«Это будет последняя ошибка Лукашенко»: Мария Колесникова о новых целях оппозиции, переговорах с бизнесом и тревожном звонке в Москву
Мария Колесникова — музыкант, выпускница Белорусской академии музыки и Высшей школы музыки в Штутгарте (Германия). В 2017 году через Facebook познакомилась с председателем правления Белгазпромбанка Виктором Бабарико, чтобы обсудить с ним сотрудничество в организации международных культурных проектов. А в этом году они стали соратниками и в политической работе: Колесникова возглавила предвыборный штаб Бабарико. Когда экс-банкира арестовали, штаб Бабарико вместе со штабом другого незарегистрированного кандидата Валерия Цепкало вошел в объединенный штаб во главе со Светланой Тихановской. Изначально в выборах должен был участвовать ее муж, блогер Сергей Тихановский, но он был арестован. В итоге, единственным сильным соперником действующего президента Александра Лукашенко стала именно Светлана Тихановская, а Колесникова, жена Цепкало Вероника вместе с ней стали лицами оппозиции. После выборов 9 августа Колесникова оказалась единственной, кто из этой тройки остался в Минске (Тихановскую белорусские спецслужбы вывезли в Литву, а Цепкало уехала в Москву). Мы беседовали с Колесниковой на шестой день протестов в Белоруссии, которые начались в стране после закрытия избирательных участков и официального объявления Лукашенко сначала лидером, а потом и победителем выборов.
Как вы оцениваете итоги голосования. Удалось ли объединенному штабу оппозиции выполнить те цели и задачи, которые вы ставили перед собой?
Сложный вопрос. Что нам удалось? Нам удалось показать масштаб фальсификации. Нам удалось показать это не только тем людям, которые были в оппозиции, но и всему белорусскому народу. Тем людям, которые приходили — и 6 часов ждали своей очереди у входа в участок. Нам удалось достичь, наверное, самой большой явки за последние 26 лет на выборах. Нам удалось инициировать поддержку Светланы тем, что мы объединились. И чтобы большинство белорусов за нее проголосовало, нам тоже удалось.
Как накануне выборов вы представляли себе день после голосования? Вы рассчитывали на то, что ЦИК объявит вас победителями, или итог голосования должен был выглядеть примерно так, как он в итоге выглядел?
Расскажу про одну долгоиграющую цель Виктора Бабарико, о которой еще 3 месяца назад мы много думали, и почти все крутили пальцем у виска и говорили, что у нас этого не получится. За 26 лет не было практически ни одной комиссии, которая написала бы честный результат в протоколах. И одной из наших целей было — «взломать» эту систему так, чтобы появился первый человек, который не подпишет протокол — первый человек, который озвучит честные результаты. И в ночь выборов был самый, наверное, волнующий для штаба момент, когда мы получили телефонным сообщением (интернета не было), что 51-й участок подписал протокол, где Светлана с перевесом в 5 раз обыграла действующего президента. Для нас это была очень большая победа, потому что потом все больше и больше участков таким же образом подтверждали результаты. Естественно, Центральная избирательная комиссия их вообще, по всей видимости, не засчитала. Они просто нарисовали цифру 42% на досрочке. Это говорит о том, что какие-то вещи из нашей стратегии сработали, а какие-то — нет.
Но главное, сами белорусы поняли, как никогда раньше, насколько их цинично обманывают. И вот эта цель достигнута. Именно поэтому сейчас такие протесты идут уже неделю и не умолкают. Потому что очевидно стало каждому. Всем раньше было пофиг. В 2015 году, если бы вы спросили у людей, кто баллотировался, они бы не назвали никого, кроме действующего президента.
Да, Центральная избирательная комиссия назвала 80% голосов у действующего президента, поэтому мы не можем сказать, что это наша победа. Но они не признают то, что произошло в обществе. И это для нас — победа.
Мы надеялись до последнего, что у них хватит смелости озвучить честные результаты. Хотя иллюзий ни у кого не было, мы на это надеялись. И мы сделали все, чтобы их поддержать в этом решении. В том числе, мы говорили, что будем поддерживать тех людей, которые будут не соглашаться с фальсификациями.
Тот уровень насилия, который вы увидели после голосования, стал для вас неожиданностью?
