Интеллект на службе насилия: как ученые становятся невольными участниками конфликтов

В книге «Разум в тумане войны. Наука и технологии на полях сражений» профессор Сьюзен Линди пишет о том, насколько милитаризована современная наука. Показывая, что в течение века силы лучших ученых и инженеров расходуются в первую очередь на разработку вооружений, Линди по-новому ставит вопрос гуманизма. Избегая этических оценок, она осознанно использует максимально нейтральный словарь («я называю людей, подвергшихся воздействию радиации, конечными потребителями ядерного оружия») и разбирает мотивы тех, кто работает в оборонной индустрии. Обо всем этом со Сьюзен Линди поговорила литературный обозреватель Forbes Woman Наталья Ломыкина.

— В книге вы проводите параллель между «туманом научной рациональности» и «туманом войны», имея в виду, что и наука, и война одинаково мешают человеку ясно видеть. При этом наука воспринимается большинством как что-то положительное и созидательное. Как вы пришли к этому сопоставлению?

— Центральный вопрос моей книги: как могло случиться, что так много блестящих людей, ученых, инженеров, врачей, лучших умов посвятили всю свою жизнь военной промышленности. Опуская всю политику, оставляя в стороне политологию и даже социологию, я свела все именно к этой проблеме.

У меня большой преподавательский опыт. Я профессор Пенсильванского университета, где многие годы вела курс под названием «Наука, технологии и война». Идея книги пришла, когда мы обсуждали со студентами современные войны, появление новых видов оружия, изменения, произошедшие в морских войнах в XIX и XX веках.

После 1900 года почти каждый вооруженный конфликт на земле имеет существенную техническую и научную подоплеку. В него вовлекаются химики, физики, биологи — огромный объем знаний. Расход талантов просто ужасный.

На курсе я обязательно читала лекцию о Карле фон Клаузевице, авторе авторитетной работы «О войне», который совершил переворот в теории военных наук. Он был прусским военачальником, побывавшим в плену, и тщательно анализировал действия командиров в полевых условиях. 

— Любопытно, что фон Клаузевиц умер от холеры и не успел закончить книгу. За него это сделала жена. 

— Да, критики отмечали, что части рукописи, над которыми работала она, немного отличаются по тону. До конца неясно, вносила ли она что-то от себя или только помогла доносить его идеи, делая их более понятными широкой аудитории. Так вот, в его книге «О войне» есть фраза, которая часто цитируется: «На войне любой командир действует в своего рода сумерках, подобии тумана. Очень трудно увидеть, что происходит посреди всего этого. На поле боя происходят вещи, которые вы не можете до конца понять или расшифровать. Вы все время движетесь сквозь туман, и невероятно сложно предсказать, что произойдет дальше».

Хотя «О войне» вышла в 1832 году, идеи фон Клаузевица по стратегии успешной войны стали популярны только в XX веке, через 120 лет после его смерти. Книга Клаузевица стала ключевым трудом для военного дела, потому что он сформулировал цель войны: уничтожение врага должно быть абсолютным и полным. По его мнению, логика войны требует максимального ослабления противника, нужно уничтожать его запасы, деморализовать население.

Полное уничтожение врага — цель любой военной стратегии. Враги хотят лишить друг друга способности сражаться. Главный аспект ядерного противостояния в разгар холодной войны — тот факт, что это оружие способно обеспечить не просто полное, но и очень быстрое уничтожение врага. Теоретики-ядерщики говорили примерно о паре часов или даже о часе, в течение которого страна-противник исчезла бы с лица Земли.

Мысли, высказанные в трактате Клаузевица, с энтузиазмом подхватили в Соединенных Штатах в середине века, книгу перевели во всем мире. Именно фон Клаузевицу принадлежит идея о «тумане войны», который сбивает с толку, заставляет принимать решения в условиях неопределенности, не зная их последствий.

