Отравленные плоды 90-х: как нестабильное и опасное время травмировало целое поколение

«Сезон отравленных плодов» — роман о поколении, которое было зажато между патриархальными установками старших, общей неустроенностью и отцовским кулаком, с одной стороны, и тотальной неуверенностью в настоящем и будущем на фоне терактов и взрывов — с другой. Они родились еще в Советском Союзе, но школу заканчивали в девяностые, а жизнь начинали строить в начале нулевых. Они боятся поверить даже в возможность счастья, потому что стоит только довериться обманчивому ощущению покоя, как  мир вокруг взрывается и горит. Главной героине Жене с детства говорили, что в ней нет ничего особенного, поэтому она должна хорошо учиться, стать переводчиком, удачно выйти замуж и родить детей. Но как часто бывает, все пойдет не по плану. По словам самой Веры Богдановой, она написала роман о домашнем насилии, об искалеченных судьбах, о том, как прорастают и отравляю всю нашу жизнь установки, вложенные в голову в детстве. 

— Название романа приобрело новое звучание и особую актуальность — кажется, «сезон отравленных плодов» у нас происходит прямо сейчас. Что вы в него вкладывали, когда писали книгу?

— «Сезон отравленных плодов» я писала о 90-х и начале нулевых и имела в виду поколение детей, которое росло в это время — мое поколение, грубо говоря. Я хотела показать, в первую очередь, как 1990-е повлияли на нас: политическая ситуация, нестабильная обстановка и теракты, падение самолетов, захваты заложников, все это на фоне совершенно нестабильной экономической обстановки в стране. Родители лишались работы, кто-то спивался, кого-то сажали, и дети по факту оказывались либо на бабушках, либо предоставлены сами себе. Под «отравленными плодами» я имела в виду именно нас, наше поколение. 

Еще, говоря о яде, я имею в виду некие поколенческие паттерны, которые переходят от старшего поколения к младшему. Утверждения, которые транслируются не только женщинам, но и мужчинам: что делать, как думать, как поступать. Я понимаю, что сейчас такая обстановка, что все внимание направлено на ситуацию на Украине и на внутреннюю экономическую ситуацию в стране, которая, к сожалению, на мой взгляд, будет только ухудшаться. И это, естественно, задвинет на второй план  социальную проблематику домашнего насилия, о которой я пишу в романе. Но я бы хотела  говорить об этом, потому что, на мой взгляд, эти проблемы не просто не рассосутся, они в ухудшающейся экономической обстановке будут усугубляться. 

Сейчас случаев домашнего насилия будет становиться больше, и им по понятным причинам будет уделяться меньше внимания: люди будут просто искать работу, как-то пытаться выжить. И женщины — если мы говорим конкретно о домашнем насилии, а не о насилии в целом, — женщины будут еще больше бояться уходить из не устраивающих отношений. Потому что куда в такой нестабильной обстановке пойдет женщина с детьми, если она и раньше боялась это сделать? Сейчас она тем более будет бояться. Скоро начнется безработица, женщины станут более зависимы от мужчины в семье. Ведь когда мужчина агрессивный, мужчина пьет, когда женщина живет в обстановке постоянного насилия, важно иметь хоть какую-то финансовую опору, чтобы выйти из этого. 

До ковида у нас на местном уровне поддерживалось создание убежищ для женщин, центров помощи жертвам насилия. По понятным причинам во время ковида это было приостановлено, потому что было не до этого. Так же как и закон о домашнем насилии перестал обсуждаться. Но сейчас, соответственно, все эти инициативы будут приостановлены еще больше, потому что денег нигде ни у кого нет и долго не будет.

— Как тема домашнего насилия возникает в романе про поколение 1990-х и нулевых? Как это связано в книге?

— В моем романе три главных героя. Первая героиня — это Женя, которую унижал отец. Это было психологическое унижение, которое впоследствии — я показываю героиню в 30 лет — вместе с трагедией в личной жизни и привело к тому, что она  превратилась в жертву. С годами у нее появляется не только эмоциональная зависимость от токсичных отношений, но и физическая — от алкоголя. Почему я говорю про отраву и яд? Потому что именно ситуация в детстве повлияла на то, какой она стала в свои 30 лет. 

