Ирина Прохорова — Forbes: «Советский феминизм обернулся для женщин двойным гнетом»

В ноябре в 15-й раз прошла ежегодная Красноярская ярмарка книжной культуры (КРЯКК), которая проводится Благотворительным Фондом Михаила Прохорова. Каждый год проект предлагает актуальную тему для совместного обсуждения. Тема этого года — «Мужское и Женское. Трансформация социальных ролей в современном обществе». Об этом книжный обозреватель Forbes Woman Наталья Ломыкина поговорила с Ириной Прохоровой — соучредительницей фонда, главным редактором издательства «Новое литературное обозрение», идейной вдохновительницей КРЯКК. 

— Вы сказали на открытии ярмарки, что намеренно не стали выносить в название слово «феминизм», потому что тема «мужского и женского» гораздо шире и актуальна не только для 2021 года. На ваш взгляд, как за 15 лет существования КРЯКК трансформировались гендерные роли и что сейчас понимается под «мужским и женским»? 

— Мы наблюдаем стремительную трансформацию социальных ролей во всех сферах жизни, как личной, так и общественной. Темы гендерных отношений долгое время вообще не звучали в нашем публичном пространстве. В 1990-х годах был краткий взлет серьезных академических исследований, потом затухание интереса к теме, а сейчас мы видим новое поколение исследователей и активистов. Эта повестка стала опять чрезвычайно актуальной. Но гендерные проблемы ведь вовсе не инновация постсоветского периода — вопросы трансформации социальных ролей всегда существовали в Советском Союзе, просто не было традиции их публичного обсуждения. Считалось, что проблема решена: советская власть даровала женщине равноправие, поэтому здесь и обсуждать нечего. Внутренние конфликты в семье и в рабочих отношениях, кажется, стали привлекать широкое внимание только сейчас. 

То, что мы выбрали эту тему для КРЯККа, мне кажется вполне логичным, мы вообще стараемся брать наиболее важные и обсуждаемые темы в современном обществе. В прошлом году мы затронули весьма сложную и спорную тему новой этики. Наша задача не политизированный активизм, который, честно говоря, очень часто лишь забалтывает проблему. Наша задача — проследить трансформацию социальных ролей в исторической перспективе с привлечением разных экспертов: и политологов, и историков, и филологов, и культурологов, потому что в разных сферах гуманитарной мысли эта проблематика рассматривается под своим углом. 

Почему мы сейчас пришли к консервативному повороту? В обществе росло отторжение навязанного советской властью феминизма «сверху», который обернулся для женщин скорее двойным гнетом, нежели освобождением

Я вижу, что молодое поколение, которое начинает всерьез интересоваться проблемами эмансипации и гендерными отношениями, прежде всего ориентируется — и это естественно — на западную мысль, которая разработала большой интеллектуальный и академический аппарат, в том числе терминологию и подходы, чего у нас пока не хватает. Но на Западе мало учитывается российская гендерная специфика. В России эмансипаторные процессы эволюционировали довольно оригинальным образом.

— Каковы особенности этих процессов в России?

— У нас положительные стороны эмансипации прежде всего ассоциируются с советским временем, однако в нем было куда больше теневых сторон, чем принято думать. Почему мы  сейчас пришли к консервативному повороту? Надо понимать, что  в социальном организме ничего не возникает ниоткуда: в обществе росло отторжение навязанного советской властью феминизма «сверху», который обернулся для женщин скорее двойным гнетом, нежели освобождением. А оказывается, прогресс в перераспределении социальных ролей можно найти в исторические периоды, которые нам кажутся традиционалистскими.

Ведущий специалист по гендерным исследованиям Наталья Пушкарева, которая много лет занимается историей русской сексуальной культуры, очень интересно показывает, что в разных социальных слоях уровень сексуальной свободы  был разный. И мы не можем говорить об обществе в целом, чем мы часто грешим.  В крестьянской среде степень осведомленности женщины о сексуальной стороне жизни была куда больше, чем в дворянской, где это знание было табуировано воспитанием и культурой. Для молодых дворянок вступление в брак  оборачивалось огромным стрессом и часто имело трагические последствия. Женщины были совершенно психологически не готовы к физической стороне брака. Об этом с горечью в начале XIX века писала, если не ошибаюсь, мадам де Сталь, законодательница литературных вкусов во Франции: «Нас воспитывают в монастыре, а потом бросают на ложе насильников». 

