Театр без вывески. Как белорусский фильм о женской тюрьме попал в номинацию на «Оскар»

Железная клетка, штампованная униформа, массивные ворота. Все это вы ожидаете увидеть, когда слышите — «фильм о женской колонии». И все это в нем есть. Но несмотря на то, что российскому зрителю тема может показаться поднадоевшей, мировое сообщество взволновано ей не на шутку: фильм «Дебют» белорусского режиссера Анастасии Мирошниченко попал в лонг-лист премии «Оскар». Как это случилось и что будет дальше, рассказывает сама Мирошниченко. 

Беларусь и «Оскар». Долгожданная встреча

В новости о выдвижении вашего фильма на «Оскар» российского зрителя больше всего интересует то, что фильм этот из Беларуси. Нам из яркого современного кинематографа вашей страны известен разве что «Хрусталь» Дарьи Жук (фильм, номинированный от Беларуси на «Оскар» в прошлом году, — впервые за последние 20 лет. — ъForbes Woman). О документальном кино и вовсе практически ничего не слышали. Что происходит в белорусском кинематографе сейчас?

Над белорусским кино сейчас работает так называемая новая волна режиссеров: упомянутая вами Дарья Жук, Андрей Кутило, Влада Сенькова, Никита Лаврецкий и другие. Молодые режиссеры перестали ждать, что что-то изменится, и стали сами что-то менять. Поэтому мы постоянно ездим на питчинги, участвуем в  фестивалях, в числе которых, например, IDFA — «Канны для документалистов». Радует, что это сказывается и на отношении внутри нашей страны — люди перестали стесняться обсуждать отечественное кино и чаще ходят на сеансы.

А о какой «привычной» ситуации в белорусском кинематографе идет речь?

Большая часть фильмов после распада СССР создается на базе киностудии «Беларусьфильм» при финансовой поддержке Министерства культуры. Независимому кинематографисту попасть в штат киностудии и получить финансовую поддержку очень сложно. Но даже если это удается, сталкиваешься с новой проблемой: «Беларусьфильм» — очень неповоротливая бюрократическая система, а в кино, как и в любом искусстве, да и в самой жизни сейчас все движется с огромной скоростью.

Вот молодые режиссеры и создали себе «коридор в мир».

Да, можно и так сказать. Международные питчинги и фестивали действительно помогают. Иностранные коллеги хотя бы знают, что в Беларуси тоже есть кино и у него есть лица. А для режиссера главное — получить возможность высказаться и чтобы его высказывание нашло своего зрителя.

О фильме

Фильм  «Дебют» — это о жизни в тюрьме или о чем-то другом?

Если говорить о сюжете, то это фильм о театре в женской колонии, в котором заключенные готовятся к дебюту на сцене профессионального областного театра. Он снят в формате длительного наблюдения. Я бы сказала, что он не о колонии и не о театре, а о жизни.

То есть можно сказать, что это просто хроника одной колонии?

И да, и нет. В фильме нет постановочных кадров — все, что вы видите, происходило на самом деле. Но все-таки от хроники «Дебют» отличается, потому что мы пытались заглянуть во внутренний мир наших героев. Для этого мы долгое время снимали все подряд и ждали, когда они привыкнут к нам и к камере, перестанут цензурировать себя. А еще во время съемок мы использовали хорошую оптику, которая позволяла стоять от объекта очень далеко, а снимать его очень крупно. В результате даже разговоры, происходившие на очень отдаленном от камеры расстоянии, в фильме выглядят так, будто героев снимают в упор. Так что все, что вы видите, — реальная действительность.

Как вы нашли идею фильма?

Театр в женской колонии города Гомеля существует уже более десяти лет. Мне то и дело попадалась информация о нем — то в публикациях, то в телесюжетах. В 2008 году я впервые задумалась о фильме, но решилась сделать шаг только в 2013-м. Тогда я позвонила в администрацию колонии, но мне сказали, что проект «Театр в тюрьме» приостановлен, и неизвестно, возобновит ли он работу. Уже после «Перекрестка» (документальный фильм Анастасии Мирошниченко о бездомном художнике. — Woman), в 2015-м мне на глаза попалась статья о том, что режиссер собирается поставить новый спектакль. И тут я уже подумала — сейчас или никогда.

Как на идею отреагировало руководство колонии?

Нам сказали, что сначала надо получить официальное разрешение в Министерстве внутренних дел. Мы собрали все возможные документы и отдали их на рассмотрение. В женской колонии, куда даже родственников осужденных пускают не чаще чем 2 раза в год, мы просили разрешение на съемки по выходным в течение года. До нас такого разрешения никто не получал, и, если честно, мы не верили, что нам разрешат. Но в министерстве дали добро. Не могу сказать, что у нас был 100%-й доступ в съемках, но мы всегда объясняли, что именно хотим снять и как, и нас слушали и шли навстречу. Жесткого сопротивления не было, разве что недопонимание, но оно было на уровне дискуссии.