Вторая героиня — Даша, полная противоположность Жени. Она довольно активная девушка, но Даша была свидетельницей именно физического домашнего насилия. Ее отец был кухонным боксером, который избивал мать, но при этом очень Дашу любил. И поэтому у Даши очень плотно увязаны любовь и агрессия. Мужчина для нее — агрессивный, сильный, неуравновешенный человек. В итоге она выходит замуж как раз за такого человека, и он угрожает не только ее жизни, но и жизни ее маленького сына. И когда Даша после первого случая домашнего насилия обращается в полицию, она получает ответ, который у нас вся страна слышала в случае с Яной Савчук: «А что мы сделаем? Когда будет труп, тогда приедем, опишем». Примерно такой ответ Даша получает и от родственников, потому что для ее матери домашнее насилие — норма. И когда насилие — это норма и «а что такого?», это заводит нас всех в тупик.

И третий герой — Илья, старший брат Даши. Я хотела говорить в книге не только о женщинах, хотела показать общую картину и мужскую точку зрения. Рассказать о том, каково это, с точки зрения мужчины, вкладываться в семью 10 лет, выстраивать ее, чтобы потом оказаться перед очень страшным выбором. С одной стороны, Илья понимает, что он уже не любит свою жену, у него пропали к ней чувства. Но у них общий ребенок, ипотека, дача, машина, работа, вроде бы все хорошо. Но любви нет. И, с другой стороны, он понимает, что, когда мужчина подает на развод, в 99% случаев ребенок остается с женой, половина имущества остается у жены, а мужчина остается на развалинах того, что он выстраивал 10 лет. А ему с детства твердили, что он должен быть сильным. Он не должен плакать, должен быть настоящим мужиком. Илья сам про себя понимает, что он вовсе не такой сильный, ему тяжело. Но не знает, как об этом сказать и кому, потому что как только он об этом заговаривает, его осаживают: «Ты мужик, ты должен терпеть».  

— После 24 февраля мир меняется настолько стремительно, что  сложно сосредоточиться на художественной литературе. К сожалению, всем людям старше 35 лет ощущение беспомощности, ежедневно меняющегося мира, ожидание взрывов в любой момент, хорошо знакомо. И странным образом ваш роман сейчас скорее утешает, потому что все описанное в нем было — и прошло. Как вы думаете, сегодняшние 20-летние, которые росли в другом совершенно мире, как воспримут ваш роман и зачем он им?

— Во-первых, сейчас они (те, кто остаются в стране), к сожалению, будут находиться примерно в той же ситуации, в которой мы находились в 90-е. Я это вижу, к сожалению, это будет. В том числе из-за санкций, из-за падения рубля. Мы это уже видим. Во-вторых, может, в больших городах молодые люди и выросли более счастливыми (я много раз говорила, что завидую этому поколению, потому что у них было больше возможностей и они росли в очень спокойное время), но когда выезжаешь в регионы, там мой роман и не заканчивался никогда. Даже сейчас очень много семей, где родители пьют. Я видела семьи, которые живут в деревнях, перебиваются своим хозяйством и считают каждую копейку. У них есть дети,  мама с папой спокойно уходят на три дня, а детей оставляют. Мне приходилось таких детей забирать к себе и кормить, потому что их родители считали нормой куда-то уехать к друзьям и там пить три дня. Когда 10-летнего мальчика и 7-летнюю девочку на три дня оставляют на хозяйстве — «еду сами разогреют» — это тоже сегодняшний день. 