Официально в Советском Союзе секса как бы не было, а неофициально он вполне процветал

И в этом смысле у России довольно интересная история, которая во многих отношениях отличается от западноевропейского опыта. Мы знаем о сексуальной революции после 1917 года, когда практиковались гражданские браки, процветало сожительство и  [была] невероятная свобода нравов. Военное время с неизбежностью породило большое количество беспорядочных сексуальных связей, и, несмотря на попытки введения «викторианской» морали в позднее сталинское время, сексуальная свобода в советском обществе была весьма велика по сравнению с западноевропейскими странами. Да,  в Европе и США тоже произошла сексуальная революция в 1960-х на волне студенческих волнений, что породило много откровенных художественных и интеллектуальных текстов. Однако в реальности в западноевропейских семейных отношениях сохранялось намного больше консерватизма, чем в советской семье. Советское общество, задавленное цензурными ограничениями и изоляцией, сильно идеализировало Запад в отношении сексуальных свобод, опираясь исключительно на откровенную литературу и фильмы. Высшим шиком для редких советских туристов и командировочных (в основном партийных функционеров) было тайно сбегать в кинотеатр на порнофильм. А потом как-то выяснилось… 

— Что невероятная свобода была у нас?

— Да, которая никогда не декларировалась и не обсуждалась, но существовала на практике. Официально в Советском Союзе секса как бы не было, а неофициально он вполне процветал.

Но куда более важные различия в отечественной и западной жизни существовали в области имущественных прав. Например, американская славистка Мишель Маррезе в своей книге «Бабье царство. Дворянки и владение имуществом в России (1700–1861)» и российская исследовательница Галина Ульянова («Купчихи, дворянки, магнатки. Женщины-предпринимательницы в России XIX века») описали парадокс российской дореволюционной жизни. С одной стороны, согласно Соборному уложению 1649 года и Уставу благочиния, принятому Екатериной II в 1782 году, жена должна подчиняться воле своего супруга. С другой — согласно российским законам, женщина пользовалась такими же имущественными правами, как и мужчина. В дореволюционном законодательстве не существовало изобретенного в советское время понятия о совместно нажитом имуществе, которое поровну делится между супругами при разводе. После вступления в брак муж не получал юридических прав на имущество жены (поместье, дом, землю, мебель, одежду, драгоценности и пр.), как это было в других странах. Жена не отвечала за долги мужа, имела право продавать принадлежащие ей имения и покупать новые без его разрешения. Если супруги принимали решение о раздельном проживании (разводы практиковались тогда очень редко, хотя были возможны), то жена забирала свое приданое.

Истории отечественного женского предпринимательского успеха вовсе не были исключениями, это была вполне нормальная практика, которая, увы, почти не нашла отражения в литературе

Более того, русская женщина имела равные  с мужчиной права на ведение бизнеса. Жалованная грамота городам 1785 года не делала различий между мужчинами и женщинами, занимающимися коммерцией. Она также не делала различий между сословиями, то есть по закону любая женщина (незамужняя, замужняя, вдова) от дворянки до крестьянки имела право начать или продолжать семейный бизнес. Раз уж стало модно говорить о наших традиционных ценностях, то вот они, пожалуйста. Нынешние женщины-предпринимательницы, которые смотрят на вдову Клико как на ролевую модель, могли бы гораздо больше примеров для подражания найти в отечественной истории. Галина Ульянова приводит в своей книге биографии некоторых российских магнаток, и истории их жизни производят неизгладимое впечатление.

— Действительно в России примеров было больше?

— Гораздо больше, и более того, истории отечественного женского предпринимательского успеха вовсе не были исключениями, это была вполне нормальная практика, которая, увы, почти не нашла отражения в литературе (это целый отдельный разговор, почему русская художественная литература игнорировала эту уникальную ситуацию). Но женщины управляли имениями, суконными, кожевенными и сталелитейными фабриками, лесопилками, кузнечным делом, владели золотыми приисками.

