От Дашковой до Ковалевской: как женщины преподавали и занимались наукой
Ольга Валькова — доктор исторических наук, главный научный сотрудник Отдела истории физико-математических наук Института истории естествознания и техники им. С. И. Вавилова РАН. Автор книг «Жизнь и удивительные приключения астронома Субботиной», «Штурмуя цитадель науки. Женщины-ученые Российской империи», «Ольга Александровна Федченко, 1845-1921». Мы поговорили с ней о том, как в российскую науку пришли женщины, почему даже после получения высшего образования они не могли преподавать и как изменилось их положение после революции 1917 года.
— Есть гендерная история, которая позволяет взглянуть на прошлое с точки зрения самых разных групп, в том числе долгое время не имевших своего голоса. Есть история науки, которая показывает развитие человеческой мысли. А что мы получаем на пересечении?
— Наша история науки — советская, потом российская — очень долго была почти чистой историей идей. Человек в ней вроде бы присутствовал, но не был интересен. В этом смысле у нас не только женщины не изучались — у нас вообще очень мало биографий ученых, написанных до 1960-х годов. В более ранний период помимо истории идей существовала разве что история отдельных учреждений, институтов, академий, которую они писали сами к различным юбилеям. А та часть науки, которая состоит из людей и их взаимоотношений, считалась неважной.
Сейчас это изменилось, но в советский период историю женщин у нас не выделяли, и это сказывается до настоящего времени: даже биографии женщин-академиков до сих пор далеко не все написаны. Я как-то спросила об этом старших коллег-женщин, они пожали плечами: «Просто в голову не приходило».
На Западе еще в 1960-е годы начали восстанавливать историческую справедливость, вспоминать забытые женские имена, украденные открытия. Это нужная задача, она делает более объемной историю науки в целом. Но, помимо этого, западные ученые изучают стиль мышления женщины как исследователя. Пытаются понять, отличается ли у женщин подход к научным разработкам.
— Отличается?
— Мы привыкли считать науку объективной. Но как только начинаешь изучать ее историю на микроскопическом уровне, становится видно, что объективного в ней мало. Наука очень часто развивается путем проб и ошибок, методом тыка — случайно забыл в кармане шоколадку, она под воздействием электромагнитного излучения расплавилась, и теперь у нас есть микроволновая печка. Идеализированный образ науки, который у нас очень любили, кстати, в советское время, — вот начинает ученый работать и действует по плану… — это, мне кажется, один из больших мифов современности.
Изучая, как работают разные ученые, мы можем повышать эффективность научных групп. Но в том, что касается обусловленных биологией отличий в женском и мужском подходе к научным исследованиям, я скептик, да и в России таких исследований пока нет.
— С какого времени можно отсчитывать приход женщин в науку, когда они были пусть и меньшинством, но уже не исключением из правил?
— Десятки и сотни человек — это 1880–1890-е. К ученым-любительницам из высших кругов присоединяются молодые женщины, которые получили высшее образование и работают лаборантками, ассистентками в научных учреждениях, иногда даже профессорами, хотя, конечно, очень редко еще.
— Любительницы — это как? Как это выглядело?
— В середине — второй половине XIX века чаще всего это женщина из аристократического круга. Иногда — дочка профессора университета, но не всегда. Например, княжна Прасковья Уварова, знаменитый археолог, председатель Московского археологического общества — из высшей аристократии. Ботаник Ольга Федченко — дочка профессора Московского университета.
Но как ни странно, уже тогда были и женщины-ученые гораздо более скромного происхождения. Путешественница, исследовательница Центральной Азии Александра Потанина — дочь бедного священника. Мавра Черская, которая в 1892 году путешествовала с мужем по Колыме, а когда он умер, завершила экспедицию и нанесла на карту все маршруты — у нее вообще никакого образования не было, до встречи с женихом она была неграмотной.
Но это редкие случаи, чаще всего в науку приходили образованные представительницы высших слоев общества, те, у кого были состоятельные отцы или мужья. Потому что занятия наукой требовали денег.
Биолог Мечников искренне считал, что ученому следует жениться на совсем юной девочке, чтобы «вырастить» из нее себе помощницу
— Вы упомянули мужей, и у меня в связи с этим вопрос о невидимом труде женщин. Насколько ощутимым был вклад в науку тех женщин, которые, как упомянутая Черская, наносили на карту их открытия, редактировали статьи, работали секретарями?
