«Государство — богатый родитель, но очень плохой». Президент фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» о детских домах в России

Елена Альшанская переехала в Россию в 2001 году из Риги — как она сама признается, на волне юношеского максимализма. Семья была против, но быть «негражданином и человеком второго сорта» она не хотела. В 2004 году она попала в больницу с маленькой дочкой, где впервые столкнулась с понятием «отказники» — дети, от которых отказались родители. «Обшарпанные кровати, страшные стены, панцирные решетки... Дети плакали часами, и к ним никто не подходил», — вспоминает Альшанская. Ситуация настолько ее поразила, что она задалась целью помочь этим детям. Через несколько лет Альшанская зарегистрировала одноименный сайт otkazniki.ru,  а потом основала фонд «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Вся работа фонда направлена на то, чтобы дети жили в семье, — это поддержка кровных семей в трудной жизненной ситуации, поиск приемных родителей и помощь детям-сиротам в детских домах и больницах. Елена Альшанская стала одним из инициаторов изменения законодательства по реформированию всей системы детских домов. «Наша цель — сделать так, чтобы дети не оказывались в детских домах и жили в семье», — рассказала она в интервью Forbes Woman.

Вы были мамой-волонтером, а теперь входите в рабочую группу по изменению российской конституции. С чего все начиналось?  

В 2004 году я попала в больницу вместе со своей дочкой, которой не было и двух лет. Это было мое первое столкновение с реалиями российской больницы. Обшарпанные стены, продавленные панцирные сетки на кроватях, — сложно было назвать это уютным местом. Поэтому я старалась выйти из палаты и ходить по широкому коридору. Это было инфекционное отделение, с такими маленькими боксами на одного-двух человек, с окошками в стенах, через которые заглядывают врачи. Я начала смотреть в соседние палаты через эти окошки. И то, что я увидела, было ужасным. Маленькие дети лежали совершенно одни и постоянно плакали. Большую часть времени к ним никто не подходил. Вместо положенных двух там стояло по четыре-пять маленьких кроваток.

Я пошла к заведующей и спросила, что это за дети. Тогда я в первый раз услышала слово «отказники», которое потом стало названием волонтерского движения. Когда я выписалась из больницы, то тут же собрала по своим знакомым машину вещей.

Написала об этой истории у себя в блоге в ЖЖ, а потом мой пост зачитали на «Радио России». Был огромный отклик. Кроме тех, кто предлагал помощь, были мамы, которые писали, что сталкивались с аналогичными ситуациями и в других больницах.

И тогда вы пошли к чиновникам? 

Да, буквально через две недели после того, как я вышла из больницы, я пошла к местному депутату. Он меня направил в администрацию, оттуда — в районный Минздрав, из районного — в региональный. Все они разводили руками и говорили, что проблема есть, но это не их уровень, и перебрасывали мячик дальше.

Когда в итоге мы дошли до регионального уровня, с нами сначала даже разговаривать не стали. Выяснили, что мы не организация, а просто группа взбалмошных мам, и  отправили восвояси. Вот примерно тогда мы и стали фондом. Тогда же у меня был один переломный момент: у нас были серьезные споры внутри нашей группы, и часть людей сказали, что не готовы к диалогу с государством, они говорили: «Это ни к чему не приведет, изменить это невозможно». С такой позицией — «ничего нельзя изменить» — я сталкиваюсь все 16 лет почти каждый день. Часть группы тогда ушла, часть поверила мне и осталась.

Мы обратились в СМИ, начали писать официальные запросы в государственные органы, отправили письма на имя губернатора Московской области. В 2007 году мы зарегистрировали фонд и подписали соглашение с министерством Московской области. В 2008 году 80% детей-отказников из больниц были вывезены в дома ребенка: забрали всех детей, которые до этого по несколько месяцев, а иногда и лет находились в больницах и ждали перевода. До сих пор в больницах временно остается где-то два, где-то максимум десять детей. Но не 40-50, как было раньше. Только в 2015 году мы добилисьтого, чтобы был принят закон на федеральном уровне и к нему — приказ о медобследовании: теперь дети, которые попадают в детские дома, дома ребенка, не должны помещаться сначала в больницу. Поначалу я питала иллюзии, что чиновники просто не знают о проблеме. Но эта история тянулась с далеких советских времен: дети были в больницах всегда.