Разница культурных привычек и  установок — самая интересная тема для обсуждений. Например,  русские путешественники XIX века отмечали огромную роль женщин во французской публичной жизни.  Женщины не только были хозяйками литературных салонов, писательницами и журналистками, но и работали во многих сферах, которые в императорской России традиционно считались мужским занятием: фонарщицами, гардеробщицами и билетершами в театрах, продавщицами в лавках и на рынках, почтальоншами, привратницами.  Но при этом, в отличие от российских женщин, они были почти бесправны в финансовых и имущественных отношениях. 

— Посоветуйте книги на эту тему, которые выходят у вас в «Новом литературном обозрении». Что еще стоит почитать, кроме исследования Галины Ульяновой?

— У нас в прошлом году стартовала серия «Гендерные исследования». Я уже упоминала Наталью Пушкареву, которая в соавторстве с Анной Беловой и Натальей Мицюк написала книгу «Сметая запреты. Очерки сексуальной культуры в России с XI по XX век». Чтобы восстановить повседневные практики различных социальных групп далекого прошлого, приходится обращаться к различным косвенным источникам: церковным сборникам наказаний (епитимий), медицинским формулярам родильных домов, материалам судебных дел, дневникам. Особенно интересны в этом отношении запретительные законы, по которым можно реконструировать общественные настроения и бытовое поведение. Когда на протяжении длительного периода издаются многочисленные указы, запрещающие один и тот же вид прегрешения, историки делают вывод, что на практике эти указы не исполнялись и люди упорствовали в своем неподобающем, с точки зрения властей, поведении. Это лучше всего видно на примерах запретительных ордонансов, связанных с модой. Европейское Новое время начинается не столько с гуманистических трактатов о природе человека, сколько со стремлением людей подчеркнуть свой социальный статус при помощи одежды. Средневековая мораль диктовала скромность в одежде для всех сословий, и первым признаком надвигающихся радикальных перемен стала борьба людей за возможность носить яркие пышные одеяния. То же и с сексуальной культурой. Бесконечные указы и регламентации поведения полов говорят ровно о том, что желаемое было далеко от действительного. 

Противоборство взаимоисключающих трендов — «мужчина-отец» и «мужчина-пацан» — мы можем в полной мере наблюдать сейчас. Печально, что идеал «пацана» и «пахана» культивирует государство

Возвращаясь к серии «Гендерные исследования», упомяну еще одну книгу, которую мы представляли на КРЯККе, — «Судьба Нового человека. Репрезентация и реконструкция маскулинности в советской визуальной культуре, 1945–1965» американской ученой Клэр И. Макколлум. В книге она исследует трансформацию представлений о мужественности, о «настоящем мужчине» в послевоенной России. Советская власть, пытаясь воспитать коллективистского человека будущего, боролась с традиционной семьей. Для достижения своей цели государство фактически вывело мужчину за рамки семьи, заключив своеобразный пакт с женщиной. Довоенная пропаганда прославляла новую женщину-мать, женщину, освобожденную партией от семейного рабства правом на труд и образование. Мужчина терял роль главы семьи, ему была уготована доля передовика производства, покорителя природы и далеких земель. Единым и неделимым отцом всей нации был провозглашен Сталин.

Макколлум исследует трансформацию идеалов маскулинности во время войны и в послевоенные годы сквозь призму официальной визуальной культуры, которая при всей своей цензурированности не могла не отражать сдвиги в системе ценностей общества. Мужчины борются с фашистами во имя своей семьи. Они уже не стахановцы и покорители далекого Севера — они воины и отцы, защитники женщин и детей. Макколлум  убедительно показывает, как к 1960-м годам наравне с традиционными мужскими идеалами романтиков, целинников, альпинистов формируется новая модель маскулинности — заботливого мужа и отца. Популярные иллюстрированные журналы пестрят фотографиями и репродукциями картин советских художников, изображающих молодоженов, бредущих в свадебных нарядах по досочкам среди новостроек, отцов, стоящих около роддомов в томительном ожидании. Это очень важный показатель гуманизации общества: мужчина пытается освободиться от навязанной ему брутально-милитаристской роли и вернуть себе себе статус главы семьи уже в ином социальном контексте.

Но в это же время проявляется и противоположная тенденция — проникновение криминальной культуры в общество. Помимо ожесточения, вызванного чудовищной травмой войны, из лагерей стали возвращаться миллионы мужчин, репрессированных сталинским режимом, которые оказались носителями и ретрансляторами тюремной этики. И это сосуществование и противоборство двух взаимоисключающих трендов — «мужчина-отец» vs «мужчина-пацан» — мы можем в полной мере наблюдать сейчас. Печально, что идеал «пацана» и «пахана» культивирует государство, что выражается в том числе и в принятии закона о декриминализации домашнего насилия. 