— Очень приличным. У нас пока это мало изучено, надеюсь, будет больше. У биолога Ильи Мечникова в записках есть описание идеальной жены: он искренне считал, что ученому следует жениться на совсем юной девочке, чтобы «вырастить» из нее себе помощницу. Мечников был учителем дочерей профессора Бекетова и как раз из одной из них, 13-летней Кати, мечтал воспитать себе такую жену. Правда, в итоге женился на 23-летней племяннице Бекетова. Та страдала от туберкулеза и рано умерла. Во второй раз Мечников женился на 17-летней студентке, которая, действительно, стала на много лет его добросовестной помощницей, но ученой из нее не вышло, потому что ее страстью было искусство. И как только она овдовела, занялась живописью. Правда, никогда не жаловалась на свою судьбу, хранила архивы Мечникова и всегда отзывалась о муже с большим уважением.
То же можно сказать про графиню Уварову, урожденную княжну Щербатову. Она рассказывает в письмах: на утро после свадьбы я сажусь писать под диктовку мужа. Уварова много лет организовывала съезды Московского археологического общества, редактировала их научные труды. Когда ее муж умер, оказалось, что подходящих кандидатов в председатели кроме нее нет, а она даже формально не член общества, потому что ее муж не считал женщин достойными участия. Но в отличие от супруги Мечникова графиня Уварова с ранней юности хотела быть ученой — и мужа выбирала такого, который ей бы с этим помог.
Еще интереснее история Ольги Федченко, чей муж — Алексей Федченко — стал очень известным исследователем Туркестана. Их брак был мезальянсом: он — сын разорившегося купца, она — дочь профессора, действительного статского советника, что по табели о рангах соответствовало чинам генерал-майора, контр-адмирала и камергера. И если внимательно посмотреть на эту историю, то можно увидеть, что свадьба состоялась потому, что в готовившейся экспедиции нужна была участница-женщина. Исследователи направлялись на территорию недружественного Кокандского ханства, куда одиноких молодых мужчин не пускали подозрительные местные жители. Немного ранее и неподалеку оттуда зоолога Николая Северцева, например, взяли в плен, посадили в яму, и его с трудом потом освободили при участии военных. Но присутствие женщины снимало подозрения, она стала пропуском на желанную территорию. Во время экспедиции за ней следили совсем не так внимательно, как за ее мужем, поэтому большую часть картографической работы делала именно Ольга, а составление карты местности было одной из главных задач экспедиции. Ее муж за эту экспедицию получил орден, она — драгоценный браслет.
— Мы еще из школьного курса помним княгиню Дашкову, которая возглавляла Академию наук в XVIII веке. А другие женщины были в это время в науке?
— Смотря что считать наукой в XVIII веке. Она в тот период еще часто считалась чем-то вроде развлечения для богатых. Конечно, уже были академики, которые зарабатывали этим на жизнь, но и любительская наука была очень серьезной. Та же Дашкова, путешествуя по Европе, знакомилась с такими учеными-любителями, осматривала частные кабинеты всевозможных естественнонаучных ценностей. Это своего рода мода — как опыты с электричеством в великосветских салонах XVIII — начала XIX века. И если считать это наукой, то Дашкова не была единственной.
В начале XIX века Московский университет объявил о проведении публичных лекций и в этом объявлении приглашал на них «любителей и любительниц» науки. Значит, эти любительницы существовали. Вообще зарубежные посланники при русском дворе еще в XVIII веке отмечали, что российские женщины гораздо образованнее и начитаннее мужчин.
Редко, но встречаются сведения о женщинах, которые занимались наукой именно как профессией уже в XVIII веке. Одна из них Доротея Графф, дочь немецкого энтомолога, путешественницы, знаменитой ботанической художницы Марии Сибиллы Мериан. Она и сама была художницей и гравером, стала первой женщиной-сотрудницей Петербургской академии наук и обучала граверному делу художников Академии наук, а также служила куратором коллекции естественной истории в Кунсткамере. Другая занималась металлургией.
— Это портреты женщин, которые занимаются наукой в XVIII веке. Что меняется в XIX?