Меня часто обвиняют в «повесточке» — якобы я пишу все время на какие-то вечно актуальные темы. Хочу раз и навсегда это проговорить. Я всегда писала, пишу и буду писать про насилие. Это легко проверить, потому что даже мои фантастические романы про это. И я, во-первых, не вижу ничего плохого в том, чтобы писать на темы, которые волнуют общество. Почему вдруг моветон — писать про то, что реально происходит? Во-вторых, эта «повесточка» — это, к сожалению, была моя жизнь. Вся моя жизнь. Можете называть ее «повесточкой». 

С самого детства я находилась в ситуации насилия. Я видела его с самого раннего возраста и попадала под горячую руку, если это можно так назвать. На самом деле, я до сих пор не понимаю, чем можно оправдать мужчину, который поднимает руку на трехлетнего ребенка и, например, чуть не оставляет его без носа? Как можно оправдать мужчину, который напивается, бьет свою 70-летнюю мать и ломает ей позвоночник? Чем это можно оправдать? Не знаю. 

Почему я не должна писать в своих книгах про таких мужчин, которые, например, после многочисленных угроз отвозят женщин в лес и отрубают им руки, руководствуясь якобы ревностью, хотя на самом деле это просто садизм. Это никакая не ревность, не любовь, это просто садизм, желание причинить кому-то боль, вот и все. Почему я не должна об этом писать? Я не знаю. Это продолжается в нашей стране до сих пор, я уверена. И дети в регионах до сих пор это видят. Это важно. И необходимо об этом говорить, несмотря на то, что сейчас происходит в стране и в мире. Потому что, повторюсь, социальные проблемы сейчас будут усугубляться. 

— Насколько сильна в таком случае корреляция между экономической составляющей и насилием? 

— Очень сильна. Грядет экономическая нестабильность, что изменится? Возвращаемся ко времени действия моего романа.  Что мы можем вспомнить о 90-х? Очень много пьющих людей. Многие теряли работу, теряли уверенность в будущем, не выдерживали — уходили в запой. Дети были просто заброшены, оказывались на улице, попадали на психопатов, маньяков. Как только падает экономика, усугубляется проблема алкоголизма, следом усугубляется проблема насилия. А когда при этом все внимание государства направлено на другое, мало кто будет заниматься проблемой бытового насилия. Мы проходили это в 1990-е — мало кто верил, что полиция может как-то отреагировать на заявление в такой ситуации. 

— Что может сделать, на ваш взгляд, в этой ситуации литература? Почему важно об этом писать? Почему важно, чтобы «повесточка» была зафиксирована не только в новостях? 

— Это разная аудитория. Художественной прозой ты заставляешь сопереживать героям, это не сухие факты. Сухие, безэмоциональные факты тоже, конечно, страшны. На мой взгляд, одни из самых страшных книг о войне написаны как раз сухо, что подчеркивает весь ужас. Но к газетам у нас все-таки относятся иначе, их читает другая аудитория. Художественная литература помещает читателя внутрь ситуации: ты находишься в ней, проживаешь, проникаешься, ты понимаешь ее изнутри. И когда заканчиваешь читать, героини для тебя уже не просто «неизвестные 36 женщин, которые были избиты в прошлом месяце», — ты понимаешь, что чувствовала каждая из них. Как эта «каждая» пыталась сбежать, найти помощь у матери, у полиции. Вот это важно. 

Так было с романом «Павел Чжан и прочие речные твари» (вошедший в шорт-лист премии «Национальный бестселлер» роман Богдановой, где действие происходит в 2049 году в России будущего, ставшей после войны и санкций сырьевым придатком Китая. — Forbes Woman), где главный герой в детстве подвергался насилию в интернате. Казалось бы, как прогремела в начале 2018 года ситуация с насилием в Лазурненском интернате для сирот.  Это было громкое дело. Когда  я писала роман, поднимала очень много информации — СМИ активно об этом писали. Но на каждой презентации, когда я спрашивала читателей: «Вы в курсе  ситуации вокруг Лазурненской школы-интерната?» — все отрицательно качали головами. Никто об этом не знает. Но книгу они мою читали. Я считаю, что мы работать должны сообща, и журналисты, и писатели. Просто мы ощупываем слона с разных сторон, журналисты — хобот, писатели — хвостик. И когда-нибудь совместными усилиями мы этого слона ощупаем полностью. 