Мы не ожидали такого уровня насилия. Я очень сильно огорчена, и мне кажется, что это одна из самых трагических страниц в истории современной Беларуси. Конечно, такого насилия не было за эти 26 лет никогда. В субботу мы провожали в последний путь человека, которого убили. И мы, конечно, потрясены, этого нельзя было допустить. Именно поэтому в ночь с 9 на 10 августа я лично обращалась в администрацию президента и к министру внутренних дел с предложением о прекращении насилия. Я сказала, что мы готовы обсуждать, как это сделать как можно быстрее.
Вам что-то ответили?
Нет, они сказали, что «Ваше сообщение принято, мы его передадим», и все.
Вам лично не страшно было в последнюю неделю оставаться в Минске?
Мне лично за себя не страшно. Мне страшно за то, как цинично ведут себя силовые структуры. И еще мне страшно за одну вещь: я понимаю, что после произошедшего обществу будет очень сложно консолидироваться и дальше жить: тем, кто бил, с теми, кого били. Потому что задержали почти 7000 человек. Понятное дело, что их семьи и они сами никогда не простят этого унижения и избиений. Я вижу в этом большую проблему для будущего диалога, потому что власти перешли какую-то черту, которую они раньше не переходили.
На ваш взгляд, должно быть какое-то разбирательство по тем случаям, о которых узнаем, когда люди выходят из изоляторов?
Безусловно. Каждый случай неправомерного насилия — он должен быть разобран, и люди должны нести ответственность по белорусскому закону.
И Вероника Цепкало, и Светлана Тихановская покинули Белоруссию. Из вашей тройки остались только вы. Означает ли это, что объединенный штаб оппозиции де-факто распался?
Я бы сказала так: 9 августа произошли выборы, на которых кандидатом была Светлана Тихановская. И 10-го августа началась другая жизнь для всех, в том числе и для Светланы, которая вынуждена была покинуть Беларусь. Мы сейчас пытаемся консолидировать активные силы в гражданском обществе. Вы наверняка знаете о создании комитета, который инициировала Светлана и который мы поддержали (речь идет о создания координационного совета, который должен будет обеспечить передачу власти в стране). Мы сейчас работаем вместе в этом направлении. За последние дни произошла перетрансформация наших усилий, потому что мы должны действовать по другой повестке. Появляются новые вызовы, новые пункты, которые важно озвучивать и добиваться каких-то новых изменений. Из которых самый главный — Светлана его озвучивала – это проведение новых честных выборов. В этом плане, мы, конечно, «на одной странице».
Правильно ли я понял, что вы сейчас общаетесь со Светланой и вместе пытаетесь сформулировать ту программу, с которой пойдете дальше?
У нас сейчас идет коммуникация между штабами, и цель этой коммуникации — выработать принципы, по которым этот комитет может работать. Он должен стать такой единицей для возможных переговоров с властью, для передачи власти. И это сложный процесс, где нужно полностью отстраивать и создавать новые механизмы. Но сейчас наши штабы занимаются тем, чтобы этот процесс каким-то образом урегулировать — и дальше просто работать.
А штаб Валерия Цепкало, который входил в объединенный штаб оппозиции, продолжает с вами диалог?
Пока выглядит так, что они не особо активно в этом участвуют, потому что находятся, насколько я понимаю, в России (утром стало известно, что Вероника Цепкало уехала на Украину и сейчас вместе с мужем и детьми находится в Киеве, — Forbes), и у них там другая, своя повестка. Но мы поддерживаем друг друга. Цель у всех одна — это смена действующего режима и новые честные выборы. И, конечно, любая поддержка и любая консолидация сил — она всегда будет этому способствовать и помогать.
Валерий Цепкало предложил создать фонд национального спасения Белоруссии, а также предложил обнародовать личные данные силовиков. Как вы относитесь к этим предложениям?