В своей книге я хотела показать, что врачи, ученые и инженеры, которые занимались военными разработками, действовали в таком же тумане. Существует заблуждение, что их труд был якобы ориентирован на разум, знание и опыт, что наука — полностью рациональная сфера, где все решается на основе доказательств, эмпирических данных и фактов. На самом деле чем больше мы об этом узнаем, тем очевиднее становится, какую большую роль играют эмоции: ярость, замешательство, неуверенность. Вместо стремления к истине, основанной на эмпирическом опыте, на первый план выходят совсем другие вещи.

Это не означает, что вовлеченные в военные разработки люди были сбиты с толку или не знали, что делают. В большинстве случаев они все прекрасно понимали. Но я заметила, что ученые стремились заключить своего рода сделку с самими собой: «Я проработаю в оборонной лаборатории пять лет, но не дольше!» Солженицын говорил: «Линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека». Вот и ученые проводили черту между своей работой на благо человечества и тем, что они поддерживают государственное насилие.

— Если люди выбираются из «тумана войны» и начинают видеть ясно, они выбирают другую цель?

— Большинство из нас вынуждены принимать решения в том или ином тумане, мы часто не можем предвидеть их последствий. Мы часто оперируем полузнанием и полуправдой, мы вынуждены действовать под воздействием нечестных и несправедливых систем, которые не можем полностью контролировать. В ученых, которые работали в условиях холодной войны, я вижу нечто, присущее всем людям: неуверенность и отсутствие полной информации для принятия решений. 

Это возвращает нас к дебатам о том, что такое наука. В разгар холодной войны появилось много новых научных организаций, их объединяло общее стремление работать на благо мира. Они повторяли снова и снова, что наука служит благу всего человечества, но говорили это потому, что прекрасно знали, как часто наука бывает замешана в уничтожении и разрушении.

Гонка вооружений — огромный конфликт для ученых, ведь они действительно мечтали работать на благо мира, делать то, что поможет сделать мир лучше. Многие ученые XX века чувствовали, что занимаются не тем, чем должны. В книге я цитирую письмо, которое написал руководителю правительственной комиссии по атомной энергии человек, работавший на оборонную промышленность: «Я хранил ваши секреты, и они дорого мне обошлись».

Я не пытаюсь сказать, что у всех этих ученых был выбор. Они жили и работали внутри системы, их так «натренировали». На них влияли их наставники. Они принадлежали системе, которую не могли контролировать, предсказать ее действия или хотя бы до конца понять.

— Когда я читала вашу книгу, я вспомнила перформанс Марины Абрамович, который она провела в 1974 году. Во время перформанса люди могли делать с телом художницы что угодно. Сначала они делали что-то приятное, дарили ей розу, обнимали ее, гладили, но стоило кому-то безнаказанно ее толкнуть, и все изменилось. К концу ее резали ножом, кусали, были очень жестоки. Так продолжалось шесть часов. Она стояла, как кукла, почти не двигаясь, но когда все закончилось и она пошевелилась, люди испугались, потому что вдруг осознали, что она живой человек и все чувствовала. Природа насилия побуждает нас причинять боль другим. Нашли ли вы способ изменить это хотя бы в отношении науки?

— У меня нет решения, но я думаю, что прямо сейчас мы можем отслеживать такие тенденции. Я называю эту книгу аудитом — я отслеживаю доходы и расходы, но не финансов, а затрат интеллекта.

Мы разумные организмы, и лучшее, что у нас есть, — способность думать, рассуждать и заниматься наукой. Моя книга о том, как много интеллектуальных усилий на самом деле было посвящено насилию.

Например, в XX веке возникла дисциплина, которая называется раневой баллистикой. Она изучает повреждения, наносимые пулями. Но не для того, чтобы понять, как их лечить, а чтобы сделать пули, способные нанести еще больший урон. В 1912 году в порядке эксперимента отстреливали животных, лабораторных коз и свиней и исследовали раны. В разгар Второй мировой войны в Принстоне осуществлялся крупный проект, в ходе которого пулевые ранения кошек снимали в очень высоком разрешении, чтобы все повреждения можно было зарегистрировать научно. Тело животного рассматривалось как суррогат человека, пуля была уменьшена, так чтобы соотношение между ней и телом кошки было сродни пропорциям обычной пули и тела человека. Делались научные записи того, что происходит с животным, в которое стреляют. В ходе Корейской войны ученые собирали данные о лицах, погибших от пулевых ранений. Позже на основе собранной информации выстраивались гипотезы, как повысить наносимый пулями урон. 

