«Несовершенные»: роман о женщинах, которые все время ищут способы себя исправить
Писательница Федерика Де Паолис родилась в 1971 году в Риме, окончила университет Ла Сапиенца. Работала сценаристом, преподавала сценарное мастерство в Европейском институте дизайна. В 2006 году дебютировала в художественной литературе с романом «Отпусти меня», в 2008-м выпустила сборник рассказов. «Несовершенные» — ее новая книга.
Анна кивнула. На Марии Соле был жемчужно-серый костюм в стиле восьмидесятых. Ее худоба ошеломляла. Запястья тонюсенькие, золотые браслеты вот-вот соскользнут. Изначально она показалась Анне куда более привлекательной: прекрасная фигура, копна непослушных кудрей приятного теплого оттенка. Теперь она производила какое-то странное впечатление. Эта худоба, эти печальные глаза. Было в ее лице что-то знакомое. Они уже встречались раньше?
— Вы давно тут работаете? — спросила Анна, плеснув холодной водой на лоб.
— Довольно давно, да.
— И как вам, все устраивает?
— Да, все прекрасно, спасибо.
Мария Соле открыла сумочку, достала блеск для губ. В ее движениях было что-то напускное, демонстративное. Собрав волосы на затылке, она сколола их украшенной жемчужиной и лучиками бриллиантов шпилькой, которая тут же утонула в этой копне. На ее шее спереди Анна заметила тонкий шрам и все пыталась вспомнить, где они могли пересечься. В клинику она не заглядывала с лета, а Мария Соле, очевидно, не водила знакомства ни с кем из ее окружения, так как была лет на десять моложе.
— Простите, мы уже встречались?
— Конечно, нет. То есть, я бы вас запомнила. — Мария Соле тряхнула головой, и кудри легли на спину. Взгляд был уже не печальный, а немного испуганный.
Анна поправила челку, глядя в зеркало. Кажется, ее карие глаза сегодня особенно сияют, и причина ей известна. Это все секс — закатился в грудную клетку стробоскопическим шаром и теперь освещает ее изнутри. Она провела пальцами по губам, застегнула раскрывшийся замочек на золотом колечке в ухе. Распахнула входную дверь, и Мария Соле с улыбкой проскользнула вперед. Да, тощая как скелет, — и все же Анна бы многое отдала, чтобы так похудеть. После родов она все время чувствовала голод, нервный голод,порожденный скукой и бесконечной чередой дней-близнецов, заполненных возней с детьми. И еда их тут тоже виновата: Анна полдничала вместе с ними, доедала яблоки, обсасывала кукурузные кочерыжки, выскребала остатки детского питания, а поначалу даже допивала молочные смеси.
Вернувшись в сад, она увидела Гвидо, который развлекал группу женщин — состоятельных, разного возраста, они галдели, хохотали, беспрерывно чокались и были уже навеселе. Пациентки клиники вызывали у нее отвращение. «Женщины-несовершенства», как называл их муж. И в этом прозвище ощущался уничижительный оттенок. Хоть Гвидо и любил свою работу, но в глубине души все-таки немного презирал тех, кто прибегает к помощи хирургов. Аттилио относился к этому по-другому: все женщины несовершенны по определению и все ищут способ исправиться, причем не только в плане внешности — то есть некое беспокойство души побуждает их всегда стремиться к улучшению, и весь женский пол обречен на вечный поиск, на непрерывное движение. При виде отца, осторожно пробиравшегося к их столику, Анна быстро осушила еще бокал, на этот раз — красного. Легкое опьянение отодвинуло все на второй план. Джильола все еще сидела рядом. Молча прихлебывала виски и наблюдала. Аттилио подсел к ним за столик.
— Джильола, дорогая, как дела? — прошелестел он, скользнув губами по ее руке.
— Скука смертная.
— А ты, солнышко? Тоже скучаешь? — обратился он к Анне с бесконечной нежностью в голосе.
Его добрые глаза напомнили глаза Наталии, таким же взглядом дочь сегодня провожала уходящую из дома маму. Она и детей предала, и своего отца — больше даже, чем мужа. Аттилио душу свою вложил в этот брак, все сделал, чтобы Анна была счастлива. Она его дочь, а дочь идеального мужчины не должна делать некоторых вещей. И до сих пор все так и было. Ни разу в жизни она не предала ни одного мужчины — а тут мужа... с каким-то незнакомцем.
