Школа не учит свободе выбора: как в образовании работают гендерные стереотипы
11 октября в Москве прошел FWD.Woman Summit, на котором представительницы бизнеса, некоммерческого сектора, науки, образования и спорта обсудили, как находить энергию и ресурсы для помощи и поддержки тех, кто в этом остро нуждается. Участницы дискуссии «Кризис обучения: как должна измениться система образования, чтобы она учитывала интересы девочек» говорили о том, как система образования навязывает гендерные стереотипы — и как может помочь девочке сделать свободный выбор. Модерировала разговор старший инвестиционный директор АФК «Система», член Совета БФ «Система» Оксана Косаченко, а ее собеседницами стали:
Дарья Золотухина, HR-директор «Яндекса»;
Марина Карбан, проректор по образовательным программам, директор программы FLOW, школа управления «Сколково»;
Любовь Маляревская, генеральный директор «Русской Медиагруппы»;
Надежда Папудогло, медиаменеджер, журналист, блогер, издатель онлайн-медиа об образовании и воспитании детей «Мел», digital-директор Flacon Magazine;
Екатерина Рыбакова, президент, член совета и сооснователь «Рыбаков Фонда»;
Ольга Савинская, к. соц. н., академический директор аспирантской школы по социологическим наукам, доцент Департамента социологии Факультета социальных наук НИУ Высшая школа экономики;
Мария Ситковская, исполнительный директор и управляющий партнер Universal University, декан Московской школы кино;
Каролина Соколова, генеральный директор сейлз-хауса «Эверест»;
Юлия Ужакина, генеральный директор корпоративной академии «Росатома».
Как в школе и вузах работают гендерные стереотипы
Надежда Папудогло: Я в школе училась в гуманитарном классе, у нас было 16 девочек и четыре мальчика. Я поступала в физмат-вертикаль, но провалилась, потому что были девочки чуть сильнее меня в математике, а руководитель вертикали сказал, что больше двух девиц он в классе не потерпит. Потом я поступила на исторический факультет МГУ, и на втором курсе блистательный профессор мне сказал, что на историческом факультете женщины не могут учиться и работать, потому что мозг наш слишком плоск. Вот такие вещи — это то, что разрушает нашу систему образования.
Мария Ситковская: В креативных индустриях мальчиков традиционно меньше, чем девочек, но в последние несколько лет ситуация меняется. Огромное количество девчонок приходят в мужские профессии, а парни идут в женские. Например, в школе кино на факультете режиссуры и операторского мастерства у нас сейчас 50 на 50, и это очень круто. Раньше барьером для девчонок-операторов были очень тяжелые камеры и другая техника, но технологический прогресс нам помогает, вся аппаратура стала значительно легче. Девчонок-режиссеров невероятное количество, их картины представлены на лучших смотрах и международных фестивалях. На актерском факультете у нас уже два или три года поровну мальчиков и девочек, хотя кинематограф до сих пор страдает от нехватки 40-45-летних парней-актеров. У них поэтому невероятные гонорары.
Мода, ювелирный дизайн — традиционно женские, там соотношение мужчин и женщин 80 на 20. В современном искусстве очень большое количество женщин сегодня: и кураторы, и арт-дилеры, и художники. В гастрономии 50 на 50, а в ресторанной индустрии 70 на 30 — девчонки приходят рулить бизнесом. В архитектуре уже почти гендерное равенство. В разработке игр, по данным за прошлый год, женщины составляют 23–25% сотрудников, но у нас в Scream School студентов и студенток 50 на 50.
Юлия Ужакина: У нас женщины составляют 30%. Для атомной промышленности это очень много, но для нас — мало. Мы все-таки смотрим на макроэкономические показатели, и нас удивила цифра: практически 100% трудоспособных мужчин работают, а из трудоспособных женщин — чуть больше половины. Если они выйдут на рынок труда, битвы за таланты должны немного схлынуть. Но они не выходят по разным причинам: кто-то из декрета не выходит, у кого-то барьеры, стереотипы и прочее.
Дарья Золотухина: В разработке «Яндекса» женщины — 10% сотрудников. Если брать более широкий круг того, что мы называем технологическими профессиями, включая аналитику, продактов, разработку, то получится 23%. Мы никак искусственно и не ограничиваем, и не стимулируем это. Хотя в большинстве технологических компаний в мире есть квоты, когда ты обязан нанимать женщин, у нас все сложилось стихийно, органически, естественным путем. И в целом мы находимся на уровне других крупных технологических компаний.
Ольга Савинская: В целом университет пытается декларировать, что мы одинаково относимся к студентам разного пола, но стереотипы есть стереотипы. Мы осознаем, что у нас все равно есть разного рода негативные явления, с которыми сталкиваются студентки и студенты, но студентки чаще об этом рассказывают.
Марина Карбан: Интересно, кстати, что наше исследование показало, что все студенты — даже в смешанных группах — преподавателей-мужчин оценивают выше.
Оксана Косаченко: В бизнес школах, по моему опыту, всегда очно приезжают на выступление преподавателя-мужчины. Женщину можно послушать онлайн. Просто потому, что она все равно скажет дельное, отвлекайся — не отвлекайся, а на мужчину надо посмотреть.