Раны — это научные источники, они очень информативны. До сих пор принято учитывать характер ранений при военном планировании, потому что пули всегда можно изменить и модифицировать. Почти все травмы относительно хаотичны, но их стандартизируют, чтобы ученые могли извлечь из них как можно больше уроков. Это важный пункт при аудите, о котором я говорю: что ученый узнал, изучив ранения? Узнал ли он, как эффективнее их лечить? Нет, он узнал, как наносить более серьезные ранения.

— С другой стороны, многие мирные объекты, такие как микроволновая печь, например, — результат как раз военных разработок. Мы каждый день пользуемся множеством полезных вещей благодаря милитаризации науки. 

— Да, многие. Но это побочный продукт, создавали и исследовали при этом оружие.

— Как вы считаете, если бы в науке и политике было больше женщин, стратегия военного бюджета была бы более конструктивной?

— Очень интересный вопрос. По этому поводу давно ведутся дебаты: были бы страны под женским руководством менее склонны к насилию и войне? Будут ли женщины на ответственных должностях вести себя иначе, чем мужчины? 

Есть много свидетельств, что это не сработает так, как нам хочется: в командах по военной стратегии женщины начинают подчиняться общим правилам. Если в группе действует правило не говорить о гуманитарных интервенциях или определенных проблемах, то и женщины о них не говорят. Было бы прекрасно, если бы женщины-лидеры вели себя иначе, но среди агрессивных политических лидеров были и женщины, полностью готовые к насилию. 

Я бы сказала, проблема в том, что категория «женщина-лидер» нестабильна и зависит от контекста. Женщины вполне могут быть бóльшими пацифистами, чем мужчины, и чаще решать проблемы дипломатическим путем. Но войны всегда ведутся между государствами, и для тех, кто попадает в систему, само политическое устройство государства начинает определять параметры приемлемого поведения. 

Есть ли другие способы обойти конфликты между государствами? Почти всегда есть. Еще одна мысль Клаузевица: подавляющее большинство конфликтов заканчиваются вообще без насилия, потому что люди запугивают друг друга. Многое можно сделать, избегая прямого конфликта, и большинство лидеров, независимо от пола, хотели бы обойтись без откровенного насилия.

Я поддерживаю женское лидерство в целом, потому что считаю, что для общества важно, чтобы люди, которые занимают руководящие должности, знали, каково это — быть женщиной и подвергаться дискриминации. Это действительно важно. И мне хотелось бы верить, что если бы правительствами руководили женщины, страны были бы более мирными. Но я в это на самом деле не верю.

— В 2020 году Стивен Пинкер утверждал, что уровень насилия по всему миру снижается. Как вы относитесь к его позиции? Сейчас, в 2022 году, когда я говорю с вами из Москвы, мне сложно с ним согласиться.

— Да, в мире много насилия. Я знаю. Я не собирала эмпирических данных, которые позволили бы мне однозначно утверждать, поднялся уровень насилия или снизился. Пинкер сравнивает современность со Второй мировой или другими войнами прошлого века. XX век — это долгая жестокая война. Все началось в 1914 году, продолжалось по крайней мере до 1980 года, а на самом деле до 1989 года. Это долгий период жестоких конфликтов по всему миру, и обе мировые войны действительно затронули всех. В Первую мировую колониальные войска активно участвовали в боевых действиях, а Вторая мировая война коснулась практически всех людей в мире. Получилось примерно 70 лет напряженности и насилия в XX веке.

Еще есть социальные сети, которые помогают вести информационную войну и в то же время широко освещают военные конфликты. Возможно, это не глобальное насилие, но оно присутствует во всем мире. И важно принимать во внимание другие виды войн, которые ведутся прямо сейчас: атаки на группы коренных народов или напряженность между различными расовыми группами.