— Совсем нет, папа, наоборот. И вино это чудесное.
— А я вот до смерти устал, — ответил отец, удобно устраиваясь между двумя женщинами и вытягивая ноги под столом. В синем блейзере с золотыми пуговицами он больше походил на адмирала, чем на хирурга, да и его молочно-белая шевелюра еще усиливала это сходство.
— А наша блондиночка старается вовсю. Она сегодня явно на высоте. Смотри, как щебечет, — заметила Джильола, указывая на Марию Соле пальцем с броским кольцом в виде блестящего кораллового краба.
— Да, сегодня она хороша, — отозвался Аттилио.
— Да, сегодня она хороша, — передразнила Джильола низким голосом.
— Какая ты вредная. Ревнивая и вредная.
Анна наблюдала их взаимный обмен колкостями. «Блондиночка» стояла, опираясь на спинку стула: должно быть, тяжело на таких шпильках.
— А чем конкретно она занимается? — выдавила она, пугаясь вновь замелькавших перед глазами сцен с Хавьером.
— Облизывает клиенток, — ответила Джильола, прихлебывая очередной «Джек Дэниелс».
— Она их консультирует, рассказывает про наши программы, про постоперационный период, ведет пациентов в стационаре. Прошла в Лондоне специализированный курс по новым направлениям в эстетической медицине. Гвидо хочет открыть новое отделение. И правильно, потому что будущее нашего бизнеса —вот в этом: гиалуронка, ботулотоксин, криолиполиз, мини-лифтинг, — объяснил Аттилио.
— А по-моему, не надо ничего вам открывать. Клиентки могут не понять. Мы тут хирургией занимаемся, а не эпиляцией.
— Ты даже не представляешь, дорогая моя Джильола, сколько можно заработать на эпиляции.
— А она раньше работала в салоне красоты? — спросила Анна, не сомневаясь, что уже где-то встречала Марию Соле.
— Да что ты, милая! Она профессионал, такая умница. Располагающая, убедительная, внушает людям доверие.
— Она неплохо лижет зады, — подытожила Джильола.
Анна улыбнулась. Эти двое вечно пререкались словно престарелые супруги, каждый в своем неизменном амплуа. Мария Соле теперь беседовала с какой-то брюнеткой, которая показывала на свой нос. Она накинула на плечи тренч песочного цвета, и уверенность Анны в том, что она уже видела ее раньше, только возросла. Она попыталась наложить ее, точно переводную картинку, на различные ситуации. Супермаркет. Гостиная приятельницы. Пилатес. Аптека. Парк. А, вот оно! Наверно, видела ее в парке, в этом песочном тренче.
В тот дальний парк она прошлым летом водила детей, когда Кора на месяц вернулась к себе на Филиппины отдохнуть. Неожиданно нагрянула жара, и они стали ходить туда на озеро. Анна брала с собой остатки хлеба, и дети бросали его через заборчик уткам, которые дрались за каждую крошку. Габриеле глядел на этих уток словно зачарованный, не мог от них глаз оторвать. Наталия только-только начала ходить. Анна поддерживала ее под руки, и они делали по десять-двадцать-тридцать шагов. Однажды малышка очень решительно бросилась за голубем: характер у нее твердый, несгибаемый, она падала и вновь поднималась как ни в чем не бывало. Железная маленькая леди. Прошло, наверное, минуты две, максимум три. Когда Анна наконец привела ее обратно к озеру, Габриеле не было. Она ясно помнила, как тогда растерялась, как сканировала взглядом посетителей, по большей части перуанцев (видимо, посещавших находящуюся поблизости церковь). Все на одно лицо, у всех одни и те же черты. На секунду она словно провалилась в бездну. Видимо, от страха в голове у нее совсем помутнело, потому что на самом деле Габриеле ушел недалеко: стоял на коленках у столетнего дерева, разглядывая что-то на земле. Рядом, сравнявшись с ним по высоте, сидела на корточках женщина. Анна подхватила Наталию на руки и побежала к ним. Задыхаясь, она поблагодарила женщину, а та, едва улыбнувшись, вскочила на ноги, повернулась и ушла. А Анна обхватила сына в таком смятении, будто не видела несколько дней.
