«Первыми, кто начал требовать хлеба, были женщины»: историк о советской экономике
Елена Осокина — доктор исторических наук, профессор, лауреат Макариевской премии и премии «Просветитель», автор книг об экономике сталинского периода («Алхимия советской индустриализации: время Торгсина», «Золото для индустриализации. Торгсин», «За фасадом «сталинского изобилия», «Небесная голубизна ангельских одежд: судьба произведений древнерусской живописи, 1920–1930-е годы»). Forbes Woman поговорил с ней о том, как в разные исторические периоды советские люди доставали дефицитные товары и за валюту покупали продукты первой необходимости, как социалистическое государство включалось в рыночные отношения и почему среди подпольных советских миллионеров и незаконных предпринимателей не было женщин.
— В 1922 году Владимир Маяковский впервые поехал за границу. Известны списки покупок, которые ему составляла Лиля Брик: помимо «автомобильчика», в них были платья, чулки и другие вещи, причем по номерам из каталогов. Это было возможно в 1920-е?
— Это было возможно даже в 1930-е, но, конечно, не в массовом масштабе. В 1920-е это сделать было намного легче, люди продолжали ездить за границу, поддерживать родственные и деловые связи. Еще не было острого продовольственного и товарного кризиса, голода. Бóльшая часть населения, которую составляло крестьянство, могла обеспечить себя сама, а кроме того, кормила город. Так что Лиля Брик заказывала заграничные вещи не потому, что ей было нечего есть или надеть, а потому, что ей хотелось выглядеть модно и с шиком.
В начале 1930-х было уже не до роскоши. Все стало дефицитом: нитки, ткани, иголки. Посылки из-за границы по-прежнему шли, но содержимое изменилось. Это уже были не шелковые чулки и модные платья, а самое насущное — продовольствие, мыло.
Но даже в то голодное время было возможно купить то, что считалось излишеством. Торгсин, например, предлагал автомобили «Форд». Можно было посмотреть иностранные каталоги одежды, чтобы заказать пошив здесь же, в торгсиновском ателье. За просмотр каталога и копирование выкроек, пошив одежды в Торгсине надо было платить ценностями — изделиями из драгоценных металлов, царскими червонцами или валютой.
Впрочем, это не то, чем Торгсины запомнились людям того времени. У Булгакова в «Мастере и Маргарите» есть описание магазина Торгсина, который располагался на Смоленской площади, с пирамидами из мандаринов, хитрыми сооружениями из шоколада в золотых обертках, бочками с отборной керченской сельдью. Но таких Торгсинов в стране был немного. Большинство торгсиновских магазинов были неприглядными небольшими помещениями со всеми ужасами советской торговли — очередями, драками, руганью, грязью, отсутствием товаров, обвесом, обмером. Если почитать воспоминания людей того времени и архивные документы той эпохи, становится ясно, что в годы первых пятилеток, особенно во время массового голода 1932–1933 годов, люди покупали в Торгсине самые обыденные, но жизненно необходимые товары — муку, крупу, сахар, масло.
— Насколько Торгсины были похожи на другую сеть валютных магазинов, которая появилась в 1960-е, «Березка»?
— Магазины Торгсина открылись в 1930 году и вначале обеспечивали только иностранцев — туристов и тех, кто ехал через Советский Союз транзитом. В 1931 году, в связи с тем что государству катастрофически не хватало золота и валюты для финансирования индустриализации, Торгсины открыли для советских граждан. Страна в это время находилась в состоянии острого продовольственного и товарного кризиса: рынок периода нэпа был разрушен, началась насильственная коллективизация, раскулачивание, в 1931 году официально ввели всесоюзную карточную систему. Поэтому когда Торгсин открыли для советских граждан, его торговая сеть и доходы стали молниеносно расти. Результаты работы Торгсина впечатляли. Ценности, которые он купил у населения, по стоимости покрыли пятую часть расходов на промышленный импорт первой половины 1930-х годов. Ценностей Торгсина было достаточно, чтобы купить иностранное оборудование для десяти промышленных гигантов первых пятилеток.
Когда в 1960-е годы открылись валютные магазины «Березка», некоторые люди увидели в них своего рода второе пришествие Торгсина. Это мнение бытует до сих пор, но я его не разделяю, потому что эти две торговые организации представляют совершенно разные исторические периоды, у них были разные цели, разный размах, разные принципы и разные результаты.
Люди меняли валютные ценности на продукты, необходимые для выживания
«Березка» была создана для того, чтобы советские граждане, получавшие за границей валюту, привозили ее в Советский Союз. Но поскольку в СССР существовала государственная валютная монополия, то есть частные сделки с валютой были запрещены (за это можно было получить даже расстрельный приговор), была придумана такая схема: советские люди в обмен на валюту, которую заработали за границей, могли получать чеки Внешпосылторга и на эти чеки покупали товары в «Березке».