Я думаю, Пинкер говорит об улучшении политических систем, но с этим я тоже не согласна. Арсенал США, на который тратятся большие деньги, необязательно предназначен для использования. У Соединенных Штатов и сегодня достаточно ядерного оружия, чтобы уничтожить всех на планете. Предпосылка не в том, что кто-то на самом деле собирается взорвать все это оружие и использовать его. США и многие другие государства (я предполагаю, что и Россия) постоянно обслуживают и совершенствуют свои военные технологии. Часто эти технологии никогда не используются на фронте и в итоге просто устаревают. Но избыток запасов тоже влияет на уровень агрессии.

— Многие достижения технологического прогресса были предназначены для войны, но мы используем их в повседневной жизни. Во время военных конфликтов всегда делает скачок медицина, ведь людей на фронте надо как-то лечить.

— Видите, вот уже и вы начинаете думать, что военные технологии имеют положительное влияние на гражданское население. Парадокс в том, что с этим сложно спорить. Один из ярких примеров — война США во Вьетнаме, когда солдаты, получившие тяжелые ранения, могли очень быстро добраться до пунктов неотложной медицинской помощи благодаря вертолетам. Сейчас медики очень часто используют вертолеты.

Одним из последствий опыта, полученного при работе с серьезно раненными солдатами, стало существенное улучшение лечения в экстренной ситуации. Если вы или я попадем в ужасную автомобильную аварию с серьезными повреждениями, у нас будут хорошие шансы на выживание благодаря опыту врачей скорой помощи. И только условия войны позволили этому произойти. 

Ноутбуки изначально заказывались армией, чтобы командиры могли поддерживать связь в полевых условиях. Им были нужны небольшие легкие компьютеры, которые можно носить с собой, их придумали. А затем армия потребовала сократить стоимость этой технологии — и ноутбук решено было вывести на рынок для гражданского населения, чтобы армии больше не приходилось оплачивать технологии самостоятельно. Однако ноутбуки могли возникнуть тысячами разных способов — любая компания с деньгами могла спонсировать разработку портативного компьютера меньшего размера, а вот неотложную медицинскую помощь человечество получает только за такую высокую цену. Как еще можно получить большое количество серьезно раненых людей, которых врачи должны быстро обследовать и лечить? Они тестируют новые способы лечения травм, лечения шока в полевых условиях в режиме реального времени во время войны. Жуткий способ, но война действительно полезна для медицины. 

— Правительства всех влиятельных стран выделяют значительную долю бюджета военным ведомствам, тогда как проблемы климата финансируются по остаточному принципу, то же самое с интеллектуальными ресурсами. В книге вы напоминаете, что подъем уровня Мирового океана на 1–2 см может спровоцировать цунами и наводнения, с одной стороны, и серьезную засуху — с другой. Если мы посмотрим на прогресс цивилизации, что опаснее для человечества — настоящий военный конфликт или невидимая, не столь очевидная угроза?

— Мы тратим на войну деньги, энергию и время. Мы растрачиваем талант. Лучшие умы посвящают себя совершенствованию оружия. Что если бы их мысли были заняты другими проблемами? Я разговаривала с теми, кто эти исследования заказывает и финансирует, они всегда говорят одно и то же: война безотлагательна, необходимо решать проблему очень быстро, необходимо защитить свое население. Вы слышали об исследовании Мэри Калдор (британский политический теоретик, профессор Лондонской школы экономики и политических наук, одна из основателей Европейского совета по международным отношениям, автор книги «Новые и старые войны. Организованное насилие в глобальную эпоху». — Forbes Woman)? Она написала фундаментальный труд про «новые войны», которые можно описать как смесь войны, организованной преступности и массовых нарушений прав человека. Так вот Калдор описывает современное общество раздутых оружейных систем. На самом деле оборона нужна каждому народу, но она должна быть выверенной и отражать реальные риски.

Не знаю, на что похож российский арсенал, но вооружение, которым пользуются Соединенные Штаты, значительно превосходит по военной мощи риски, с которыми сталкивается наша страна. Мы больше тратим на оборону, чем на дороги, образование или здравоохранение. Много расходуется попусту. Я бы никогда не стала предлагать полностью отказаться от военных расходов. Я пацифистка, но полный пацифизм в нашем мире невозможен — страна должна иметь оборонный потенциал, чтобы защищать население. Однако этот вопрос должен обсуждаться разумно. 

