«Забытые по воскресеньям»: как чужие тайны помогают встретиться с собственным прошлым
1933, конец весны
День свадьбы в Клермене. На площади перед церковью длинные столы уже накрыты белыми скатертями. Все жители деревни собрались, чтобы отпраздновать бракосочетание сына мэра Юго с рыженькой Анжель, дочерью кузнеца.
Она стесняется своего цвета волос — виной тому роман Жюля Ренара «Рыжик» — и потому попросила портниху Элен Эль сшить очень плотную фату, а веснушки закрасила белым мелом.
Этот день должен был стать счастливейшим в ее жизни, но Анжель неуютно. Дело не в волосах и не в коже. Кузен Юго Фредерик все время на нее пялится. Анжель пьет вино, чтобы отвлечься, но, стоит ей повернуть голову, и она натыкается на его отвратно масляный взгляд. Даже в этот торжественный день он не оставляет ее в покое.
Преследование длится много месяцев.
Фредерик ждет ее у дома, тенью следует за Анжель по улице. Она всякий раз обдает мерзавца холодом, но он все никак не успокаивается: «Здравствуйте, вы такая хорошенькая! Добрый вечер, мне нравятся ваши волосы! Добрый день, какая приятная неожиданная встреча! Доброе утро, у вас потрясающие глаза…»
Анжель так и не осмелилась поговорить с Юго. Во время церемонии она жутко боялась, как бы Фредерик не помешал свадьбе. Ничто не предвещало скандала, но на душе было тревожно.
Юго куда-то отходит, и Фредерик направляется к ней. Анжель не успевает поймать мужа за руку и удержать при себе, а улыбающийся Фредерик все ближе. Его улыбка навязчива, как дурной запах. Анжель закрывает глаза и делает большой глоток вина, ухитрившись обжечь горло. Фредерик рядом, и ей хочется отхлестать его по щекам, расцарапать шею, вцепиться в волосы и вырвать сколько сумеет. Жалко, что она не мужчина и не может исколошматить его до полусмерти. Она слышит его шепот:
— Мне очень нравится красный водопад ваших волос.
Не выдержав, Анжель резко вскакивает, цепляется платьем за гвоздик, и платье рвется на талии. Ей кажется, что треснула не ткань, а кожа, и удивляется, почему не потекла кровь. На землю падает несколько белых жемчужин, сердце вот-вот выскочит из груди, Анжель поднимает голову и говорит молящим тоном:
— Исчезните…
А потом просит мать привести портниху, живущую в двух шагах от церкви, а она подождет их в доме священника. Слава богу, никто ничего не заметил, даже Юго. Мать бежит к мастерской, закрытой, как всегда по воскресеньям, но она толкает приоткрытую калитку и попадает на дорожку, ведущую к стеклянному строению на заднем дворе.
Элен сидит на деревянном столе по-турецки, как делают мужчины-портные, и громко с кем-то разговаривает. Мать Анжель стучит, какая-то птица вспархивает и улетает. Сквозь застекленную дверь женщина замечает, что Элен смотрит на нее, но не видит. И вдруг делает приглашающий жест.
Мать Анжель приняла за собеседника молодой швеи… тряпичный манекен, девушка одна, но с кемто ведь она разговаривала!
Час спустя платье новобрачной выглядит целехоньким. Элен прошлась по всем швам. Они с Анжель стоят лицом к узкому коридору, рядом с вешалкой, соединенной с зеркалом. Элен открыла дверь дома, чтобы впустить свет. Юная жена восхищается работой швеи, как чудом.
— Простите меня, Элен…
— Но за что? Я не понимаю…
Анжель вглядывается в лицо собеседницы: Элен моложе на три года, но возраст по лицу не определяется. У нее очень светлая кожа, заколотые в пучок волосы растрепались, голубые глаза, крупный рот и высокие скулы придают ей неотразимую прелесть. Элен принадлежит к тому типу славянских красавиц, в которых ктото влюбляется с первого взгляда, а кто-то презрительно фыркает: «Ну и что в ней хорошего? Все слишком, все карикатурно большое! Вон, глазищи, аж до висков достают!»
В Клермене люди называют Элен Эль сумасшедшей, а дети ее боятся.
Анжель берет Элен за руки.
— На первых примерках вы мне не нравились. Мама решила, что платье сделаете вы, и только вы… А я вас боялась.
— Ничего страшного, — отвечает Элен. — Я тоже себя боюсь.
Анжель улыбается молодой женщине, которая словно бы где-то витает. Она привлекательна, но есть в ней нечто тревожащее душу. Элен смотрит не на окружающий мир, взгляд ее обращен в себя. А еще она никогда не улыбается. Даже когда отвечает «да».
