«О чем ты плачешь, Лика?»: отрывок из новой книги Виктории Токаревой
Виктория Токарева — писательница и драматург. Автор сценариев таких советских фильмов, как «Джентльмены удачи» (в соавторстве с Александром Серым и Георгием Данелией), «Мимино» (с Резо Габриадзе и Георгием Данелией). В 1990-е Токарева вошла в список десяти самых издаваемых в России авторов. «Если вправо пойдешь, смерть найдешь, если влево — любовь встретишь, а если прямо — царство с сундуками, полными золота. Плюс золотой унитаз. Что выбрать: смерть, любовь или богатство?», — пишет Токарева в аннотации к новой книге «Внутренний голос».
Лика встала утром, сделала себе яичницу. Нечаянно перепутала банку с солью с банкой сахара. Яичница получилась сладкой. Ну да ладно. Лика стала собирать передачу для бабушки. Бабушка жила в доме престарелых. Ее надо было подкармливать, поскольку персонал объедал стариков. Старики часто оставались голодными. Лика думала: «Как не стыдно»? А вот не стыдно. В дом престарелых сдавали лишних, никому не нужных, отживших свою жизнь, но задержавшихся на этом свете.
Бабушка Лики не была лишней, но ее хватил инсульт. Раньше это называлось «апоплексический удар». В результате удара человек оказывается парализованным, лежачим. И ничего не сделаешь. Надо обеспечивать жизнедеятельность, а некому. Мама в восемь утра уходила на работу, возвращалась в шесть.
Лика могла бы дежурить возле бабушки, но бабушка не хотела портить молодость своей единственной внучке. Настояла, чтобы ее сдали государству. Говорила: «Мне так легче». И это правда.
Бабушка жалела близких, больше чем себя. Бабушка была прикована к постели, а Лика, получается, прикована к бабушке. Нет. Молодость дается для любви, а не для служения. Бабушку отвезли в дом престарелых, который находился на станции Переделкино. Этот дом считался одним из лучших, поскольку раньше в нем размещали старых большевиков. Сейчас старые большевики кончились. Их время ушло.
Дом престарелых выходил окнами на кладбище. Старые люди жили в казенном заведении, и скорое будущее в виде крестов смотрело в их окна. Что они при этом думали? Раньше, при Пушкине, умирали в своей постели в окружении родственников. Бабушка так не хотела. Смерть — дело интимное, нечего пялиться и «молча думать про себя: когда же черт возьмет тебя?».
Бабушка не была сильно старой: семьдесят лет, а выглядела еще моложе. Она всегда выглядела моложе своих лет и долго нравилась мужчинам. Даже Лика помнила некоторых ее кавалеров. Бабушка лежала в палате из четырех человек. Рядом с ней — тридцатилетняя дворничиха Клава. Она упала с крыши, чистила снег. В результате полный паралич.
Клава, обвиняла какого-то Равиля и не могла успокоиться. Именно Равиль виноват в случившемся, поскольку не обеспечил безопасность, а должен был обеспечить. Тяжелое мстительное чувство ворочалось в душе Клавы, и она не могла от него отвлечься. В бабушкином инсульте был виноват склероз сосудов головного мозга. Плохие сосуды. Неправильное питание. Бабушка постоянно варила холодец, поскольку это дешевое блюдо. Сложнопостановочное. Надо было целый день варить свиные ноги и коровье колено. Потом разбирать кости, мелко резать мясо и заливать золотистым бульоном. Плюс чеснок, кружочки моркови и крутых яиц. Нет ничего вкуснее. Плюс хрен, вышибающий слезу. Наслаждение… И вот — расплата за наслаждение.
Лика стоит в душной палате возле бабушки, и ей хочется плакать. Но нельзя. Бабушку надо поддерживать.
— Я вот что хотела тебе сказать: у меня для тебя есть тысяча рублей. Это твое наследство, — сообщает бабушка. «Боже мой, нищая бабушка, умирающая на казенном матрасе, думает о Лике, у которой впереди долгая жизнь, слава, любовь народа…»
Возле Клавы сидит ее муж, свесив голову. А Клава одинаковым голосом костерит Равиля, который виноват, и муж тоже виноват, все виноваты. Не должна тридцатилетняя женщина лезть на крышу и чистить снег. Она должналюбить мужа и рожать детей. А не лежать в палате вторая от двери. С потолка свисает веревка, за которую она держится, когда хочет слегка приподнять спину. Вот и вся движуха. Кто виноват? Все виноваты.
В палате еще две женщины. Одна из них лежит уже десять лет. Ее возраст не определить. Она узнает Лику и улыбается ей. Привыкла ко всему. Терпеливо ждет своего креста за окном. А может, и не ждет. Жить все равно лучше, чем не жить.
Первая половина дня. Окно выходит на солнечную сторону. В солнечном луче неорганизованно пляшут пылинки: вверх-вниз, туда-сюда. Это называется «броуновское движение». На стене солнечная клякса. В середине кляксы греется муха. Отогрелась и полетела к окну. Хочет вырваться на волю, но на пути стекло.
Муха ударилась о стекло раз, другой. Вернулась на стену. Не получилось. Надо перетерпеть. Лика подошла к окну и открыла форточку. Легкая прохлада омыла всех свежестью. Все довольны, кроме Клавы. Ненависть к Равилю застилает все жизненные впечатления. Лика покормила бабушку. Она принесла в термосе бабушкин любимый гороховый супчик. На второе — рыбные котлеты из судака. Супер. Фрукты спрятала в тумбочку. Угостила соседок, каждой по мандаринке. Каждая светло улыбнулась.
Далее Лика достала книжку и почитала бабушке с того места, на котором остановилась прошлый раз. Бабушка любила детские стихи. Почему? Потому что легко читается и все сразу затекает в душу. Дело не в том, что бабушка ослабела мозгами. Вовсе нет. Просто ей нравилось все жизнеутверждающее. Хотелось, чтобы было весело.
Она не чувствовала себя несчастной и не искала сочувствия. Надо сравнивать себя не с теми, кому лучше, а с теми, кому хуже. Можно было бы спросить: а кому хуже? Тем, кто под крестами. Они ничего не чувствуют. А она чувствует: видит, слышит, любит дочку и внучку. И ее любят. Разве этого мало?
Лика вышла из казенного дома и медленно пошла к станции. Потом развернулась и двинулась в обратную сторону. Хотелось прогуляться и продышаться. Выдохнуть из себя дом скорби. Продолжала думать о бабушке. Она тоже работала в ателье, как и мама. Вернее, наоборот: мама, как и бабушка. Но мама шила ширпотреб, а бабушка — индпошив, верхнюю одежду. Пальто — зимнее и демисезонное.
Все портнихи утепляли зимние пальто ватином. От этого готовые изделия выглядели как фанерные ящики — квадратные и неуклюжие. А бабушка ватин игнорировала. Она утепляла пуховыми платками. Заказчики сами приносили оренбургские пуховые платки. Пальто становилось легким, как кофта, удобным. В такой одежде казалось, что тебя обнимают сильные, горячие молодые руки. Тепло и счастливо. Хочется горы свернуть.
Бабушка была выдающаяся портниха. А сейчас ее забыли. Приходят в ателье, спрашивают: «А где Анна Андреевна?» Ответ: «Она больше не работает». — «Очень жаль». И это все. Забвение — дело житейское. Составляющая часть бытия. Человек не может помнить все. Мозги не склад.