Но, если вернуться к вашему вопросу, как мы поймем, откуда исходит настоящая угроза? Какое-то время назад про глобальную смену климата говорили, что она станет заметной к 2150 году. Однако климат меняется прямо сейчас, и очень быстро. Почему же этой очень реальной угрозе не противостоит каждая страна на планете? Соединенным Штатам стоило бы адаптировать свою программу развития вооружений к реально существующим угрозам сегодняшнего дня, вместо того чтобы накачивать ее деньгами. Тогда сэкономленные средства можно было бы потратить на решение других проблем.

— Прямо сейчас продолжается «специальная военная операция»*, и на глазах разрушаются связи между представителями научного сообщества. Вы писали о том, что такие процессы происходили во время Первой и Второй мировых войн, когда сотрудничество между учеными прерывалось, поскольку каждый из них был нужен своей стране. Сколько времени должно пройти, прежде чем восстановятся связи, возникнут новые международные проекты?

— Международные проекты? Им пришел конец. Полный финиш. Даже сохранившиеся коллаборации были ненастоящими. 

Если помните, британцы первыми открыли пенициллин. Но затем технологию производства пенициллина передали американским ученым, и США развернули его массовое производство. Никакой коллаборации с Великобританией больше не было нужно. После войны многие британцы негодовали по поводу того, что американцы украли у них пенициллин.

То же самое касалось сотрудничества между Британией и Соединенными Штатами в области ядерного оружия. Британия была партнером США, но понарошку. К своей программе американцы британцев и близко не подпускали. Любой, кто попадал в узкий круг ученых, мог потенциально оказаться шпионом. Шпионов было множество. Стоит также учесть, что многие ученые занимались сбором секретной информации не только о противнике, но и о союзниках.

В моей книге об этом ничего нет, но у меня есть гипотеза о гражданстве как удостоверении личности. Если вы не гражданин, то не получите определенную работу, и неважно, насколько вы компетентны как ученый.

Глобальные войны вредны для междисциплинарности и международного сотрудничества. После Первой мировой войны было еще хуже, потому что многие ученые какое-то время ненавидели немцев. Ученых из Германии не приглашали на встречи, поскольку их винили в изобретении химического оружия. Изобрели его действительно немцы, но использовали все стороны конфликта. Химическое оружие пользовалось дурной репутацией после войны, хотя оно было весьма эффективно.

— При этом почему-то никто не осуждал американских ученых за Хиросиму, насколько мне известно.

— Это крайне интересная тема, поскольку физики из Лос-Аламоса поддерживали применение атомной бомбы. В ту ночь, когда стало известно, что бомбу сбросили на Хиросиму, ученые устроили вечеринку, но на международные конференции их звать не перестали. Коллеги тогда не подвергли американских ученых критике. Почему использование химического оружия было расценено как преступление против цивилизации и человечности, а атомная бомба, созданная физиками, таким преступлением не считалась и вопросов ни у кого не было? На этот вопрос я ответить не могу, хотя он очень интересный. 

— В книге вы отмечаете, что не стоит делить мир на врагов и друзей, основываясь только на позиции во время военного конфликта. Как вам лично удается сохранять объективность, когда вы пишете книгу или читаете новости?

— Многие историки занимают националистическую позицию. Они пишут «Мы сбросили атомную бомбу». Я такие высказывания просто ненавижу. Я, например, атомную бомбу не сбрасывала, а вы? Никто из моих студентов тоже этого не делал. Никто из ныне живущих не принимал решение сбросить атомную бомбу.

Когда историк пишет «мы», то встает на позицию трансисторического национализма. Этот вид национализма не допускает вопросов. Мне кажется, из-за него мы начинаем панически думать о вине и ответственности. Не существует более убедительных аргументов за мир и международное сотрудничество, чем последствия Хиросимы и Нагасаки. Но нельзя тонуть в чувстве вины — это тоже туман для разума. 

