Как в XVIII веке сторонники всеобщих прав обнаружили, что женщина тоже человек

Депутаты могли согласиться, хотя и под давлением, что Декларация прав распространялась на «всех людей, без различия цвета их кожи», однако лишь очень немногие из них могли заставить себя признать, что ее положения распространяются в том числе и на женщин. Тем не менее права женщин все-таки стали темой дебатов, в результате которых женщины обрели новые и важные гражданские права. Так, девушки получили равные с братьями права наследования, а жены теперь могли получить развод на тех же основаниях, что и их мужья. По французским законам развод оставался под запретом до 1792 года. Реставрированная монархия вновь отменила развод в 1816 году, он не был восстановлен вплоть до 1884 года, но даже тогда ему сопутствовало больше ограничений по сравнению с 1792 годом. Принимая во внимание повсеместное отсутствие у женщин политических прав в XVIII веке и на протяжении большей части истории человечества, — ни в одной стране мира женщины не имели избирательных прав для участия в национальных выборах до конца XIX века, — удивительно то, что права женщин вообще оказались в фокусе публичных дискуссий, а не то, что женщины в итоге эти права не получили.

Очевидно, что права женщин располагались на более низкой отметке по шкале «представимого», чем права других групп. В Европе «женский вопрос» периодически поднимали и в XVII, и в XVIII веке, особенно при обсуждении женского образования или отсутствия такового, однако в годы, предшествующие как Американской, так и Французской революции, правам женщин не уделяли большого внимания. В отличие от французских протестантов, евреев или даже рабов, положение женщин не было главной темой памфлетных войн и конкурсов на лучшее эссе или предметом рассмотрения государственных комиссий или организаций, отстаивающих права, таких как «Общество друзей чернокожих». Причиной столь явного пренебрежения, вероятно, является тот факт, что женщины не были преследуемым меньшинством. По нашим сегодняшним меркам их притесняли, ущемляли их права из-за половой принадлежности, однако они не являлись меньшинством, и, конечно, никто не пытался заставить их изменить идентичность, как в случае с протестантами или евреями. Если кто-то и сравнивал женскую долю с рабством, то очень немногие выходили в этой аналогии за рамки метафоры. Безусловно, законы ограничивали женщин в правах, тем не менее в отличие от рабов кое-какие права у женщин имелись. Считалось, что женщины в нравственном, если не в интеллектуальном, отношении зависят от своих отцов и мужей, но в то же время они не были и полностью лишены автономии в общественном представлении. И в самом деле, их тяготение к автономии требовало неусыпной бдительности от разного рода так называемых попечителей. Также нельзя сказать, будто женщины вели себя безропотно и не могли выразить собственное мнение — им было что сказать и по политическим вопросам; народные восстания и бунты против высоких цен на хлеб до и во время Французской революции являются тому подтверждением.

Просто-напросто до революции женщины не представляли собой отчетливо явную и заметную политическую категорию. Пример Кондорсе, наиболее активного защитника политических прав женщин во времена Французской революции, весьма показателен. Еще в 1781 году он опубликовал памфлет, призывающий к отмене рабства. В перечне предлагаемых им реформ, которые касались крестьян, протестантов, системы уголовного судопроизводства, а также введения свободной торговли и прививок от оспы, женщины даже не упоминались. Их права удостоились пристального внимания первого правозащитника только через год после начала революции.

Некоторые женщины голосовали по доверенности на выборах в Генеральные Штаты. Кое-кто из депутатов считал, что женщины, по крайней мере обладавшие собственностью вдовы, имеют шанс на получение избирательных прав в будущем. Однако женщины сами по себе, то есть в качеств категории граждан, которая может быть потенциально наделена правами, с 1789 по 1791 год ни разу не фигурировали в обсуждениях Национального собрания. Алфавитный указатель объемных Парламентских архивов (Archives parlementaires) ссылается на «женщин» лишь дважды: в первом случае, рассказывая о группе бретонских женщин, требовавших принесения гражданской клятвы, а во втором случае, о парижских женщинах, направивших обращение. В то же время евреи, например, удостаивались внимания депутатов по меньшей мере семнадцать раз. К концу 1789 года, по мнению, по крайней мере, значительного числа депутатов, право считаться гражданами заслужили актеры, палачи, протестанты, евреи, свободные черные и даже бедняки. Несмотря на постоянную перекалибровку шкалы представимого, предоставление равных прав женщинам по-прежнему мало кто мог себе представить как среди мужчин, так и среди самих женщин.