Уже в этом видна разница: Торгсин был открыт для всех советских граждан, ведь в каждой семье было что-нибудь ценное — золотое или серебряное колечко, сережки, цепочка или нательный крестик. «Березка» же была номенклатурным предприятием. Она была создана для советской элиты, тех немногих людей, которые имели возможность выехать за границу. Не только чиновников или дипломатов — это могли быть и советские инженеры, которые работали в странах Африки или в Индии, где строили какой-нибудь комбинат.
Торгсин появился в период острейшего золотовалютного кризиса, а расцвел во время массового голода. В 1960–1980-е годы, когда в СССР работала «Березка», такой ситуации не было. Главной целью Торгсина было «выкачать» валютные ценности населения на нужды индустриализации, а главной целью «Березки» было умиротворение привилегированной группы людей, дать им особый материальный и социальный статус. Валютный эффект от Торгсина был огромен, а от «Березки» — незначителен.
Различие видно и в ассортименте. Первые годы Торгсина пришлись на массовый голод, когда миллионы людей умирали. В то время 80% товаров, которые продавали Торгсины, составляло продовольствие — мука, хлеб, крупа, сахар, растительное масло. Люди меняли валютные ценности на продукты, необходимые для выживания. Доля импортных товаров в Торгсине была незначительной, государство не хотело тратить валюту на снабжение населения. «Березка» же продавала импортный ширпотреб: финские пальто, австрийские сапоги, японские магнитофоны и приемники. Торгсин был знаком большой беды, а «Березка» — фарсом номенклатурного социализма.
— Торгсин выглядит максимально цинично: сначала в результате все возрастающих государственных заготовок люди остаются без хлеба, а потом они этот хлеб покупают, отдавая последнее, буквально снимая нательный крестик.
— Конечно, с точки зрения отношения государства к своему населению, это цинично. Но с экономической точки зрения Торгсин представляет успешную крупномасштабную рыночную операцию, которая позволила оплатить значительную часть валютных трат государства в период форсированной индустриализации.
Как государство получало доход от Торгсина? Ценности у населения покупало по ценам значительно ниже цен мирового рынка на драгоценные металлы и камни. А товары — муку, крупу, сахар и прочее — продавало по ценам выше советских экспортных цен того времени. На Западе в это время был экономический кризис, и цены на продовольственные товары и сельскохозяйственное сырье резко упали, а внутри страны был голод. Этот голодный спрос позволял государству повышать цены. Самые высокие цены на продовольствие в Торгсине были именно во время массового голода 1932–1933 годов.
В этом заключен парадокс. Торгсин считался предприятием социалистической торговли, но на деле в нем не было ни грана социализма. Торгсин был предприятием государственного капитализма, в нем правил «золотой телец».
— Можно ли в истории сталинской экономики, в истории индустриализации найти гендерное измерение?
— С ликвидацией новой экономической политики, уничтожением частного сектора, нэпа ухудшилась продовольственная ситуация в стране, резко обострился товарный дефицит. Первыми, кто на это отреагировал, были женщины. Ведь покупка продовольствия для семьи — это была женская забота.
Кроме того, в период карточной системы (1931–1935), чтобы получать полноценные пайки, женщины вынуждены были идти работать на производство. Рост рабочей силы в это время происходил за счет двух главных факторов: миграции из деревень в города миллионов крестьян, которые пытались убежать от ужасов коллективизации, раскулачивания и голода, и за счет включения в производство тех, кто до этого занимался домашним хозяйством, — женщин.
«Пролетарская проститутка» — женщина, которая днем работает на заводе и выполняет план, а вечером выходит к ресторану в надежде заработать, чтобы купить продукты
Государство видело в женщине и «воспроизводителя» (имеется в виду воспроизводство населения, проще говоря, рождение детей), и производителя, то есть активного участника социалистического строительства. Но женщины шли на производство не потому, что они были идейными, а чтобы обеспечить семью в трудное время.
При этом работали женщины большей частью на неиндустриальных производствах. Они не были сталеварами или шахтерами, а работали, например, на текстильных фабриках, в торговле, где пайки были намного хуже пайков, которые получали рабочие индустриальных предприятий. В книге «За фасадом «сталинского изобилия» я показываю, что карточная система, которая существовала в первой половине 1930-х годов, была очень избирательной, иерархичной и скудной.