Дело в том, что у нас три дня после выборов не было связи. Мы чисто физически не могли друг с другом долгое время связаться, и я об их инициативах узнала гораздо позже. Если вопрос состоит в том, нравятся ли мне инициативы или нет, поддерживаю я их или нет, — я считаю, что каждый имеет право придумывать инструменты и искать возможности как-то влиять на то, что происходит. Это очень хорошо. Если говорить о выдаче данных людей, которые сейчас совершают преступления, — лично мне это не близко, потому что я считаю, что даже преступления, которые совершили силовики, должны расследоваться в юридическом, законном поле. Пока в Беларуси нет инструментов для этого, но если мы изначально говорим о том, что хотим построить демократическое общество, то лично мне, Марии Колесниковой, ближе ситуация, где этим вопросом будут заниматься органы, которые для этого предназначены, а не условный народный суд. Мне ближе какие-то демократические, европейские нормы права, по которым могут расследоваться эти преступления.
Но пока вы инициативы Цепкало с ним не обсуждали, правильно?
Нет, не обсуждали.
А вы слышали что-то об инициативе российского бизнесмена Дмитрия Мазепина создать комитет спасения Белоруссии и начать переговоры с действующей властью?
Если быть совсем честной, я не знаю, кто это такой, и на связь он с нами не выходил.
Итак, если суммировать все сказанное, то получается, что сейчас внутри объединенного штаба оппозиции остались две активные силы – это ваш штаб и штаб Тихановской. И вы сейчас де-факто консолидировано продолжаете работать только над созданием координационного совета для передачи власти в стране.
Есть моменты, которые мы разрабатываем вместе со штабом Светланы. А сами мы ведем деятельность еще по многим направлениям здесь, потому что мы физически находимся в Минске. Например, это организация и оказание очень быстрой и эффективной юридической помощи. Больше 6000 человек пострадали – мы пытаемся изучить и собрать все инструменты, которые им помогут. На это направлены все наши силы и волонтеры.
Сейчас мы активно следим за тем, что происходит в Беларуси, и я лично сама посещаю многие акции несогласия и солидарности. Мне очень важно самой это видеть и самой общаться с людьми. Это какой-то абсолютно новый вид проявления несогласия в Беларуси, какого не было уже 26 лет. Это исторический момент.
Еще у нас очень много работы, которая касается запросов, вопросов, предложений от разных представителей общества, сообществ, бизнеса, которые тоже надо обрабатывать. Перед всеми нами сейчас стоит вопрос, как жить дальше, как сделать так, чтобы произошел трансфер власти — и это новое будущее поскорее наступило с наименьшими потерями. И в этом заинтересовано большое количество представителей бизнеса и общества. Потому что ситуация очень сложная. Если дальше будет затягиваться этот кризис — политический, юридический — он абсолютно по всем пройдется. И многие люди заинтересованы активно помогать нам, чтобы он не затянулся.
А есть какой-то отклик со стороны общества в целом и бизнеса в частности на вашу инициативу по созданию совета? Ведете ли вы переговоры?
Ведем. К нам обращаются многие бизнесы. Мы понимаем, насколько важно, чтобы бизнес проявил инициативу — и, возможно, это поспособствует диалогу с властью. Потому что государству очень важно, чтобы бизнес-схемы, которые уже есть у белорусов, оставались рабочими. Потому что во многом благосостояние белорусов зависит от бизнеса — от крупного, от среднего, от мелкого. Именно поэтому они проявляют инициативу в процессе создания диалога, в том числе, с представителями властей, чиновниками, людьми из администрации.
Есть очень важный месседж, который мы пытаемся донести: когда мы говорим про трансфер власти, мы не говорим о том, что в один день должны все чиновники вдруг уйти и перестать работать. Мы, прежде всего, говорим о том, что большая часть из них — это эффективные менеджеры, они должны оставаться на своих местах. И вместе с ними мы можем продолжать работать и отстраивать новые механизмы управления в Беларуси. И мы знаем, что нас уже очень многие поддерживают — и чиновники, и силовики. Мы знаем это на уровне личного общения. Но многие из них пока боятся говорить открыто. И мы ждем того момента, когда первые из них сделают каминг-аут. Мы к этому абсолютно готовы и будем их поддерживать. Они нужны белорусскому народу, прежде всего, а не одному человеку.
А есть ли среди тех, с кем вы ведете диалог, крупные компании, крупные бизнесмены?
Да, представители крупного бизнеса ведут с нами эти переговоры.
Но пока не готовы рассказывать о себе?