Но даже в этом, казалось бы, безнадежном случае логика прав продолжала действовать, пусть и со сбоями. В 1790 году Кондорсе потряс читателей, выступив в газете с поразительной редакционной колонкой «О даровании женщинам гражданских прав». В ней он открыто обосновывал равенство человеческих прав, которое постепенно развивалось во второй половине XVIII века: «права мужчин основываются лишь на том, что они существа разумные, способные к восприятию нравственных идеалов и размышлениям на сей счет». Разве о женщинах нельзя сказать то же самое? «Поскольку женщины обладают теми же качествами, — утверждал философ, — то они неизбежно имеют и равные права». Кондорсе пришел к логическому заключению, которое никак не давалось его соратникам-революционерам: «Либо ни один представитель рода человеческого не имеет никаких подлинных прав, либо у всех людей права одинаковые; и всякий, кто голосует против прав другого, независимо от религии, цвета кожи или пола, тот отказывается таким образом и от своих собственных прав».

Такова была современная философия прав человека в ее чистом виде, сформулированная четко и ясно. Отличительные характеристики людей (вероятно, все, кроме возраста, поскольку дети не в состоянии делать самостоятельные выводы) не должны влиять на получение даже политических прав. Кондорсе также объяснил, почему столь многие женщины, а также мужчины без лишних вопросов согласились с необоснованно подчиненным положением женщин. «В силу привычки люди могут настолько смириться с нарушением своих естественных прав, что те, кто лишился их, не осмелится и мечтать об их возвращении или же вообще может не осознавать, что испытал на себе несправедливость». Он призывал читателей признать, что женщины всегда обладали правами и эта основополагающая истина оказалась скрыта от них традициями и обычаями, царящими в обществе.

В сентябре 1791 года автор аболиционистской пьесы Олимпия де Гуж вывернула Декларацию прав человека и гражданина наизнанку. В ее Декларации прав женщины и гражданки утверждалось: «Женщина рождается свободной и остается равной мужчине в правах» (Статья 1). «Все гражданки и все граждане ввиду их равенства перед законом имеют равный доступ ко всем постам, публичным должностям и занятиям сообразно их способностям и без каких-либо иных различий, кроме тех, что обусловлены их добродетелями и способностями» (Статья 6). Изменение формулировок официального текста Декларации 1789 года вряд ли покажется нам чем-то из ряда вон выходящим, однако на современников Олимпии де Гуж это произвело сильное впечатление. Англичанка Мэри Уолстонкрафт, в отличие от своих французских коллег, не требовала предоставления женщинам абсолютно равных политических прав, но она много и страстно писала о том, как воспитание и традиция мешали женщинам совершенствовать свой разум. В трактате 1792 года «Защита прав женщины» она связывает эмансипацию женщин с уничтожением всех форм иерархии в обществе. Подобно де Гуж, Уолстонкрафт подверглась общественному порицанию за свою смелость. Однако участь де Гуж оказалась еще печальнее: ее приговорили к казни на гильотине, осудив как «бесстыдное» контрреволюционное и неестественное создание («женщина-мужчина»).

Начальный импульс был дан — теперь борьба за женские права уже не ограничивалась публикациями нескольких первопроходцев. С 1791 по 1793 год женщины основали политические клубы в Париже и по крайней мере в пятидесяти больших и малых провинциальных городах. Женские права обсуждали в клубах и на страницах газет, им посвящали памфлеты. В апреле 1793 года при рассмотрении вопроса о гражданстве в новой конституции республики один из депутатов долго отстаивал политическое равноправие женщин. Его выступление свидетельствовало о том, что эта идея приобрела некоторых сторонников. «Несомненно, существуют различия, — соглашался он, — между полами… однако я не понимаю, каким образом половые различия влекут за собой правовое неравенство. Призываю нас всех освободиться от предубеждений по поводу пола, как когда-то мы избавились от предрассудков против цвета кожи негров». Депутаты остались глухи к его призывам.

Более того, в октябре 1793 года депутаты ополчились на женские клубы. В ответ на уличные стычки между женщинами из-за ношения революционной символики Конвент принял постановление о закрытии всех женских политических клубов на том основании, что они отвлекали женщин от выполнения домашних дел. Депутат, представлявший декрет, заявил, что женщины не обладают знаниями, усердием, преданностью и самопожертвованием, достаточными для управления. Они должны заниматься «домашними обязанностями, которые предписаны женщинам самой природой». Ничего нового в его выступлении, конечно, не прозвучало. Новым было то, что законодателям пришлось прямо запретить женщинам образовывать и посещать политические клубы. Пусть женщины и попали в поле зрения депутатов последними, однако вопрос об их правах в конце концов оказался на повестке дня, и то, что было сказано о них в 1790-х годах — особенно в защиту прав, — повлияло и остается значимым вплоть до сегодняшнего дня.