Можете вспомнить пример такого «недопонимания»?

В фильме есть эпизод с длительным свиданием осужденной с родными. Для его съемок все уже было согласовано, но ответственный за наш процесс сотрудник колонии уехал в командировку. В итоге, когда мы приехали снимать, его коллега сказал, что никакого предупреждения не получил и съемок не будет. Я понимала, что упустить момент нельзя — длительные свидания разрешены раз в год. Поэтому буквально взмолилась перед человеком в погонах, и он дал разрешение, хотя настроен был категорично. Так что договориться всегда получалось.

У вас ведь был оператор-мужчина? Как на него реагировали заключенные?

Мне повезло найти такого оператора, как Александр Морозов, — он понимает меня с полуслова. На съемки мы ездили вдвоем — так проще стать незаметными, «слиться со стенами», а героям — раскрепоститься и привыкнуть. Удивительно, но они привыкли настолько, что в конце съемок спокойно переодевались перед камерой. К тому же они понимали, что мы хотим сделать хорошее кино без всякой «чернухи». И даже если в фильме появляются кадры оголенного плеча или шлейки бюстгальтера, это всегда оправдано смыслом.

Кстати, о скрытых смыслах. Вы намеренно использовали так много кадров крупным планом? Например, постоянно появляющиеся кадры с ногами заключенных?

Мы имели право снимать лица только наших героев, которые дали письменное разрешение на съемки. Но в колонии полторы тысячи женщин, и сделать так, чтобы ни одна из них не попала в кадр, практически невозможно. Массовые сцены мы решили снимать длинными общими планами. Так заключенные стали безликой серой массой, и это было оправдано, ведь место, в котором они находятся, способно подавить любую личность. Вторым приемом стали кадры с ногами. Мы сами удивились, как много они могут рассказать о человеке: кто-то обут в казенные ботинки и грубые колготки, а у кого-то на ногах сапожки, присланные родственниками, и теплые носки — значит, получает посылки от родных, о ней не забыли, ждут домой.

Я посмотрела несколько репортажей об этой колонии и даже назвала бы ее «образцовой» — этакий санаторий, из которого ты не можешь выйти… несколько лет.

Это и есть самое страшное. Потому что, может колония, и похожа на санаторий, но человека там ожидает вечный «день сурка». Я и сама стала это ощущать во время съемок, а они длились год. Можно представить, что переживает женщина, разлученная с ребенком на 7-8 лет.

Кстати, сроки и приговоры вы показываете только в конце фильма. Почему?

Когда между мной и женщинами сложилось определенное доверие, они сами рассказывали мне, какие преступления совершили и почему. Но на этот момент я уже испытывала к ним определенную симпатию и приговор уже ничего не значил. Я хотела, чтобы зритель прошел тот же путь — сначала увидел человека.

«Человек оступился и уже отбывает наказание, и то, что он сделал в прошлом, не должно идти впереди его личности»

Поддержка за рубежом и монтаж на каникулах

У меня, как у зрителя из российской действительности, сложилось впечатление, что в фильме показано все то, что я и так ожидала увидеть: устройство быта в колонии, тяготы жизни в разлуке с близкими и прочее. В целом, болевая точка для меня оказалась предсказуемой. В России фильмы о женских колониях вряд ли будут пытаться вызвать сострадание таким кадром, а, скорее, будут сняты на скрытую камеру в колониях с плохой репутацией — у нас достаточно таких примеров. Как обстоит дело с освещением «тюремной тематики» в Беларуси?

В Беларуси этой теме уделяется очень мало внимания. За время показов «Дебюта» в нашей стране я поняла, что тех, кто считает бывших заключенных потерянными людьми, довольно много. И эта тема актуальна не только у нас, но и во всем мире. Может быть поэтому продюсер фильма Виктор Лобкович сразу поддержал нашу идею, хотя до этого снимал только художественное кино. В доказательство того, что тема актуальна, продвижение и продажи «Дебюта» взял на себя крупнейший международный дистрибьютер Taskovsky Films (Великобритания). А сейчас мы сотрудничаем с Лос-Анджелесским PR-агентством DISH communications. К фильму в качестве сопродюсеров подключились Алексей Троцюк (Москва), Надежда Гусельникова (Лос-Анджелес). Все-таки внимание профессионалов — показатель того, что фильм затрагивает важные вопросы.

«Перекресток» вы снимали на собственные средства, а у «Дебюта» уже была поддержка. О какого порядка цифрах идет речь?