Каждый должен сам решать, насколько готов открыто об этом говорить.
Как, по вашему мнению, будет развиваться ситуация в ближайшие дни?
Очевидно, что эти акции несогласия и акции протеста не закончатся. Это видно при общении с людьми. Видно, настолько их оскорбили и этими фальсифицированными результатами, и тем беспрецедентным насилием, которое власть применяет к мирным гражданам. Они не готовы больше с этим мириться. И почему я так уверенно об этом говорю? За 26 лет никогда не было, чтобы протесты продолжались неделю, причем не только в центре Минска — они сейчас проходят по всей Беларуси, в маленьких и больших городах. Они затронули рабочие, трудовые коллективы и фабрики, заводы — этого вообще никогда не было. В субботу выходила «Белавиа» бастовать, в пятницу — Минский тракторный завод. И то, как женщины реагируют, меня больше всего удивило. С другой стороны, я очень горжусь тем, как они себя ведут, как они самоорганизовываются. Это правда какой-то снежный ком, который только набирает силу, — он летит. И чем быстрее власть поймет, что этих людей необходимо услышать, а не воевать с ними, тем быстрее и более мирно может все разрешиться. Я имею в виду построение нового свободного государства.
Как долго, по вашему мнению, власть будет делать вид, что ничего серьезного не происходит, и нет ли риска, что в итоге протесты просто сойдут на нет?
Вы знаете, власти даже пытались извиниться в лице министра внутренних дел. Но дело в том, что люди восприняли это как оскорбление и как плевок, потому что власть делает вид, что она их может задобрить, а людям до такой степени неприятно то, что происходит, что они не смогут с этим жить, пока не изменится ситуация в целом. Именно этот пункт должны понять власти. Протест не ослабнет, он будет продолжаться, пока на действия людей, которых очень сильно оскорбили, власти не будут реагировать нормально, пока действительно не выполнят их требования: новые честные выборы, свободу всем политическим заключенным. Ведь этих 6000 человек — их вроде уже отпускают, но все равно по большинству из них нет информации, где они, что с ними? У них нет доступа ни к медицинской, ни к юридической помощи.
Все эти вещи настолько глубоко затронули каждого белоруса, что протест не утихнет. У власти не должно быть иллюзии, что людей можно задобрить. Кроме того, протест слишком децентрализованный и не координируемый для того, чтобы с ним можно было что-то сделать. В 2010 году они просто всех лидеров оппозиции посадили по тюрьмам, и через три дня все успокоилось. А сейчас другая ситуация, сейчас каждый белорус является лидером оппозиции. Всех же не смогут пересажать.
А как вы считаете, что стало причиной, почему власть отказалась от стратегии жесткого подавления протестов на улице и перешла к стратегии полного их игнорирования.
Это кнут и пряник. Кнут не работает, а пряник тем более не работает. Они, по всей видимости, смотрят на людей в белом с цветочками и не понимают сути происходящего, они не понимают, что люди просто очень сильно изменились.
У вас есть какие-то ожидания от этих выходных?
Я знаю, что завтра (16 августа — прим Forbes) будет большая акция несогласия в Минске. Я очень надеюсь, что она пройдет мирно и что власти не будут использовать насилие так, как это было неделю назад. Меня очень сильно беспокоит субботний разговор Лукашенко с Путиным, потому что для нас это был такой звоночек. Знаете, он все три месяца постоянно на всех телеканалах говорил, что наши оппозиционные штабы — это рука Кремля. А сейчас, получается, как только он почувствовал, что больше не владеет ситуацией в Беларуси, что народ его не поддерживает, он обращается к Путину и к Кремлю. Для нас это знак того, что он настолько боится потерять власть, настолько хочет ее удержать в своих руках, что готов разменной картой поставить независимость и суверенитет Беларуси. А для белорусского народа это вообще самое важное, что может быть. Для нашего народа это вообще не предмет для торга и для каких-то переговоров. Поэтому сегодняшние новости нас, конечно, сильно озадачили. Если это правда, значит, он абсолютно бессилен и обращается к помощи внешних государств, и это неприемлемо.
По вашим ощущениям, прислушается ли Путин к Лукашенко и окажет ли какую-то помощь?