Что еще удалось изменить благодаря работе фонда?

Наш фонд стал одним из инициаторов и участников работы над новым положением постановления правительства №481, запустившим в 2014 году полную реформу сиротских учреждений в стране. Это, конечно, только начало большого пути, и реализуется она более-менее пока только в Москве. Но хоть что-то стало сдвигаться. По новым правилам дети теперь не должны жить в детских домах, они там находятся временно, пока их не вернут в кровную или не устроят в приемную семью. И каждые полгода опекой и детским домом должен пересматриваться вопрос, почему ребенок еще тут?

Теперь в детских домах дети должны жить в малокомплектных разновозрастных группах, не должно быть сегрегации по состоянию здоровья, вереницы из 20 сменяющихся взрослых в течение недели: воспитатели работают с одной и той же группой. Ребенок должен быть включен в социальную жизнь, ходить в обычные кружки и школы, продолжать общаться со своими родственниками и друзьями.

Раньше люди всем офисом собирали подарки и отправляли их в детский дом. Сейчас говорят, что этого делать не стоит. Почему? 

Ребенку жизненно необходим свой личный взрослый авторитет, только так он может адекватно развиваться и психически, и физически. Отсутствие постоянных отношений со значимым взрослым наносит вред его развитию и влияет на способность выстраивать такие отношения в будущем. Кроме того, ребенок в детском доме переживает огромный стресс — он вырван из привычной среды, у него произошла большая беда в жизни. А среда и окружение, в которых он растет, дают ему представление о том, как устроен мир.

Мелькание разных людей, которые разово приезжают в детский дом, одаривают чем-то и тут же исчезают из вашей жизни, формирует  ложное представление о человеческих отношениях. Это ненадежность, сиюминутность, несерьезность. Он привыкает к такому положению вещей и к тому, что он не нужен никому, кроме как разово на праздник. Его развлекают, возят на какие-то концерты и представления, мастер-классы, потому что он сирота. Он не такой, как все дети, он не с ними, он отдельно. И за это у него есть некий бонус в виде развлечений. Мы растим из него потребителя и человека, который не понимает, как устроен реальный мир, не умеющего строить долговременные прочные отношения с людьми.

А как лучше тогда помогать? Что может, в частности, сделать бизнес?

Компании могут поддержать работу фондов, которые системно меняют ситуацию в стране и профессионально работают с той или иной проблемой. Например, можно сделать пожертвование на поддержание того или иного проекта или уставной деятельности фонда, провести совместные маркетинговые акции, помочь продуктами, товарами, услугами. Можно взять «под крыло» приемную семью, которая воспитывает ребенка с особенностями развития и которому требуется помощь длительное время.

Целый год вы пытались помочь девочке С., которая с рождения живет в клинике «Мать и дитя». Расскажите, какова ваша роль в этой истории? 

Эта история для меня началась в январе 2019 года, когда в фонд позвонили люди, знакомые с семьей, и попросили помочь вытащить из пятилетнего больничного заключения совершенно здорового ребенка. Я вначале не поверила, настолько абсурдным это казалось.

Я пыталась поговорить с родителями, чтобы они забрали ребенка. Но они были категоричны в своем отказе ее забирать, при этом не позволяли родственникам взять девочку к себе. Я обратилась в органы опеки, но ничего не произошло. Потом пришлось идти буквально во все существующие инстанции защиты прав ребенка — к уполномоченным по правам ребенка, в прокуратуру, следственный комитет, региональные и федеральные министерства.

В сентябре прошлого года больница подала в суд на выселение этой девочки, суд удовлетворил иск, но родители девочку так и не забрали. А в феврале этого года опека наконец подала в суд, и суд вынес решение об ограничении родительских прав. Теперь у девочки появился шанс вырваться на свободу. И в шесть лет впервые увидеть мир за порогом больницы.

Что будет с девочкой С. дальше? 