В самом же обществе идет серьезное переосмысление идеи эмансипации, пересмотр социальных ролей как женщины, так и мужчины. Каким образом современный мужчина выстраивает свою идентичность, если ему не близка патриархальная идея милитаристского мачо? Кто он сегодня, какова его роль? Мы находимся на перепутье, очень сложном и для мужчин и для женщин. 

— Феминитивы — это показатель того, как эти социальные перемены находят отражение в языке?

— Феминитивы возникают сами по себе, если язык видит в этом необходимость. Как только женщины легитимируются в какой-то профессии, тут же образуется соответствующий феминитив. Мы хорошо знаем из истории, что европейские женщины до XVI века (а в Англии до второй половины XVII века) не имели права играть в театре, женские роли исполняли мужчины. В России женщинам было разрешено «лицедействовать» лишь в середине XVIII века. И как только женщины окончательно завоевали сцену, появился феминитив  «актриса». С массовым приходом женщин в литературу возникли слова «писательница», «поэтесса». При этом если язык не образует феминитив, это вовсе не означает, что «женщины-прозаика» не существует. Ведь в русском языке есть понятия общего рода: «умница», «молодец», «соня» и тому подобные.

С другой стороны, каждый имеет право на эксперимент. На мой старорежимный слух, полонизмы вроде «авторка» или «поэтка» звучат неблагозвучно, в логике русского языка эти слова имеют уничижительно-уменьшительный оттенок. Но это мое мнение, может быть, я не права и часть неологизмов в языке приживутся, и мы будем воспринимать их как должное. 

А вот что касается распределения семейных обязанностей мужчин и женщин — это действительно серьезная тема. Все эти разговоры, кто будет мыть посуду или выносить мусор, только на первый взгляд кажутся мелочью, а на самом деле это и есть трансформация гендерных ролей, наступление эпохи партнерских отношений в семье,  где и мужчина, и женщина работают на равных условиях, чтобы содержать и воспитывать детей. В современном мире невозможно убаюкивать себя сказками о возвращении к патриархальной идиллии, где мужчины — добытчики, а женщины — домохозяйки.  

И здесь встает серьезный вопрос: где фундамент самоуважения современного мужчины? Если он не избирает себе традиционно героическую профессию военного, пожарного, геолога, а довольствуется мирными занятиями в комфортной городской среде, то как он выстраивает свою идентичность в конкуренции с женщинами на социальной арене? Да, для женщин существует стеклянный потолок, но он неуклонно поднимается, женщина осваивает все новые профессии, еще недавно считавшиеся мужскими. Так каков же идеал современного мужчины? Кто он, заботливый муж и отец?  Глава семьи? А на чем строится его главенство и доминирование? Высококлассный специалист? Так ведь и женщины могут быть специалистами высокого уровня. 

Предназначенность для подвига — привилегия мужчины, с которой он не хочет расставаться ровно потому, что ему больше не за что ухватиться

Когда мы рассуждаем об эмансипации, нам просто необходимо говорить о кризисе маскулинности в современном мире и о путях его преодоления. Возникшая неопределенность в структуре гендерных отношений провоцирует взаимную агрессию внутри семьи и в обществе в целом. Последствия советского социального эксперимента по отторжению мужчины от семьи привели к тому, что он перестал чувствовать ответственность за семью — это вроде бы дело женщины. Предназначенность для подвига — привилегия мужчины, с которой он не хочет расставаться ровно потому, что ему больше не за что ухватиться. А у женщин получается двойной гнет. Она работает и очень часто бывает полноценным добытчиком, и при этом на ней хозяйство, на ней дети, и тогда вопрос: «А зачем нужен мужчина?»

— Многие женщины сейчас говорят, что мы сами стали теми мужчинами, за которых когда-то хотели замуж. В браке уже нет большой необходимости. 

— Совершенно верно. И подобные настроения подпитывают сегодняшний консервативный поворот. Конечно, можно посмеяться над сыплющимися на нашу голову скрепами, но за всем этим дремучим официальным дискурсом скрывается растерянность.