При такой политике снабжения продовольственный кризис прежде всего отразился на женщинах. В дополнение к домашнему хозяйству они должны были идти работать на предприятиях, но были дискриминированы в зарплате и пайке. И кроме того, от них еще требовалось рожать и воспитывать детей. Поэтому неудивительно, что массовые протесты из-за недостатка продовольствия в конце 1920-х и в 1930-е годы начались именно на женских предприятиях и росли за счет массового вовлечения женщин. Женщины возмущались в очередях, участвовали в стихийных демонстрациях. Они были первыми, кто начал требовать хлеба, когда мужчины соблюдали относительное спокойствие.
— В своих книгах «Золото для индустриализации» и «Алхимия советской индустриализации» вы рассказываете о проституции в Торгсине.
— В те годы проституция, как и многие другие виды запрещенной деятельности, могла быть способом выживания. В моих книгах читатели найдут выражение «пролетарская проститутка» — женщина, которая днем работает на заводе и выполняет план, а вечером выходит к ресторану портового Торгсина, где засиживались иностранные матросы, в надежде заработать, чтобы купить продукты. Существовала и мужская проституция, но по документам о Торгсине она не выявляется — возможно, надо искать среди судебных дел того времени.
Сама по себе проституция не являлась новым или исключительно советским явлением, но вот что интересно: портовые Торгсины (особенно много документов по черноморским портам) практически открыто работали как дома терпимости. Об этом свидетельствует поток возмущенных писем иностранных моряков, среди которых были социалисты и коммунисты. Они приезжали в Советский Союз, надеясь увидеть новое государство победившего пролетариата, но сталкивались с теми же социальными пороками, которые наблюдали в своих капиталистических обществах. Работники Торгсина выполняли функцию сутенеров, поставляя проституток на иностранные корабли; официантки в ресторанах Торгсина подсаживались за столики к иностранцам, которые кутили с проститутками, раскручивали их на покупку дорогих напитков или подарков; в помещении Торгсина были комнаты для интимных свиданий. Официальным оправданием служило то, что валюта шла на нужды пятилетки. Один из моряков, однако, писал, что в Торгсине невозможно купить ни одной открытки, рассказывающей об успехах социалистического строительства, в то же время женщина, которая проводит ночь с иностранцем за килограмм сахара, рассказывает ему о голоде. «Товарищи, я понимаю, что валюта для индустриализации, но это дискредитирует СССР», — заключал он.
Местные власти закрывали глаза на происходящее в Торгсине. Секретарь обкома или председатель местного горсовета и сам мог пользоваться услугами проституток в Торгсине. Органы ОГПУ (с 1934 года — НКВД) использовали проституток как информаторов. Скандал разразился, когда Интернационал моряков завалил жалобами советские вышестоящие партийные и профсоюзные инстанции. Как водится, ударились в другую крайность, например, запретили работу оркестров в ресторанах, в других — горячие блюда, чтобы посетители не засиживались.
Как иллюстрация погони за валютой в Торгсине показателен такой случай. Торгсин предоставлял не только товары, но и услуги, включая организацию похорон. В одном из портов погиб турецкий матрос. И местный интернациональный клуб (интерклубы существовали во всех портах для пропаганды среди иностранных моряков) взял на себя организацию похорон «товарища по классовой борьбе». Но Торгсин, который предоставил похоронные услуги, потребовал от турецкого корабля деньги буквально за все — революционную атрибутику, советскую землю, оркестр, который играл «Интернационал». В скандал вмешались органы НКВД. Один из сотрудников возмутился: как можно брать деньги за пролетарскую солидарность?
Истории о проституции в Торгсине и похоронах турецкого моряка отчасти объясняют, почему Торгсин закрыли. Не только потому, что после отступления голода и нормализации товарной ситуации в стране он стал экономически нерентабельным, не только потому, что золотовалютную проблему государство в конце концов решило, создав советскую золотодобывающую промышленность, но и по идеологическим причинам. Торгсин служил делу построения социалистического общества, но использовал для этого «капиталистические» методы. Торгсин служил не только индустриализации, но и валютному чистогану. Цели и методы в нем находились в идейном противоречии. Поэтому несмотря на прибыльность, Торгсин был нелюбимым детищем советского руководства.
— Вы сказали, что советская экономика 1930-х годов представляла собой симбиоз государственного регулирования и рыночных отношений. Были ли женщины среди частных предпринимателей?