Что должно измениться в образовании
Надежда Папудогло: Никакая школа, к сожалению, не может в полной степени победить, исправить или, наоборот, улучшить то, что дают ребенку в семье. Архетипы «веди себя как девочка», «веди себя как мальчик» до сих пор остаются работающим шаблоном, по которому часто воспитывают детей как в семье, так и в школе. Например, когда один мальчик пихает другого в коридоре, педагог пройдет мимо, потому что «это же мальчики», но если будут пихаться две девочки, то к ним, скорее всего, подойдут и скажут: «Что это вообще такое, как вы себя ведете?» Хотя в возрасте 10 лет пихнуть другого — это нормально.
Чтобы что-то изменилось в бесконечном воспроизведении одних и тех же стереотипов, в школы должно прийти новое поколение преподавателей. Я много общаюсь со студентами педагогических вузов, они классные современные молодые люди. Но многие из них не идут в школу просто потому, что не очень понимают, какие у них перспективы будут в дальнейшем. Не потому, что они считают, что школа — это место, где мало платят и куда идут по остаточному принципу. А потому, что не видят в ней будущего.
Любовь Маляревская: Мне кажется, все-таки вопрос и в доходе. Мы привыкли, что мужчина должен зарабатывать, а учителя в образовательных школах получают немного, особенно за пределами Москвы. К тому же статус учителя не престижен, вот преподаватель в вузе — это уже другое дело. А еще девочкам говорят: «Ты пойдешь сейчас в школу работать, потом выйдешь замуж, родишь, и тебе будет удобно ребенка водить в ту же школу». Это определенные семейные установки, которые продолжают транслироваться.
Юлия Ужакина: Мы в «Росатоме» провели очень большое исследование, чтобы ответить на вопрос: кто должен определить талант ребенка? Ответ очевидный — и родитель, и учитель, их союз. Так вот нам кажется, что достроить систему образования нужно очень мощным институтом работы с родителями. Мы даже сделали отдельный проект, где учим родителей, как определить талант своего ребенка, как дать ему свободу проявиться, что нужно ребёнку показать, чтобы он отреагировал своим талантом? И столкнулись с тем, что родители очень плохо выполняют свою родительскую функцию! Мы считаем, что родитель — это профессия, которой тоже нужно учиться. И это должно быть кирпичиком в нашей системе образования.
Ольга Савинская: Сама педагогическая оргкультура очень патриархальная, в ней всегда есть кто-то, кого надо слушаться, кто возвышается над остальными. Мне кажется, надо с этой культурой работать, размягчать ее, добавлять больше теплоты и поднимать статусы тех, кто обычно оказывается в ситуации меньшинства. Родители в нашей традиционной школьной культуре — тоже очень часто меньшинство.
Советская и постсоветская педагогика заточена под то, что есть учитель, который знает все. И есть ребенок, которого надо научить. Родитель, хотя он взрослый, тоже будто бы ничего не знает. Для родителей есть социально-психологические консультации, где опять-таки специалист-психолог «учит неуча».
Мне кажется, очень важно нам перестраивать всю педагогику в субъект-субъектные отношения. Та же консультация психолога — это должно быть активное собеседование, когда у родителя спрашивают: «А что ты знаешь про своего ребенка?» И родитель начинает конструировать свой собственный нарратив. У нас вообще мало ситуаций, когда родитель понимает своего ребенка и рассказывает про него другим. Мы очень мало разговариваем с детьми. А ведь они в чем-то могут быть более гибкими.
Как помочь ребенку найти себя
Юлия Ужакина: У нас драматически падает количество детей, которые сдают физику, — 160 000 в 2016 году и меньше 100 000 в этом. Кто будет развивать ядерные технологии? Мы надеемся, что девочки. Потому что девочки сдают физику лучше, чем мальчики. Кстати, информатику тоже. Но хотя девочки учатся более усердно, у них иногда нет доступа к тем возможностям, которые есть у мальчишек. И я бы перевела дискуссию о «мужских» и «женских» профессиях в дискуссию о том, что главная задача человека — определить свой талант. И вся система должна помогать детям, и девочкам, и мальчикам, его раскрыть и реализовать.
Каролина Соколова: Есть два популярных образа женщины, которые транслируются в медиа. Первый — это такая хранительница очага, мать, жена, няня. Диаметрально противоположный образ — суперуспешная, самодостаточная карьеристка, как Миранда Пристли в «Дьявол носит Prada». Девочки хотят к такому стремиться, поэтому это очень продаваемый образ. Но образа женщины, которая нашла баланс, которая делает карьеру и кайфует от материнства, в медиа почти нет.
Екатерина Рыбакова: Мне кажется, ситуация может измениться, если мы будем рассматривать как ценность образования не столько предметные знания, сколько навыки. Учится ли ребенок выбирать? Понимает ли, как это делается? Это нужно и девочкам, и мальчикам — для мальчиков тоже существуют ограничения, стереотипы о «женских» профессиях. Даем ли мы детям возможность сказать: «А я хочу вот это попробовать?» Поддерживаем ли мы их инициативу? К слову, среди работодателей один из самых востребованных навыков — умение брать ответственность. Но он формируется в условиях свободы.