Я уверена, девочка С. не попадет в детский дом. Если кто-то из ее родственников отважится и напишет заявление, она окажется в их семье. Если из-за запрета родителей они все же не решатся — есть множество приемных семей, которые будут готовы забрать девочку. Мне бы хотелось, чтобы у нее наступила обычная детская жизнь, как у любого шестилетнего ребенка, без журналистов, без праздных любопытствующих глаз. Хорошо бы, чтобы она забыла про всю эту историю настолько, насколько это возможно. И просто была бы самым обычным ребенком в любящей семье.

Чем еще занимается ваш фонд? 

Наша цель — сделать так, чтобы дети не оказывались в детских домах и жили в семье, родной или, если это невозможно, принимающей. Мы помогаем кровным и приемным семьям. Мы работаем с отказами от новорожденных в роддомах: нам звонят специалисты из роддома и говорят, что возможен отказ, — и в роддом в течение нескольких часов выезжает наш психолог, прошедший специальное обучение. У нас есть кризисный центр для женщин с детьми «Теплый дом», куда мама с ребенком может приехать, если у нее сложная ситуация и ей некуда идти.

Мы продолжаем помогать детям в больницах и детских домах. Например, через программу наставничества, когда у ребенка в учреждении появляется личный волонтер, который помогает ему определиться с учебой, с представлением о том, как он будет жить, выйдя из детского дома. А для детей с тяжелыми нарушениями это близкий взрослый, помогающий развиваться и чувствовать себя кому-то нужным. Мы оплачиваем нянь детям из детских домов со всех уголков страны, когда они ложатся на лечение и реабилитацию в федеральные клиники Москвы и других городов.

Наш проект «Близкие люди» помогает семьям, взявшим на воспитание детей с особенностями развития, со сложными или редкими заболеваниями.

Еще одно важное направление — это работа с теми родителями, у которых отбирают детей или уже отобрали ребенка, и он находится в детском доме. Это всегда адресная, очень кропотливая работа, которая требует большой включенности. Если в семье нет насилия и жизни и безопасности ребенка ничего не угрожает, мы пытаемся помочь ему вернуться домой.

Почему вы начали помогать кризисным семьям? 

Когда мы ближе узнали детей в детских домах, то поняли, что большинство из них вышли из семей, где не хватило ресурсов растить своего ребенка, потому что им никто вовремя не помог. Это не алкоголики и не наркоманы, в этих семьях нет жестокого обращения с ребенком, но да, есть сложная жизненная ситуация, тяжелое материальное положение, низкий социальный статус, родительская некомпетентность. Чаще всего это мама-одиночка, которая не справляется с ситуацией и не понимает, как ей дальше жить. Если поддержать такую маму, то дальше она справится сама. Иногда достаточно материальной, продуктовой помощи. Но чаще  нужны психологи, юристы, кураторы для семьи, чтобы она смогла выбраться. Мы не должны подозревать каждую семью априори, что они насильники, маньяки, будут тушить о ребенка сигареты.

Презумпция невиновности?

Да, именно. Это очень часто проявление родительской беспомощности. Я вообще не вижу причин, кроме насилия, по которым можно разлучать родителей и детей.

Для нас самое главное — это то, какие отношения у этих родителей и ребенка. Нам не важно, грязно дома или нет, негодяи или прекрасные люди родители в целом, не по отношению к ребенку. Единственное, что нас в этой ситуации интересует, это детско-родительские отношения. Если мы понимаем, что там все хорошо и никакой угрозы ребенку от этого родителя нет, у них есть взаимная привязанность, то мы начинаем помогать.

Сколько уходит на содержание ребенка в детском доме?

В Москве это сумасшедшие деньги. Например, на ребенка с тяжелыми нарушениями развития и инвалидностью сумма доходит до 180-200 тысяч в месяц. В некоторых регионах это может быть 60-80 тысяч в месяц. Я уже не говорю о том, что если ребенок останется в этой системе, то не всем, но многим из них положена квартира. Все эти огромные деньги государство тратит, взращивая одиноких, несамостоятельных и часто неприкаянных и с трудом социально адаптирующихся людей. У государства здесь очень неравновесная позиция: вот если вы родили ребенка и столкнулись с трудностями, то сами как-нибудь выживайте, но если вы отдали ребенка в детский дом, то мы будем его содержать за 100 тысяч в месяц. Насколько проще было бы выстроить систему помощи  семьям на эти деньги? И защиту детей от реальных угроз — насилия и жестокого обращения, а не родительской бедности или некомпетентности в социальных вопросах или вопросах воспитания. Государство — богатый родитель, но очень-очень плохой. Потому что из государственной системы выходят дети с очень большим дефицитом в личностном развитии, с огромными сложностями в том, чтобы поддерживать личные коммуникации с людьми.