— Пальчики у вас, как у феи, — говорит Анжель, Элен смущенно опускает глаза, они обнимаются и расстаются. Фредерика не видно, и Анжель облегченно вздыхает.
Элен остается одна. Она несколько секунд разглядывает свои пальцы, потом берется за уборку. Дверь так и стоит открытая — Элен приманивает солнце, где бы она ни находилась.
Назад в мастерскую она идет мимо кладбища и пытается читать фамилии на надгробных плитах. Элен толкает низкую боковую дверь церкви, входит в тихую пустоту, опускается на колени и обращается к Богу, повторяя одну-единственную фразу: «Научи меня читать!»
***
— Что делаешь?
Я вздрагиваю от неожиданности и захлопываю тетрадь.
— Пишу. — Вообразила себя Маргерит Дюрас?
— Откуда тебе известно о Маргерит?
— Из курса французского. Нудятина. Очень надеюсь, ты пишешь по-другому.
— Если бы я умела как она… Открой окно.
— А ты что такая смурная?
— Терпеть не могу, когда ты куришь в моей комнате!
— При чем тут комната? Тебя бесит, что я курю… И зря, ты же мне не мамочка.
Жюль открывает окно, высовывает голову. Вид у него обиженный, и я сообщаю:
— Вчера вечером снова был анонимный звонок из «Гортензий».
Он оборачивается, прищуривается и спрашивает:
— Какое семейство «осчастливили»?
— Тебе пора к парикмахеру… Родственников Жизель Дионде, крошечной галантерейщицы с сиреневыми волосами. Я рассказывала тебе о ней на прошлой неделе.
— Помню.
— Раньше она много времени проводила за игрой в карты и ходила на мастер-классы во все мастерские, но с начала лета кучкуется с остальными у главного входа, так что имела счастье лицезреть заплаканных родственников в трауре.
Жюль щелчком отправляет окурок в сад. Завтра утром дедуля подберет его, ворча себе под нос, потом бросит в таз с водой, которой будет поливать розовые кусты и травить всяких букашек.
Жюль садится рядом со мной на кровать.
— И что они сказали, когда увидели старушку… живой?
— Вообрази себе потрясение бедолаг! Вообще-то мне показалось, что они были разочарованы.
— Что значит разочарованы?!
— Понимаешь, смерть старого человека кладет конец чувству вины. Это очень сложно… Печаль пополам с облегчением.
— А «покойница» что сказала?
— Она их не сразу узнала, но потом выглядела довольной. Тем более что в полдень они повели ее в ресторан. Знаешь, старики часто бывают неприветливы с членами семьи, но если их вдруг начинают навещать, что-то меняется. Тоска и тревога отступают. Вот и Жизель во второй половине дня вернулась к карточной игре — после трехнедельного перерыва!
— Значит, звонки Анонима приносят какую-то пользу?
— Мадам Ле Каню только что объявила персоналу, что полиция проведет расследование внутри дома престарелых, — я передразниваю интонацию начальницы, надеясь развеселить Жюля, — чтобы раскрыть тайну анонимных телефонных звонков.
Но Жюль не удостаивает меня улыбкой.
— К вам заявятся настоящие легавые с экспертами?
— А как же! — хохочу я в ответ. — Дело поручено Старски и Хатчу.
Жюль хихикает. Старски и Хатч — два жандарма из Милли, все называют их «ковбойцами». До отставки обоим осталось несколько лет, а когда они уйдут, других не будет. Кажется, прозвища существовали всегда и появились задолго до моего рождения. Раньше один жандарм был блондином, другой — брюнетом. Сейчас у обоих светлые волосы. Дедуля считает, что эта парочка — последние, кого следует звать на помощь в случае несчастья. В Милли их не любят — глупость труднообъяснима, а у них она написана на лицах. Наши Старски и Хатч спесивы и никогда ни с кем не здороваются, а руку протягивают, только чтобы вручить штрафную квитанцию. За неправильную парковку. Да разве в Милли можно кому-то помешать, припарковавшись как-то не так?! Улицы пустынны. Лично меня они не только смешат, но и вызывают опаску — все-таки люди с оружием!
Жюль, правда, утверждает, что пушки у них игрушечные, но я не верю.
— Кто, по-твоему, звонит родственникам? — спрашивает брат.
Я смотрю на его идеальный профиль: никогда не видела никого красивее, хотя волосы могли бы быть короче.
— Не знаю. Кто угодно. Но у него есть доступ к личным данным, и он знает фамилии и привычки «забытых по воскресеньям».
— Это кто еще такие?