— В 1870-е появляются первые женщины, которые пытаются строить научную карьеру в современном смысле. Они, конечно же, не из аристократических кругов — из мелкого дворянства или разночинства. Как правило, не обеспеченные финансами, поэтому им нужна работа. Но образованные.
Будучи ученым с мировым именем, биолог Софья Переяславцева зарабатывала переводами. Она умерла фактически от голода
Например, морской биолог Софья Переяславцева получила степень доктора в Цюрихском университете в 1875 году, приехала в Россию, а через некоторое время получила должность заведующей Севастопольской биологической станцией. Станция принадлежала опять-таки любительскому научному обществу при Новороссийском университете, но зато оно могло нанимать на работу кого угодно. Переяславцева больше десяти лет руководила этой станцией, и у нее работали в том числе молодые женщины-ученые — уже следующего поколения.
Потом в этом научном обществе случилась некая пертурбация, ей пришлось уйти. И она оказалась в ужасном положении, потому что осталась без средств к существованию и без возможности найти работу по специальности. Университеты — это уже государственная служба, и туда женщин не брали независимо от того, есть у них докторская степень или нет (госслужба для женщин ограничивалась профессиями вроде телеграфистки, тюремной надзирательницы, классной дамы). Уже будучи ученым с мировым именем, Переяславцева зарабатывала переводами, а ее коллеги через газеты собирали деньги ей на лечение. Она умерла фактически от голода. Позже знаменитое Московское общество любителей естествознания, антропологии и этнографии учредило медаль в память о ней.
С похожей проблемой столкнулась знаменитый математик Софья Ковалевская, которая тоже не могла найти работу в России. После получения степени доктора в Геттингенском университете она принимала очень активное участие в организации Бестужевских высших женских курсов, но преподавать там ее не пригласили. Преподавать могли только мужчины, имевшие диплом университета, куда женщин не принимали.
Любопытно, что, скажем, в США, наоборот, считалось, что мужчина в женском колледже преподавать не может, это аморально. Поэтому там были профессора-женщины. Для них тоже существовали разные ограничения — например, в течение определенного периода не разрешалось выходить замуж. У нас женщины впервые начали читать лекции только в 1910-е.
— История Софьи Переяславцевой поразительна. Почему эта проблема не решалась? Ее просто не замечали — что образованная женщины может умереть от голода, потому что ей нельзя работать в государственном учреждении?
— Я нашла целый ряд документов, относящихся к разным историческим периодам, которые свидетельствуют, что правительство на разных уровнях обсуждало этот вопрос. В том числе потому, что была нужда в представительницах некоторых профессий, например, телеграфистках. Но в целом считалось, что для сохранения семьи, для сохранения традиционного уклада жизни это все совершенно ни к чему.
Но, например, к 1880-м было замечено, что в стране много женщин-химиков. Это была одна из немногих научных специальностей, в которых женщины могли развиваться, потому что химики работали не только в университетских лабораториях, но и на заводах. Вот тогда Министерство просвещения признало, что женщины неплохо себя зарекомендовали и в целом полезны.
В начале XX века, когда увеличивалось число школ, открывались все новые гимназии, училища, даже однолетние школы грамоты, возникла потребность в учительницах. С одной стороны, понадобился какой-то единый стандарт, какой-то диплом, который подтверждал бы их знания. С другой стороны, мужчины-учителя считались государственными служащими, имели право на различные выплаты и пенсии по выслуге лет, женщины-учительницы очень долго таких прав не имели. В 1900-е годы с увеличением числа учительниц правительство было вынуждено обсуждать эти вопросы.
Но при этом были экономические аргументы против профессионализации женщин-ученых. Например, Пулковская обсерватория одной из первых начала принимать женщин на работу в качестве вычислительниц. Они работали, как сейчас сказали бы, на фрилансе — им не засчитывался стаж и не полагалась пенсия. Руководство обсерватории в 1900-е годы просило министерство разрешить брать сотрудниц в штат, но получило отказ. Потому что если всем женщинам пенсии платить, никакого бюджета не хватит.
— Получается, чтобы не оказаться в нищете, женщина все равно должна была выйти замуж.