А как лучше помогать семье? 

Во-первых, должна быть базовая поддержка семьям с детьми, это доступные детские сады и школы. При этом школы — это ключевой элемент поддержки, где  необходимо научить ребенка не только алгебре, но и общению без насилия со сверстниками, коммуникациям со взрослыми.

Очень важный элемент профилактики сиротства — инклюзия. Возможность родителя с ребенком с инвалидностью (или наоборот, если родитель с инвалидностью) быть частью общего социума. Может сейчас родитель ребенка с инвалидностью отдать его в детский сад, как остальные родители, и пойти работать? Нет. Для большого количества детей с особенностью вся доступная нам инфраструктура закрыта.

Кроме этого, помощь — это возможность гибкого рабочего графика для родителей с детьми, переквалификация тех, кто выпал из рынка труда, помощь в трудоустройстве. Разные форматы поддержки одиноких родителей, тех, кто потерял работу, и родителям детей с инвалидностью — реальные выплаты, пособия позволяющие выжить, а не странные и, скорее, смешные подачки.

А еще должна быть система помощи жертвам насилия. И детям, и взрослым — с доступными кризисными центрами, адекватной и быстрой помощью психологов, полиции, юристов.

Но помимо всех этих базовых элементов, которые в целом помогают не попасть в серьезный кризис, должна быть эффективная система, чтобы реагировать на индивидуальные случаи. Она должна работать по технологии ведения случая. Вот у нас возникает конкретный сигнал, что в какой-то семье бьют ребенка, родители пьют и ребенок остается без присмотра, из-за чего кто-то решил позвонить в органы опеки. Приходит сотрудник с компетенциями, позволяющими ему реально оценить угрозу, расследовать ситуацию. И дальше вместе с полицией, если это их история, или без полиции, если полиция не нужна, они общаются с родителями и с ребенком и пытаются понять, что происходит. Расследование это должно быть максимально этично, тактично и уважительно по отношению к людям, в чью жизнь сотрудник органов опеки вмешался. И первоочередной должна быть задача сохранить семью для ребенка, не разрушить ее, если ребенку там не угрожает реальной опасности. А если она угрожает — оперативно на нее отреагировать. Даже самый идеальный небольшой детский дом не может быть постоянным местом для жизни ребенка.

В вашем фонде все сотрудники получают зарплаты? 

В течение года нам помогает около 2000 волонтеров, в команде фонда 45 человек. Люди, которые с утра до вечера работают с самыми разными тяжелыми ситуациями в семьях, не могут быть волонтерами. Мы должны быть уверены в стабильности их работы и их профессионализме. И это тяжелая работа. Я знаю, что у меня в фонде очень перегруженные сотрудники, их зарплаты в целом ниже рыночных: специалисты их уровня в Москве получают намного больше. И я очень рада, что они настолько замотивированы, что остаются у нас. Хотя мне неловко, что людям, которые настолько профессионально, высококлассно работают, я не могу платить зарплату, которую они заслуживают.

Многие фонды, например «Арифметика добра», которую учредил Роман Авдеев, заручились поддержкой бизнеса. У вас есть бизнес-партнеры?

Да, у нас есть партнеры-компании, но их не так уж много, количественно больше частных жертвователей. Причем есть люди, которые, например, годами отчисляют пожертвования от своей пенсии. Есть компании, с которыми мы дружим давно, они готовы поддерживать нас системно. КПМГ, крупные частные фонды — Фонд Тимченко, Абсолют-помощь, Фонд Владимира Смирнова. Есть компании, которые поддерживают нас не финансово. Например компания «Билайн» дает бесплатное техническое обслуживание нашей горячей линии по семейному устройству. А с этого месяца наша линия работает и как линия психологической помощи для семей, которые испытывают тревожные состояния и страхи в связи с эпидемией и карантином.