— Кого вы жалеете больше — Женю или Дашу?

— Мне ближе, конечно, Даша. Я знаю, почему.  Потому что она активная, и ее бьют физически. Но хочу подчеркнуть, что психологическое насилие, эмоциональную зависимость, в которой находится Женя, нельзя преуменьшать. Потому что депрессия — это вообще-то смертельная болезнь. Доведение до депрессии — это такое трусливое убийство чужими руками. И когда она начинает из-за этого спиваться, когда ухудшается уровень ее жизни, она медленно-медленно угасает. Если при физическом насилии все происходит быстро, то при насилии эмоционально-психическом разрушение личности происходит медленно, это смерть растягивается на годы. 

Поэтому мне было важно показать механизм насилия с обеих сторон. Мой герой Илья — мальчик, который рос не в силах помочь своей матери и защитить ее от домашнего тирана. Он видел, как его мать избивают, но в силу своего возраста ничего не мог поделать. Он все время боится, что станет таким же насильником, что взыграет кровь — и ему тоже когда-нибудь вдруг придет в голову поднять руку на женщину. Он этого панически боится и считает себя из-за этого слабаком, такой замкнутый круг. 

— Вторая важная линия в романе — это череда терактов как особый фон ежедневной жизни. Ключевые события в жизни героев накладываются на хронику терактов. Почему это важно?

— Почему я вставила вообще эту канву терактов? Наше поколение российских миллениалов выросло на этом фоне. Когда мы росли, у нас фоном были тревожные новости и постоянные взрывы, особенно для тех, кто жил в больших городах. Это была очень странная ситуация. С одной стороны, как и у героев романа, были дача, яблоки, бабушки-дедушки —  детство. И, с другой стороны, на фоне этого быта происходят какие-то совершенно жуткие вещи. Вдруг взрывается панельный дом. Вдруг взрывается вагон в метро. Когда я писала книгу, я составила таблицу событий по новостям, чтобы не запутаться в датах и отслеживать, что происходило в те годы, о которых я пишу. И я поняла, что у нас каждую неделю происходило какое-то невероятное количество жути. Сразу после взрыва на Рижской, например, был Беслан — на следующий день. Рижскую я сама видела. Я выросла на Алексеевской, и в этот момент, сразу после взрыва, я проезжала как раз в сторону области по проспекту Мира и видела эти жуткие последствия. Я помню это ощущение, как будто это все подбирается к тебе, подбирается к твоему дому, и ты не знаешь, где ударит в следующий момент. А с другой стороны, люди продолжают себя вести как обычно, жизнь течет. И это какое-то шизофреническое совершенно состояние, невероятное. 

Оно, несомненно, на нас наложило отпечаток, я уверена. Именно на наше поколение. Я до сих пор, например, выхожу из вагона метро, если вижу там женщину с большой сумкой. Я не могу в нем ехать. Мы дергаемся, мы не чувствуем себя в безопасности. Мы все время пытаемся что-то предусмотреть и очень держимся за стабильность, за какой-то комфорт, за то, чтобы «чего не вышло». Просто хотелось сказать: «Дайте нам уже жить спокойно, не трогайте нас, мы хотим просто жить. Просто делать свой маленький бизнес, ездить на море пару раз в год и растить своих детей не на фоне взрывов».

— В чем, на ваш взгляд, ошибка старшего поколения, описанного в вашем романе?

— В слепоте, которая и ведет к отравлению. Если мы опять оттолкнемся от названия «Сезон отравленных плодов»: чтобы плод был отравлен, кто-то должен отравить корни, ствол и соки, которые питают эти плоды. 