Если совсем честно, я думаю, что в России сейчас так много своих проблем, и российские политтехнологи понимают, что происходит в Белоруссии, и они видят, что воля белорусского народа совершенно в другом. То есть самое последнее, чего хотят белорусы — это какую-то помощь от России или возможности присоединения. Как раз одним из триггеров, почему там 3-4 месяца назад белорусы так активно начали выражать несогласие, стало возможное подписание 31-ой «дорожной карты» [по интеграции России и Белоруссии]. Уже тогда мы явно выразили свое с этим несогласие. Это будет последняя ошибка Лукашенко, если он действительно призовет помощь со стороны.
А как в Белоруссии отнеслись к поздравлению Лукашенко от российского президента с победой на выборах?
С иронией отнеслись. Поздравили Россия, Китай и, кажется, Никарагуа. Ну все понятно.
Как много людей из штаба Бабарико продолжают работать?
У нас сейчас происходит переформатирование работы, потому что где-то мы ищем новых волонтеров, где-то мы создаем новые структуры. Ядро осталось таким же, но через несколько дней будет точно понятно, там какое количество людей будет работать в штабе. К нам приходят все новые и новые волонтеры и люди, которые готовы предлагать свою профессиональную помощь, в том числе, из числа бывших чиновников. И это, конечно, совершенно новая страница, знаете, как третий сезон в сериале. У нас сейчас начинается третий сезон.
Сейчас больше тех, кто с нами работают, но меньше тех, кто физически здесь находится. Многих членов нашей команды за последнюю неделю задержали. И мы сейчас пытаемся понять, каким образом они могут скорее оказаться на свободе.
Когда я беседовал с Виктором Бабарико, он сказал, что хочет уложиться в сумму $100 000 на всю кампанию. Уложились?
Нет. Мы даже половины из этой суммы не потратили, потому что его счет был арестован за неделю до задержания. И мы с первого дня — волонтеры, то есть, никто из нас до сих пор не получает никаких денег. Вся кампания прошла вот таким странным образом. Мне кажется, это тоже какой-то уникальный момент в этой истории. А у Светланы Тихановской другая ситуация, потому что был объявлен сбор денег, ей за сутки собрали полностью всю сумму, которая нужна была для покрытия расходов по организации мероприятий. Но конкретно на работу людей, которые здесь находятся, никто не тратил ни копейки.
Когда, по вашим ощущениям, могут выпустить Виктора Бабарико и выпустят ли его?
Его точно выпустят, когда произойдет смена власти. Мы пытаемся этот момент приблизить. Сейчас абсолютно непонятно, что там происходит, потому что уже больше недели к Виктору не допускают адвокатов. Но все это дело, конечно, липовое, и никуда не продвинулось, нет ни одного доказательства ни по одному человеку. Они реально просто страдают за то, что были коллегами и друзьями Виктора и это, конечно, чудовищно.
Когда вышло первое видео от Светланы Тихановской из ЦИК, реакция на ее слова и решение уехать была очень разной. Как она сама говорила, «часть людей будет меня ненавидеть, часть людей меня поймет». Какое сейчас в Беларуси отношение к тому, что она уехала и вообще ко всей этой ситуации?
Вы знаете, Светлана — герой, и это очевидно абсолютно всем. Я, на самом деле, ни от коллег, ни от нашего окружения не слышала ни одного негативного слова. Мы все ее однозначно поддерживаем, мы все благодарим ее за то, что она вот в нужный момент взяла на себя эту ответственность. Ведь ей же было дико страшно, ей было дико неуютно в этой ситуации. Но она переборола свой страх, она поверила сама в то, что это возможно, и именно это придало силы всем остальным белорусам делать то, что они сейчас делают. Она герой — и здесь больше нет никаких вариантов, и каждый выбирает сам, насколько он ответственен за безопасность своей семьи и окружения. Я надеюсь, что не услышу ни одного слова против нее, потому что все-таки она сделала невозможное.
В России нас, конечно, невероятно впечатляют хроники того, как отважно ваши женщины выходят на улицы. Почему, на ваш взгляд, у этого протеста в Беларуси оказалось «женское лицо», начиная с представителей штабов и заканчивая просто женщинами, которые выходят на марши?