— До 1917 года вариантов прокормить себя самостоятельно у женщин было мало. Даже чтобы стать швеей, нужно было обучиться и купить машинку — это примерно 200 рублей подъемных. Фактически единственный карьерный путь, который был открыт для образованной женщины, — земская учительница с зарплатой 10 рублей в месяц. Для сравнения: швейцар в Московском обществе испытателей природы получал 20 рублей. Некоторые работали ассистентками, лаборантками, но это все равно была жизнь в нищете. Чуть больше можно было заработать частными уроками. В 1900-е годы женщинам разрешили преподавать в гимназиях, где заработки были более существенными.
Так что да, для многих даже уже в начале ХХ века условием для научной работы был брак — как правило, с ученым. Например, известный математик Вера Шифф несколько десятков лет преподавала на Высших женских курсах, написала два десятка учебников, которые много раз переиздавались. Но она никогда не смогла бы жить на жалованье ассистентки или лаборантки, если бы не вышла замуж за профессора Шиффа (правда, в конце-концов она сама стала одной из первых в стране женщин-профессоров, но не будь у нее мужа, ей пришлось бы сменить профессию задолго до этого момента). Или зоопсихолог, приматолог Надежда Ладыгина-Котс: она вышла замуж за своего преподавателя на женских курсах и тем самым обеспечила себе возможность заниматься наукой.
— И в исследовательской деятельности, и в преподавании женщины сталкивались с дискриминацией. Но кажется, что положение женщин-ученых и женщин-преподавателей менялось не синхронно.
— Да. Наукой можно было заниматься. Если у тебя есть образование и деньги, занимайся в свое удовольствие, никто не мешает. Были научные общества, которые стали принимать женщин. Например, Русское астрономическое общество делало это очень охотно. Женщина могла выступать на заседаниях общества, могла публиковаться в его журналах, даже ездить в экспедиции.
А преподавание, особенно в высшей школе, строго регламентировалось. В 1911 году был принят закон, в основном регламентировавший работу учительниц, но разрешивший женщинам сдавать экзамены за курс университетов, получать в дальнейшем ученые степени, если они захотят, и занимать соответствовавшие этим степеням должности в университетах. Тем не менее ряд ограничений все равно оставался. Окончательно законодательное ограничение сняли только большевики.
После революции женщины стали массово преподавать, иногда в пяти-семи вузах одновременно. С одной стороны, ради заработка. А с другой — наконец-то получили возможность исполнить мечту, можно сказать, дорвались. Правда, преподавание отнимало время от научной работы. По дневникам видно, насколько они в это время перегружены. Например, физик Александра Глаголева-Аркадьева: заведует одной кафедрой, другой, руководит лабораторией, у нее бесконечные студенты, школа рабочей молодежи (чисто волонтерская работа) и она еще запускает в промышленное производство свой прибор, рентгено-стереометр. Ее современница, геолог, также заведующая кафедрой и регулярно участвующая в экспедициях Вера Варсанофьева пишет: для меня счастье заболеть, потому что во время болезни можно заниматься наукой. Хотя и лежа в постели она продолжала читать лекции — надиктовывала стенографистке.
— Как к женщинам-ученым относилось Советское государство? Которое провозгласило курс на равенство, но следовало ему специфическим образом.
— Лина Соломоновна Штерн, первая советская дама-академик, в 1936 году заявила, что в Советском Союзе женского вопроса нет. Но, что любопытно, советскую власть женщины-ученые интересовали. Еще в 1936 году в стране прошли первые конференции женщин-ученых (в некоторых республиках они продолжались до 1970-х). Были совещания различных наркоматов о том, как можно помогать, содействовать женщинам в научной работе. Правда, какое-нибудь движение жен инженерно-технических работников поощрялось больше.
Я читала переписку, которую Глаголева-Аркадьева вела с подругами и коллегами в 1930-х. О том, в каких условиях им приходится работать, — в неотапливаемых лабораториях, в сырых помещениях. И как сложно получить степень: даже если есть патенты и публикации, надо прослушать такой-то курс, сдать такой-то экзамен, переехать для этого, например, из Нижнего Новгорода в Москву, получить отпуск на работе… И сразу видно, как ежедневная рутина не позволяет им выбраться. При этом для нескольких десятков женщин, которые стали докторами наук, проблемы баланса между работой и бытом не существовало. Они сохранили привычный еще с дореволюционных времен образ жизни. Большинство из них, конечно, были замужем за учеными равного или более высокого положения, что сильно способствовало материальному благополучию. У них были домработницы, шоферы. Труд девушек, приезжавших из деревень, был дешевым, так что помощницы по хозяйству были даже у ученых — жителей коммуналок. В этом смысле к концу 1930-х годов в научном сообществе возникает социальное расслоение, и большинство женщин оказываются внизу пирамиды.