Важно осознать, что эмансипация в ХХ  веке была во многом вынужденной, она результат двух страшных мировых войн, а в России еще вдобавок голода и террора. Эмансипаторные процессы бурно шли в конце ХIХ века, но если бы не случились чудовищные социальные катаклизмы, то нас бы ждал долгий, достаточно мирный эволюционный путь перестройки гендерных отношений. Резкий слом привычного уклада жизни и массовое истребление мужчин вынудило женщин занять их места даже на тяжелых физических работах, что  породило нынешнюю противоречивую ситуацию. 

Сейчас проблема гендерных ролей переходит на новый уровень, и связано это прежде всего с изменениями самого рынка труда, порожденными новыми технологиями и профессиями. Долгое время женщинам важно было доказать, что они способны работать наравне с мужчинами, и им это удалось ценой больших жертв и перенапряжения. Вот уж действительно «я и лошадь, я и бык». Но в современном мире вопрос равноправия перестает быть синонимом уравниловки. Женщина способна сочетать работу с материнством, но почему бы не изменить традиционный рабочий график, который формировался  в далекую индустриальную эпоху,  когда мужчины сидели в конторах весь день, а вечером приходили домой ужинать? Ковидные ограничения показали, что для целого ряда профессий такая регламентация рабочего дня совершенно необязательна. 

— Об этом говорит  Кристен Годси, автор книги «Почему у женщин при социализме секс лучше. Аргументы в пользу экономической независимости». Там дело совсем не в сексе, а как раз в том, что плюсы, не осознаваемые во многом теми, кто рос в советской и постсоветской парадигме, — декретный отпуск, детские сады и так далее — это ровно те социальные вещи, за которые и до сих пор борются западные феминистки. 

— Это правда, в советское время была создана довольно эффективная инфраструктура поддержки работающих матерей: ясли, детские сады, даже дом малютки, куда можно было отдавать грудничков. 

Но трехлетние декретные отпуска с сохранением места работы и должности появились уже в брежневскую эпоху. Сокращение рабочего дня, пятидневная неделя — все эти социальные преференции возникали в 1960-е годы. А в сталинское время декрет давали на два месяца, а дальше выходи на работу. Недаром же главным социальным институтом воспитания детей стали бабушки. Женщины, выйдя на пенсию, помогали детям растить детей, давая молодым людям возможность полноценно работать, не беспокоясь о здоровье ребенка.

К сожалению, наше государство решительно отказывается от социальной ответственности, что выражается в уменьшении количества детских садов, увеличении пенсионного возраста. Это ставит молодые семьи в тяжелое положение. К тому же и бабушки стали бунтовать: они больше не хотят сидеть с внуками, не хотят мириться с тем, что женщина всю жизнь только и делает, что работает и воспитывает детей, она лишена развлечений, отдыха. Мы живем  в сложный переходный период, когда старый уклад жизни подвергается эрозии, а новый еще не сформировался.

— Как эта трансформация произошла в вашей жизни? Чувствовали ли вы стеклянный потолок и как его обходили? 

— Моя жизнь — долгий мучительный процесс внутренней эмансипации. Я училась в школе, поступила в университет, мечтала о научной карьере. На этом этапе я не испытывала давления среды, ведь это был вполне легитимный способ существования. Женщине в Советском Союзе давно было дозволено делать научную карьеру, в отличие, скажем, от американской ситуации, где женщины в 1960-х годах бились за академическое равноправие.

И тем не менее стеклянный потолок всегда существовал. Даже если тебе очень хотелось учиться, все равно была негласная установка, что все-таки главная карьера для женщины — выйти удачно замуж. Конечно, хорошо, если она не бездельница, но если она сделает блестящую научную карьеру, но не выйдет замуж, то просто компенсируют свою неудачную личную жизнь карьерными успехами. Эти стойкие предрассудки меня очень травмировали. Я закончила университет, работала, вышла замуж, родила дочь, потом писала по ночам диссертацию на стиральной машине, сидя в туалете.  