Я не буду называть конкретную цифру, но расскажу историю. На одном из зарубежных питчингов ментор, который готовил нас к презентации проекта, сказал, что если бюджет фильма меньше 100 000 евро — он вряд ли получит поддержку. Потому что иностранные продюсеры и прокатчики считают, что за меньшие деньги нельзя снять хорошую документальную картину. И действительно, потом я увидела, что самые низкие бюджеты у других команд были от 120 000 евро.

У вас ведь есть основная работа режиссера на телеканале «МИР». Как вы совмещали ее со съемками и монтажом?

Конечно, основная работа накладывала отпечаток — в первую очередь на сроки монтажа. Я думала, что вечерами после работы на телеканале «МИР» смонтирую фильм месяца за три. Но в итоге все затянулось на год. Фильм сложился не сразу — материала было очень много. Если честно, в процессе я не думала о зрителе. Мне было важно передать мысли и чувства, которые я испытывала, находясь в колонии. Потом фильм был показан на многих международных фестивалях, вышел в прокат в Беларуси. Тогда-то я и поняла, что все получилось, — массовый зритель чувствовал то же, что и я. Мне даже писали личные сообщения, в которых рассказывали, с какой минуты начинали плакать. Это, кстати, отличает зрителя постсоветского пространства от европейского, например. В фильме ведь очень много юмора из реальной жизни героинь, и если за рубежом все смеются над шутками, то у нас едва проступает улыбка.

Вам никогда не хотелось бросить основную работу ради творчества режиссера-документалиста?

Я снимаю только то, что действительно меня волнует. Каждую историю я пропускаю через себя. Это отнимает много сил, особенно душевных. Я физически не смогу выдерживать такое напряжение, если поставлю съемки таких фильмов на поток. У меня есть основная и любимая работа на телеканале «МИР». Она дает мне возможность реализовать себя как режиссера в разных форматах, в разных проектах в коллективе единомышленников.

Почему вы так трепетно относитесь именно к фильмам-наблюдениям?

Есть такое выражение Альфреда Хичкока: «В художественном кино режиссер является Богом, в документальном — Бог является режиссером». Я люблю этот жанр за то, что он позволяет задокументировать действительность. И это всегда намного интереснее придуманного сюжета. Если бы я увидела концовку «Дебюта» в художественном кино, я бы подумала — «как слащаво придумано». Но то, что она настоящая, как раз и заставляет задумываться и удивляться тому, какой потрясающий сценарист — сама жизнь.

О «Дылде» и шансах на «Оскар»

Вы наверняка смотрели фильм Кантемира Балагова «Дылда», выдвинутый на «Оскар» от России. Понравился ли он вам?

Я не люблю, когда режиссеры обсуждают режиссеров, но как зритель скажу, что предыдущий фильм «Теснота» мне понравился больше. Эта картина очень выверенная, и это прекрасно. Но я сама люблю «хорошую шерохватость» — в «Тесноте» она как раз есть. А в целом Россия обрела нового молодого мастера, за которым очень интересно наблюдать всему миру.

Какова судьба вашего фильма на премии киноакадемии дальше?

Сейчас он в лонг-листе в номинациях «Лучший фильм на иностранном языке» и «Лучший документальный фильм». Если честно, я не думаю, что его ждет большой успех, потому что стараюсь реально смотреть на вещи, да и в целом где «Оскар», а где я, Настя Мирошниченко из Беларуси. Для меня все это фантастический сон.

Очень конкретный и сложный вопрос — что вы хотели сказать этим фильмом?

В одном из эпизодов «Дебюта» героиня говорит по телефону с мамой. Время звонка подходит к концу, а она все никак не может повесить трубку, пытается через слезы попрощаться. Когда я снимала этот момент, я задумалась о том, как часто отвечая на звонки родных, раздражаюсь, говорю — «перезвоню позже». Мы не ценим возможности каждый день говорить друг с другом, обнимать друг друга, заботиться. В этом фильме мне хотелось рассказать о ценности простых вещей и боли, которую испытываешь, когда их теряешь.

Напоследок посоветуйте три фильма, по которым можно составить мнение о белорусском кинематографе сегодня?

Художественный фильм «II» режиссера Влады Сеньковой, который получил приз жюри на последнем Варшавском международном кинофестивале. 
Документальный фильм «Стриптиз и война» режиссера Андрея Кутилы, который получил высокую оценку на многих кинофестивалях в Европе.
Документальный фильм «Чистое искусство» режиссера Максима Шведа, который получил в Риге приз за лучшую режиссуру на международном кинофестивале «Артдокфест» и будет показан в декабре на «Артдокфесте» в Москве.