В Беларуси почти 60% избирателей — женщины. На самом деле, это очень интересный факт, потому что Беларусь, по сути, такая же патриархальная страна, как и Россия. Вы знаете, в последние три месяца президент очень часто неуважительно говорил о женщинах. О том, что наша конституция «не под женщину», что человек в юбке не может быть президентом. Такие штуки естественным образом очень сильно взволновали женщин. Они начали думать: мы тут все-таки работаем, а не только детей воспитываем и борщи готовим с котлетами. А тут нам отказывают в праве на конституцию.
Лукашенко, кстати, до сих пор, по-моему, не понял, что он натворил, но для развития феминизма в Беларуси он случайно сделал больше, чем кто-либо. Потому что эти оскорбления так возмутили женщин, что они начали писать на него жалобы в прокуратуру. Такого никогда раньше не было. А дальше как снежный ком. И я думаю, в том числе тот факт, что мы втроем объединились с Вероникой и со Светланой, сильно повлиял на остальных. Мы стали своего рода ролевыми моделями. А ведь их нет ни в России, ни в Беларуси. Нет успешных женщин-политиков, к которым бы было такое же отношение, как к мужчинам. В Европе есть, не так много, но есть, и мир все больше в этом направлении развивается. И когда мы начали говорить, что мы не боимся, что мы — сила, что нас надо слушать, что каждая из вас может делать точно так же, это придало веры в силу женского комьюнити. И уже потом, когда после первых протестов, когда очень сильно избили мужчин, и женщины, и матери, и жены, и сестры, и подруги восприняли это как оскорбление и очень лично.
Если честно, пока я своими глазами не увидела протесты этих женщин, я даже не знала, что они существуют. То есть они тоже децентрализованы, их самостоятельно организуют какие-то комьюнити учителей, врачей, женщин разных профессий. И это, конечно, очень большой сдвиг в обществе. Я думаю, это потом войдет в какие-то учебники: за 3 месяца полностью у наших женщин переключился тумблер. Они думали, что они сидят дома, и все хорошо. А сейчас они готовы выходить на улицу. Мы вчера ездили по городу от одного места к другому и видели, как на перекрестках стоят женщины по одной с цветами. Понимаете, это абсолютный переворот в самосознании каждой из них.
Я неоднократно слышала версию, что именно «женский фактор» стал стратегическим провалом Лукашенко. Потому что он даже подумать не мог, что три женщины могут реально стать для него конкурентами. И вдруг все получилось наоборот. Вы с этим согласны, или все-таки это некоторое преувеличение?
Абсолютно, но не только это. Его ядерный электорат во многом – это женщины 50+ из разных социальных слоев. И он его потерял очень быстро — и этого не понял. Плюс, надо понимать, что женщины-учителя, которые сидят в избирательных комиссиях, — это женщины, которыми очень легко манипулировать и ими управлять. И вдруг многие из них отказались в этот раз. А еще есть женщины-судьи. То есть большинство вот этих судов, которые сейчас происходят неправомерно, они тоже на совести, на самом деле, женщин, и они сейчас испытывают гигантское давление со всех сторон. И эти вопросы в нашем обществе сейчас очень чувствительные. Но я верю в то, что белорусские женщины смогут и из этой ситуации вырулить и друг друга поддержать. И в итоге построить здесь новую какую-то страну.
А насколько в целом ваше решение выдвинуть от трех штабов именно женские кандидатуры было осознанным? Вы понимали, что будет такой эффект?
Конечно.
То есть это была такая в хорошем смысле манипуляция?
Не совсем. Там сработало несколько факторов. Когда мы втроем просто сели и поговорили и за 15 минут решили, что будем объединять наши усилия, стало понятно, что нам втроем легче договориться. Я не знаю, связано ли это с тем, что мы женщины, просто нам троим было легко договориться. Сразу стало понятно, что это правильная стратегия. Потом, конечно, Свете очень была нужна поддержка, потому что она все три месяца практически в одиночку справлялась со штабом, в котором всех постоянно задерживали, работала, и ей было тяжело очень это делать. Потому что лично Лукашенко всех своих сильных оппонентов — Бабарико, Тихановского и Цепкало — устранил. Либо в тюрьму, либо просто не зарегистрировал. И было понятно, что если брать еще одного мужчину, то с ним будет то же самое. А три женщины — это такой удар под дых. Мне кажется, Лукашенко до сих пор не понял, что с ним произошло. Он нас называет овечками, «девками» и так далее. Он даже не понимает, как изменились мы, как изменилось общество, и насколько он далек от того, что сейчас происходит в Беларуси.