— В условиях резкого ограничения легальной частной деятельности в советском обществе развивалась социально-экономическая мимикрия — явление, при котором частный предприниматель маскировал свое предприятие под легальные формы советского производства и торговли. Скажем, на предприятии работает столовая. Внешне она выглядит как государственная, но если присмотреться, то становится ясно, что эта столовая — частное предприятие. Директор столовой на свои деньги закупает товар, нанимает работников и платит мзду администрации предприятия, которое обеспечивает ему крышу. Документы позволяют говорить не только об индивидуальных предпринимателях, но и о группах и даже своего рода «рассеянных мануфактурах». В таких «мануфактурах» кустари без лицензий трудились по домам, например делали обувь, а организатор обеспечивал их сырьем, забирал готовую продукцию и продавал на рынках больших городов, например в Ленинграде или Москве. Арендовал квартиру как склад, давал взятки директорам рынков.
Я нашла много документов о такой деятельности, но в них нет ни одной женской фамилии. Конечно, женщины участвовали в купле-продаже и обмене на черном рынке, крестьянки торговали и на колхозном рынке, но в тех документах об организации сравнительно крупного бизнеса, которые я нашла в архивах, их нет. Возможно, женщинам, обремененным бытом и семьей, было не до этого.
Женщин не было и среди «подпольных миллионеров» 1930-х годов, о которых я пишу в книгах, подобных гражданину Корейко из «Золотого теленка» Ильфа и Петрова. В числе их были директора универмагов, начальники отделов в магазинах — люди, имевшие доступ к дефицитным товарам. В основном такие должности занимали мужчины.
— Поразительно, когда повседневная жизнь — это бремя.
— В первой половине 1930- х годов, в период карточной системы и голода, главной задачей людей было выжить. Но и позже, товарный дефицит сохранялся. Люди не столько покупали, сколько доставали и добывали товары. Вопрос «где достал?» включал многое — в какой магазин завезли товар, сколько часов отстоял в очереди, сколько переплатил спекулянтам. Приобретение вещей было сопряжено с победами и трагедиями: оказался в нужном месте в нужное время — победа, отстоял пять часов в очереди, а ботинки твоего размера кончились — трагедия.
В 1930-е годы повседневная жизнь была не только тяжелым бременем, но была сопряжена и с риском. Торгсины, например, находились под пристальным вниманием органов ОГПУ/НКВД, которые тоже должны были добывать валюту для индустриализации. Торгсин служил для них своеобразной лакмусовой бумажкой. Он помогал выявлять «держателей ценностей». Сотрудники органов следили за теми, кто ходит в Торгсин, приходили к ним домой, обыскивали и под предлогом обвинения в валютной спекуляции конфисковывали ценности. Покупка хлеба или брюк в Торгсине могла обернуться трагедией. Требовалось определенное мужество, чтобы переступить порог этого торгового предприятия.
— Вы работали с архивами, которые до этого были закрыты. Что вас больше всего поразило? Что стало самым главным открытием?
— Считается, что в 1930-е годы произошло становление плановой, централизованной, командной экономики. Но история Торгсина показывает, что, чтобы функционировать, ей был необходим рынок. Люди, которые пытались выжить в тех тяжелых условиях или улучшить свое материальное положение, были активно вовлечены в операции черного рынка, но в развитии рыночных отношений, как показывает история Торгсина, приняло участие и государство. Таким образом, советская экономика 1930-х годов, да и позже, представляет собой своеобразный симбиоз государственного централизованного управления (план) и рынка. В этом смысле она не отличается от западной, которая также включает и рынок, и элементы государственного регулирования. Различия между советской и западной экономикой — в соотношении рынка и государственного регулирования.
Другой вывод касается определения сталинизма. Изучение сталинизма началось на Западе политическими историками. Они понимали сталинизм как политический феномен — коммунистическая идеология, террор, тотальный контроль. Позже социальные историки приняли эстафету и показали сталинизм как социальный феномен: в советском обществе были группы населения, которые поддерживали сталинские реформы, репрессии были результатом определенных противоречий внутри общества, конфликта интересов социальных групп. Затем пришло новое поколение историков, которые увидели в сталинизме культурный феномен со своими языком, символикой, поведением.
Мои исследования представляют сталинизм как социально-экономический феномен, одним из центральных элементов которого является идея индустриализации. Согласно советской историографии, главным источником финансирования индустриализации были внутренние накопления: промышленное производство получало прибыль, и она шла не на потребление, а на расширение промышленного производства. С точки зрения многих западных исследователей, главным источником финансирования индустриализации стала коллективизация, которая позволила выкачивать ресурсы из деревни на нужды города, промышленности и экспорта. Однако мои исследования карточной системы 1930-х годов, Торгсина, продажи произведений искусства за рубеж показывают, что индустриализация была проведена за счет обширного набора средств и методов, в том числе государство использовало рыночные механизмы и стратегии. Мои книги опровергают упрощенные и стереотипные представления о советской экономике того времени как «плановой», «командной», «централизованной». На самом деле картина гораздо сложнее и интереснее.