В этом смысле фильм «Москва слезам не верит» в известной мере верно изображает «тяжелую женскую долю». Ты засыпаешь от усталости на ходу, а тебе нужно готовиться к вступительным экзаменам. Я все-таки умудрилась успешно защитить диссертацию и пришла в журнал «Литературное обозрение», который на тот момент был, пожалуй, одним из лучших мест работы для гуманитария. Но выйдя на рынок труда, ты сразу упираешься головой в очередной низкий стеклянный потолок — разницу в женской и мужской зарплате. В советское время каждая ставка имела развилку — низовой и более  высокооплачиваемый уровень. Как правило, женщины всегда получали зарплату по низшему разряду. И вопрос о пересмотре оплаты труда приводил начальство в состояние крайнего недовольства.

Я числилась младшим научном сотрудником в самом маргинальном отделе — архивном, где подготавливала небольшие материалы: литературные воспоминания, переписку. А потом грянула перестройка и с ней цунами публикаций прежде запрещенных архивов. В одночасье мой отдел стал центральным. И когда я пошла к начальству просить о повышении зарплаты в связи с многократно увеличившейся нагрузкой, мне было сказано, что для женщины я получаю достаточно. А я к тому моменту была уже разведена и была единственным кормильцем своей дочери. И тут я встала в позу и заявила, что женщине как раз нужно больше денег, она же должна за собою следить и хорошо выглядеть. Начальство растерялось, оно такой аргументации не ожидало. То есть мне пришлось разыграть роль из патриархальной пьесы про гендерные стереотипы. 

— Сталкивались ли вы с подобными стереотипами позже, когда запускали свое издательство? И как вообще это было?

— В 1992 году я открыла первый на постсоветском пространстве независимый академический гуманитарный журнал «Новое литературное обозрение». Позже это название перешло и на весь издательский комплекс. В ранние постсоветские годы любые новые инициативы привлекали общественное внимание, поэтому журнал сразу получил большой резонанс в гуманитарной среде. Первоначальная команда состояла из четырех человек, включая меня. Мы горели на работе, ликовали, что удалось создать уникальную площадку, где могут публиковаться лучшие современные гуманитарии. Мою радость омрачало лишь странное агрессивное поведение некоторых коллег, я никак не могла понять, в чем дело.  Наконец один друг просветил меня: «Ну что же ты хочешь, ты теперь главный редактор успешного журнала, у тебя рычаг власти!». И тут я поняла: «Вот он, снова стеклянный потолок».

Молодой женщине отстоять себя как профессионала сложнее, чем немолодой. Обществу непонятно, зачем ей так надрываться, когда она может найти состоятельного мужа

Когда приходили брать у меня интервью, всегда спрашивали: «А почему вы открыли филологический журнал, а не журнал мод?» Понимаете, то есть журнал мод — еще ладно, а вот научная периодика не женское дело. Я говорила: «Простите, я ничего не понимаю в моде. Я профессиональный филолог, я разбираюсь в гуманитарных науках». И в первые годы мне пришлось отстаивать свое право быть главным редактором ведущего научного журнала. Было много драм и конфликтов. 

Когда я открыла журнал, мне было 35 лет, я была молодой и, по некоторым утверждениям, весьма привлекательной женщиной. Теперь я понимаю, что это скорее мешало мне самореализоваться, нежели помогало. Теперь, когда я матрона, все вопросы решаются проще. Увы, но молодой женщине отстоять себя как профессионала сложнее, чем женщине немолодой. Обществу непонятно, зачем молодой красивой женщине так надрываться, когда она может найти состоятельного мужа и жить припеваючи. Создав журнал,  я нарушила сложившиеся конвенции, и мне пришлось пройти долгий путь легитимации своей деятельности.

— Сейчас в этом плане женщине легче построить успешную карьеру? 

— Думаю, да. В разговорах о феминизме мы, однако, редко поднимаем очень щекотливую тему женской зависти. Очень часто в отношении успешной женщины наибольшую агрессию проявляют как раз сами женщины, а вовсе не мужчины. Творческая и профессиональная нереализованность, униженное положение в семейной жизни заставляют женщину мстить, как ей кажется, более удачливой сопернице. Поэтому иногда легче убедить мужчин в своей профессиональной компетенции, нежели женщин. И это, кстати говоря, большая культурная проблема. Обратите внимание: западноевропейские феминистки все время подчеркивают  важность женской консолидации, «сестринства». У нас понятия «sisterhood» пока не существует, но времена стремительно меняются, в социальную жизнь входит новое, более свободное поколение, так что я не теряю надежды на более оптимистическое будущее в отношении гендерного равноправия.