Могла это быть Мария Соле — тогда, в парке? Они пересеклись глазами на несколько мгновений, ноне лицо казалось знакомым, а, скорее, фигура. Анна глядела ей вслед и удивлялась — как так, ни слова не сказала? С другой стороны, хоть это и редкий типаж — худая кудрявая блондинка, — но такие женщины все словно на одно лицо.
— Пойдем? — спросил отец, тяжело поднимаясь со стула.
— Подвезти тебя, папа?
Они подошли к Гвидо, беседовавшему с распорядителем кейтеринга.
— Я уже вымотался, — прошептал он ей, почти не разжимая губ. — Скорей бы кончилось. Аттилио поднял руку, прощаясь с Марией Соле. Та как-то по-армейски вытянулась и, увязая каблуками в гравии, подошла к ним.
— Доброй ночи, доктор, — произнесла она и протянула руку Анне: — Доброй ночи, синьора.
— Кажется, я вспомнила, где мы виделись, — начала Анна, округляя глаза и пристально глядя на Марию Соле. — В июле, в парке рядом с зоопарком, я... — Она запнулась, не желая упоминать при отце и муже, что потеряла сына, пусть и всего лишь на минутку.
— Не может быть, синьора. Меня в июле не было в городе, — ответила та.
Ее голос прозвучал без тени сомнения, и Анна подумала, что ошиблась. Однако что-то в тоне Марии Соле ее все же беспокоило. Хотя, может, это просто из-за слова «синьора», которое Анна за вечер наслушалась сверх меры и от которого ее уже сегодня передергивало? За то время, что Анна встречалась с Хавьером, ее мироощущение изменилось. Фоновая тревога, изводившая ее целыми днями, рассосалась. Так же как и ее помешанность на четком следовании определенным ритуалам. Все теперь стало проще, живее, нормальней. Она больше не страдала от того, что Гвидо вечно на работе. И не мучилась от неконтролируемой ревности, заставлявшей ее постоянно быть начеку со смутным ощущением, что их брак висит на волоске. Вся ее неуверенность исчезла, и она стала такой, какой была раньше.
Когда именно? До рождения детей. Это они сделали ее столь уязвимой. Но теперь она чувствовала себя лучше. Всего за три недели похудела на четыре килограмма; желудок не напоминал больше бездонную яму, и, главное, появилась легкость — не только физическая, но и ментальная. Она потеряла ключи от дома, не сходила в ателье забрать пошитые шторы, забыла перевести зарплату Коре. А еще решила помогать Валентине в шоуруме, где продавались сумки, ожерелья, кашемировые носки — все ручной работы. Появился повод лишний раз уйти из дома, от душившей ее обыденности. Шоурум находился в пешей доступности, она ходила туда утром по субботам и получала десять процентов от выручки, то есть почти ничего. Вдобавок она стала вести инстаграм одной приятельницы — делала снимки, выкладывала их со всеми необходимыми хештегами. Постепенно вошла во вкус, и получалось хорошо. Она жила с удовольствием. Разговаривала мало, не откровенничала с покупательницами: нужно было сохранять осторожность, потому что некоторые из них посещали клинику. Матери, жены, сестры, любовницы, работающие и неработающие, состоятельные и не очень. Всегда чем-то озабочены, взвинчены, словно пытаются угнаться за всем сразу. Да, они и впрямь несовершенны, как говорит ее муж, но не потому, что им требуется исправить дефект внешности или продлить молодость, а скорее потому, что они стремятся к некой недостижимой завершенности. Анна слушала их болтовню, эти женские групповые обсуждения, разворачивавшиеся в увешанной зеркалами комнате, где они разглядывали себя, сверкая жемчугами и заполняя словами пространство. Были там и сплетни, и признания, и смех, и слезы. Этакое стадо. Но Анна от подобного только выигрывала — после рождения детей она очень отдалилась от всех и общалась по большей части только с Корой. С Корой, мужем и детьми. Одни посетительницы были довольны своей жизнью, другие поставили крест на карьере, или хотели путешествовать, или помешались на своем теле, или страшились измены, или имели одного-двух любовников. Попадались и такие, кого, как и ее саму, снедало чувство вины в отношении детей.