Была дискриминация и на работе. Женщин реже отправляли в загранкомандировки — одну на несколько десятков мужчин в год. Им в последнюю очередь выделяли жилье. Не давали путевки в санатории, а мужчины-ученые могли получать их на всю семью. Это также было связано с тем, что различные блага распределялись в соответствии с должностями, степенями, званиями, а женщины в 1930-е годы, естественно, занимали в основном самые низкие позиции просто в силу своего молодого возраста. Но тяжелые условия труда, бытовые сложности, меньшие возможности для профессионального усовершенствования не позволили большинству из них и в будущем занять более высокие позиции.
— Существовали ли между женщинами в науке горизонтальные связи, взаимоподдержка?
— Я приведу один пример. Палеонтолог Мария Павлова, супруга известного академика, начала заниматься наукой еще в 1880-е и пользовалась большим уважением в сообществе, но до революции почти не преподавала (только в негосударственном Народном городском университете им. Шанявского). В 1919 году уже в почтенном возрасте она впервые стала профессором Московского университета. Пришло время, когда ей захотелось взять на работу свою бывшую студентку. Но у нее не было опыта академической борьбы, поскольку она до этого никогда не работала в университете, она привыкла к уважению и не понимала, что уважение и влияние — разные вещи. И на заседании кафедры ее, что называется, «прокатили». Павлова была безумно расстроена, она пришла домой и написала в дневнике о том, как ее унизили. На том же заседании уже присутствовали молодые женщины, которые только начинали свои карьеры. Они мгновенно поняли, что надо объединяться, помогать друг другу; пытались поддержать Павлову, но их в тот конкретный раз было еще слишком мало. Урок был выучен.
Однако в 1930-е годы, как мне кажется, эти связи начали разрушаться. Например, к той же Глаголевой-Аркадьевой бывшая студентка в письме обращается с просьбой о помощи с устройством в университет родственницы, но дальнейшей переписки нет. Возможно, время изменилось, и помогать друг другу стало невозможно.
С другой стороны, астроном Нина Субботина, когда ее подругу юности, астронома Нину Штерн арестовали и выслали в Уфу, добивалась для нее назначения в экспедицию, чтобы вытащить Штерн из ссылки. Но Субботина была астрономом-любителем, она не занимала никакой официальной должности. Помогая подруге, она рисковала только собой.
— В последние годы мы много говорим о стереотипах, которые мешают девочкам идти в точные науки. При этом давно существует поговорка «женщина-филолог — не филолог». Как эти стереотипы менялись со временем?
— С одной стороны, существовала мода. Например, в 1860-е была мода на естествознание — все резали лягушек. С другой — статистика показывает, что когда появляются Высшие женские курсы, девушек, которые поступают на физико-математическое отделение, чуть ли не больше, чем тех, кто поступает на гуманитарное. История, например, считалась чисто мужской сферой — женщины в ней появились очень поздно. Вычислительниц при этом было много, в том числе потому, что существовал спрос на эту профессию.
Сейчас некоторые научные специализации стали почти полностью женскими. Но если посмотреть внимательно, то, скажем, среди студентов-филологов или историков женщины будут составлять, грубо говоря, 95%. А среди докторов наук в тех же областях соотношение будет уже обратным. С падением уровня зарплат научных сотрудников в 1990-е годы статистика отчетливо показывает тенденцию феминизации многих отраслей гуманитарной науки, но это не относится к ее высшим эшелонам. С другой стороны, сегодня все больше и больше профессий требуют подготовки в дисциплинах STEM, и в будущем эта тенденция будет только усиливаться, поэтому пропаганда ориентации девочек и девушек на эти дисциплины, на мой взгляд, одна из самых насущных задач современного образования.