бессилие и не нашла слов.

* В послесловии автор подробно объясняет, что у аргентинцев, особенно старшего поколения, такие якобы ласковые прозвища до сих пор в ходу и они не видят в них ничего оскорбительного, а потому автор сохранил эту бытовую черту, чтобы точнее и полнее передать среду, в которой живет и с которой борется Камила. — Прим. пер.