Больше не Лилибет: как Елизавета II узнала, что стала королевой

Когда [о смерти короля] сообщили королеве, она тут же кинулась в его спальню. Сначала она подумала, что муж крепко спит. Постепенно до ее сознания дошла правда. Она писала королеве Марии: «Он выглядел таким безмятежным — только потом до меня дошло, что случилось».

Прежде чем сообщить новость Маргарет, она поцеловала его в лоб и постояла у изголовья кровати. Затем королева пошла к дочери. Новость совершенно потрясла принцессу, она только жалобно произнесла: «Он умер, когда ему стало лучше». Годы спустя Маргарет вспоминала этот последний вечер: «Все шутили, и он пошел спать раньше, потому что поправлялся. А затем его не стало». В своем горе Маргарет хотела, чтобы сестра вернулась домой как можно скорее.

А Елизавета в это время наблюдала, замерев от восторга, почти мистический спектакль восточноафриканского рассвета. Небо переливалось нежно-голубыми оттенками, а атмосфера вокруг нее была пропитана почти сверхъестественной магией. Она любовалась невероятным, переливающимся разными цветами пейзажем, как вдруг над ней закружился великолепный орел-крикун, затем он спикировал вниз, как бы отдавая ей честь, и исчез. 

Шталмейстер Филиппа Майк Паркер считал этот эпизод необъяснимым, мысль о нем преследовала его долгое время. Немая сцена ранним утром провела границу между концом одного царствования и зарождением другого. Печальные новости в конце концов сообщили Паркеру, и он тут же доложил об этом Филиппу. На мгновение на лице того появилось выражение, как будто у него на глазах рухнул весь мир. Потом он взял себя в руки и повел Элизабет на прогулку. Там, в пронизанном солнечными лучами саду, под мягкое журчание ручья она узнала о смерти отца и о том, что теперь она — королева. Охотник Джим Корбетт, сопровождавший принцессу, вспоминал: «Впервые во всемирной истории молодая девушка однажды вскарабкалась на дерево как принцесса, а на следующий день спустилась с него королевой».

Когда Елизавета вернулась в лодж, ее кузина и фрейлина Памела Маунтбеттен импульсивно обняла ее и сказала: «Что тут можно сказать?» Затем она склонилась в поклоне перед своей королевой. Елизавета пожала плечами и безучастно сказала: «Что же тут поделаешь?» В последующие несколько часов новая королева загнала глубоко внутрь боль от потери и привела в действие механизм, выработанный многолетней королевской муштрой. Как впоследствии вспоминал региональный глава провинции Ньери Эдвард Виндли: «Она была очень бледна. Она была как лед, просто как лед». Когда его спросили, как она приняла известие, Виндли ответил: «Она приняла его как королева».

Во время бесконечного полета обратно в Лондон Елизавета с беспокойством спросила личного секретаря Мартина Чартериса: «Что же будет, когда мы вернемся домой?» Когда самолет приземлился в Лондонском аэропорту, она была собрана и спокойна, выглядывая из окна на поджидавшую их вереницу «даймлеров» и «роллс-ройсов», которые она назвала «катафалками». Новую королеву поджидали высокопоставленные политики всех партий во главе с Уинстоном Черчиллем, который разрыдался, услышав о смерти короля. По пути в Кларенс-хаус королева и ее свита снова видели на улицах Лондона затемнение, но уже совсем другого рода. Елизавета скользила взглядом по бесчисленным мужчинам в черных костюмах и женщинам в черных платьях. В витрине галантерейного магазина на Бонд-стрит хозяин разложил дамское белье черного цвета. Как вспоминал биограф Георга VI Джон Виллер-Беннетт, «народ Англии не скрывал глубины и искренности своего горя. Я видел многих в слезах». Но слезы не полагались королеве Елизавете II, внезапно ставшей «самым великим, самым могущественным и самым исключительным монархом». Несмотря на то, что окружающие все время прикладывали к глазам платки, сама она контролировала свои эмоции. Этому ее научила королева Мария. Полная величественного достоинства королева пережила правление трех королей, а теперь потеряла еще одного сына. Она прибыла из Мальборо-хаус в Кларенс-хаус, где ее терпеливо дожидалась новая королева. Королева Мария взяла руку Елизаветы, коснулась ее губами и сказала: «Боже, храни королеву». А потом добавила: «Лилибет, твоя юбка слишком коротка для траура». Ее замечание могло вызвать на лице у королевы горькую улыбку: в то время она переживала самые страшные дни своей жизни.

После трех дней непрекращающегося дождя со снегом наконец утром 8 февраля выглянуло солнце. Елизавете в этот день предстояло первое заседание Тайного совета в Сент-Джеймском дворце. Звонким скорбным голосом она зачитала Декларацию о вступлении на престол своим тайным советникам, тем самым подтверждая, что берет на себя обязанности суверена. «У меня нет слов сегодня, чтобы выразить мою решимость всегда работать так, как это делал мой отец. Я молюсь, чтобы Господь помог мне с достоинством нести тяжелую ношу, доставшуюся мне так рано». Затем она вернулась в Кларенс-хаус, где по телевизору смотрела, как ее объявляют наследницей престола. В честь этого события был произведен ружейный салют в близлежащем Гайд-парке. 

Вслед за этим Елизавета направилась в Сандрингем попрощаться с отцом и утешить мать с сестрой. Малыши Чарльз и Анна немного скрашивали боль утраты, но в целом ничто не могло облегчить глубокую скорбь трех осиротевших женщин. Как только Елизавета прибыла в норфолкский дом, первым делом она направилась в спальню отца на первом этаже. Тело короля покоилось в гробу, изготовленном из единого дубового ствола за несколько месяцев до его смерти.

Елизавета молча дала обет, что будет следовать по стопам отца, чтобы он мог гордиться ею. Она училась у короля многие годы, но все же чувствовала свою неготовность к внезапно обрушившейся на нее роли. Но королева отогнала от себя эти сомнения: в конце концов, ей было двадцать пять лет — именно в этом возрасте королева Виктория взошла на трон, и у нее не было отца, который учил бы и направлял ее. Однако ее правление стало одним из самых значительных в британской истории. Елизавета знала, что ей придется быть сильной как для семьи, так и для нации.

Бесчисленные новые обязанности занимали много времени и помогали справиться или, по крайней мере, позабыть о личном горе. Впоследствии она признавала: «Маме и Маргарет труднее всего удавалось справиться с горем, будущее им, должно быть, казалось пустым. У меня же были работа и семья, которые требовали моего внимания».