Своим студентам я предлагаю подумать на другую тему: «Что мы узнаем, если поймем, чем руководствовались люди, перед которыми такие вопросы вставали в прошлом?» Когда я пишу о делении на врагов и друзей, я имею в виду, что однозначно оценивать людей невозможно, это опасное заблуждение. 

Почти вся военная история — история союзников и противников. Но если делить мир четко на союзников и противников, тогда вообще невозможно понять, для чего нужны наука и технологии. Допустим, вы обсуждаете атомную бомбу и утверждаете, что бомбардировки Японии были оправданы, потому что Япония была агрессивной, милитаристской империей, которая стремилась создать «Великую восточноазиатскую сферу сопроцветания» и для этого вторглась в Маньчжурию.

Спор о том, имели ли Соединенные Штаты право бомбить Хиросиму, — не мой спор. Есть пятьдесят теорий, оправдывающих или осуждающих бомбардировку. Мне интереснее размышлять о том, что именно разработка и применение бомбы помогает нам узнать о состоянии науки и политики. Я смотрю в другом направлении. Я стараюсь денационализировать свой подход к этой теме. Я не поддерживаю победителей. Я поддерживаю людей, которые пострадали в конфликте. Не потому, что они были союзниками США или моими согражданами, а потому, что люди по всему миру страдают от насилия, которое является результатом работы человеческого интеллекта. 

Люди подвергаются насилию из-за достижений интеллекта. Это история человеческой эволюции. Вас это тоже касается. Вы россиянка, я американка — мы обе имеем к этому отношение. Как так вышло, что способности и знания лучших умов применяются для того, чтобы наносить людям как можно больший ущерб? Вот проблема, которая заслуживает обсуждения. Как это вообще получилось? Какие общественные институты сделали это возможным? Была ли возможность этому воспрепятствовать? 

Я рассказываю студентам о грубой силе истории и привожу в пример президента Трумэна, который приказал сбросить бомбу — и ее сбросили. Я спрашиваю, сколько людей были вовлечены в эту цепь событий, между приказом президента и падением бомбы? Ответ — сотни людей. Сотни людей работали, чтобы бомбу доставили на Марианские острова, установили на бомбардировщик, а он долетел до Японии. Технически, экипаж «Энолы Гей» мог бы сбросить бомбу в океане. 

— Развитие какой общественной сферы приведет человечество к мирному будущему? Судя по вашей книге, это точно не наука. 

— Мне кажется, решение или хотя бы путь к решению могут подсказать сами ученые. Нужны правила финансирования, протоколы и профессиональные стандарты. Академическое сообщество, по крайней мере в Соединенных Штатах, может требовать прозрачных правил и не допускать использования достижений науки во вред людям. Вот что стоит сделать ученым. Возможно, они не могут контролировать государство, но избиратели в совокупности могут. 

Первая точка контакта — научное сообщество. Ученые могут сказать: «Мы этим не занимаемся. Мы не хотим иметь отношение к насилию. Никто в здравом уме не захочет делать вещи, которые причиняют людям такой ущерб». С этого вполне можно начать. 

Можно попробовать изменить принципы финансирования оборонной отрасли, но важнее и, пожалуй, эффективнее всего взаимодействовать с лидерами в области науки. Только по-настоящему известные и значимые ученые-лидеры могут высказаться на эту тему и объяснить разрушительность военных разработок для научного сообщества. Возможно, это повлияет на то, как будут распределяться бюджеты и что будет происходить с людьми внутри этой системы. Я солидарна с научным сообществом и думаю, нам надо искать способ защищать талантливых ученых. 

*Согласно требованию Роскомнадзора, при подготовке материалов о специальной операции на востоке Украины все российские СМИ обязаны пользоваться информацией только из официальных источников РФ. Мы не можем публиковать материалы, в которых проводимая операция называется «нападением», «вторжением» либо «объявлением войны», если это не прямая цитата (статья 53 ФЗ о СМИ). В случае нарушения требования со СМИ может быть взыскан штраф в размере 5 млн рублей, также может последовать блокировка издания.