Насколько вы сегодня ощущаете себя самостоятельным политиком? Потому что, конечно, когда вы только выдвинули свои кандидатуры, был такой флер, что вы просто «лица» от мужских штабов. Изменилась ли ситуация за последние недели?
Если честно, я не чувствую себя политиком. Я даже не знаю, что это такое. То есть я со стороны видела, как это выглядит. Я чувствую, что я приняла очень большую ответственность за себя, за свою жизнь, за то, как я общаюсь с людьми, за то, какие месседжи я посылаю. Я чувствую большую ответственность за надежды людей, потому что они подходят, говорят мне, что я их надежда. Или говорят: «Маша, можно вас обнять?» Я говорю: «Давайте обниматься». Но для меня это большая ответственность. И я пока не связываю это никак со своей будущей политической карьерой, но пока я в такой точке нахожусь: как это будет развиваться дальше, мне самой неизвестно.
В отношении вас в последнее время все чаще используют формулировку «лицо протеста». Вы согласны с ней? И готовы ли вы стать лицом протеста и лидером этого протеста? И до какой точки вы готовы его вести ради достижения своей цели?
С самого начала мы говорили, что я и наш штаб не являемся ни организаторами, ни координаторами протестов. Я думаю, что я скорее не лицо протеста, а, может быть, лицо желания перемен. Лицо желания перемен и каких-то акций несогласия — возможно. Но на самом деле, каждый белорус сейчас впервые взял на себя ответственность за свою собственную жизнь. Именно поэтому ни силовикам, ни Лукашенко не получится с этим ничего сделать. Потому что сколько бы сейчас людей не бросали в тюрьмы и не избивали, будет приходить еще больше просто. Потому что каждый из нас сейчас чувствует, вот как я чувствую, так и белорусы чувствуют ответственность за то, что сейчас происходит. Просто так получилось, что эти несколько недель я в какой-то степени поддерживаю людей. Или я их вдохновляю, да, но ни в коем случае я ими не руковожу.
В последние годы вы жили, по сути, на две страны: между Беларусью и Германией. При каком раскладе вы планируете вернуться в Германию или остаться в Беларуси?
Я точно не вернусь в Германию до того момента, как в Беларуси не произойдут те перемены, ради которых я сейчас здесь осталась. У меня есть конкретные цели, я намерена их достичь, – это свобода всем политическим заключенным и всем остальным. Среди которых, кстати, большое количество близких мне людей, моих друзей. И вторая цель — это проведение новых честных выборов. Как только эти цели будут достигнуты, я смогу выбирать, что мне дальше делать. Вопрос, жить здесь или там, в XXI веке странно задавать, потому что для людей искусства вообще не существует точки, где нужно жить. Ты можешь делать все в любом месте Земли. Так что у меня еще нет решения, я ничего не могу на этот вопрос ответить. Но уезжать сейчас я точно не планирую.
Представим, что все пойдет так, как вы рассчитываете и действительно произойдет смена власти в ближайшее время в Белоруссии. Какое будущее вы видите для себя, вы останетесь в политике или же вы вернетесь к своей обычной деятельности?
Мне сейчас очень сложно отвечать на этот вопрос, хотя мне часто его задают. Возможно, я пойму, что буду снова заниматься дальше искусством и своими международными проектами. Сейчас я понимаю, что в какой-то момент так сложилось, что я стала человеком, который для многих очень важен в Беларуси. Если я пойму, что мои скилы, мой опыт могут быть здесь нужны, чтобы построить новое демократическое общество, конечно же, я буду помогать это делать. Как долго я могу это делать или в какой роли, я не знаю. У меня на этот вопрос нет ответа даже для себя. Я сейчас стараюсь об этом не думать, а просто решать вопросы, которые возникают у нас каждый день.