Может показаться, что я их обвиняю, но это не так. Я считаю, что старшее поколение делало все, чтобы выжить и обеспечить детям нормальную жизнь. Так же как и мы сейчас делаем для наших детей все, что в наших силах. Это была максимальная норма, на которую родители были способны. Та любовь, которую они нам давали, — это была максимальная любовь, на которую каждый в семье был способен. Я никого не обвиняю, но я понимаю отчетливо, что вокруг было очень много потрясений. В ситуации, когда приходилось выживать, все остальные вещи казались (и до сих пор кажутся) многим взрослым незначительными. Когда стреляют и убивают на улицах, тот факт, что муж съездил по лицу жене, волей-неволей обесценивается, хотя не должен. 

Старшие женщины учат молчать и терпеть, и сами молчат и терпят

Так было и с любовью. Меня, например, вырастили замечательные бабушки. Мне пришлось переехать к бабушке, когда оставаться с родителями стало попросту небезопасно. И где-то с 1993 года (я помню как раз колонну, которая шла на телецентр прямо мимо моего дома) меня растила бабушка на свою пенсию. И она делала все, что могла. Она была замечательным человеком, потрясающим. Но это было поколение, которое выживало. Сил на любовь у них уже не хватало. Бабушка была в этом плане немного холодновата. Она никогда не говорила «я тебя люблю», мало обнимала, но это ничего не значило — она меня очень любила. Это другое поколение, еще более травмированное, чем мы. Бабушка помнила Великую Отечественную. 

Обе мои бабушки, как многие их ровесницы, — героические женщины, которые вытягивали на своих плечах столько, сколько я бы не вытянула совершенно точно. Но вот эта холодность и постоянное сравнение происходящего с гораздо более худшими событиями в нашей российской истории приводят к обесцениванию личных переживаний и каких-то психологических вещей в отношениях с детьми. 

Старшие женщины учат молчать и терпеть, и сами молчат и терпят. И я хорошо знаю, как это устроено изнутри. У моих бабушек всю жизнь была политика: «какой-никакой, но мужчина». Нельзя на него доносить в полицию. Ну и что, что он избил мать, сломал ей нос? Мы не выносим сор из избы. Причем это были образованнейшие женщины, которые работали всю жизнь медиками. И одновременно в быту была глухая патриархальность, спаянная с безволием. Единственный выход из этой ситуации у них всегда был один — бежать. Приезжает пьяный агрессивный мужик, начинает размахивать кулаками — и ты убегаешь. И терпишь.

В девяностые мнение ребенка ни во что не ставилось или обесценивалось, как в случае с моей героиней Женей. Ее жалоба матери на откровенные домогательства со стороны мальчиков превращается в «ну это же внимание, ты им просто нравишься, это флирт». Но нет, это не флирт, это домогательство. Когда незнакомый мужчина трогает твою грудь — это домогательство. И ни в каком возрасте это недопустимо. Но матерью Жени и многими матерями того поколения такое поведение парней подается как что-то положительное. Или, например, навязывание дочерям вечного стереотипа, что женщина должна держаться за мужчину. Почему я так детально проговариваю эту тему, что женщина «должна»? Потому что больше всего мне не нравятся в том поколении — и я это хотела подчеркнуть в романе — две вещи: молчание и терпение.

В картине мира старшего поколения тезис «это же семья» оправдывает все: любое зверство и любую гадость, которую человек будет делать. И я хочу, чтобы было понятно:  по этой причине он и продолжает делать гадости и зверства — потому что ему все сходит с рук, потому что все молчат, а вся семья, как в треугольнике Карпмана (преследователь — спасатель — жертва), пытается его спасти всеми способами. То есть один человек может изгадить жизнь всей семье и в то же самое время быть прекрасной темой для разговоров всей семьи. Когда все собираются вместе, у них главная тема разговора — что же там опять натворил такой-то. Им еще и выгодно это поддерживать, потому что на его фоне  они сами выглядят как прекрасные, замечательные, трезвомыслящие, непьющие люди. А вот он такой бедолажка, давайте будем его кодировать, зашивать, спасать в очередной раз. Молчание и терпение — это главные, на мой взгляд,  отрицательные черты старшего поколения. Я хочу, чтобы мы жили по-другому.